– Что?.. – Павел похолодел.
– Фигурально выражаясь, конечно. Полгода назад ты должен был умереть в чудной заграничной клинике.
– Хватит, хватит об этом!
– Да я и не настаиваю. Просто продолжай исполнение долга – будешь жить и наслаждаться жизнью.
Переходящий исчез в темноте сада.
Он снова лжет. Лжет, улыбаясь в глаза Должнику, как любит это делать.
Потому что прекрасно знает, что значит для Павла жить и наслаждаться жизнью. Да, он абсолютно прав: деньги, власть – это наркотик. И наркотик, может даже, посильнее, чем страх смерти. А тот, кому он должен, намеренно лишает его дозы. Он знает свое дело – его мучитель. Прекрасно знает…
Павел еще держался, но чувствовал, что близок к тому, чтобы послать к чертям опостылевший долг.
Стоп, стоп. Главное, не терять критичности мышления.
Ему приведены доказательства. По воле Переходящего дорогу ему действительно становилось то лучше, то хуже…
А если это, все-таки, «развод»? Тонкая игра врагов, каких, положа руку на сердце, и не сосчитать? Чего стоит подсыпать что-то в еду, тайком вколоть, распылить в воздухе, чтобы создать иллюзию болезни или выздоровления?
А что, если он вовсе и не был болен? Никогда?! А врачи – они просто заодно?! Они – просто часть заговора!
Павел расхохотался этой мысли. Она и раньше приходила ему в голову, но никогда не была нужна так, как сейчас!
– Хорошо, – потирая руки, сказал себе Павел. – Завтра мы посмотрим, что ты сможешь сделать…
Весело насвистывая, он направился в холл, где продолжали препираться подчиненные, и, как правильно заметил вечерний гость – его самые настоящие, азартно-исполнительные, преданные, как собаки, и трусливо заискивающие рабы.
На утро все повторилось. Сначала шумный автобус, затем переодевание в полосатые робы.
Но теперь внутри периметра бутафорского лагеря смерти появились настоящие актеры.
Массовку выстроили у бараков, в окружении актеров в костюмах солдат и офицеров. Впереди поставили специально отобранных – наиболее тощих, небритых, несчастных. Стоя в заднем ряду, Павел тихо и зло посмеивался. На него недоуменно косились «коллеги». С ним явно что-то происходило, он начинал выбиваться из навязанного массовке образа.
Актер в офицерской форме, чья сцена намечалась в ближайшем кадре, задумчиво прохаживался вдоль полосатых рядов, еле заметно шевеля губами и похлопывая стеком по начищенному сапогу.
«В образ вживается», – уважительно прошептал кто-то.
За офицером следовала обильно курящая свита – тоже форме, только, очевидно, званием пониже. Особенно колоритен был небольшого роста полный актер в роговых очках, белом халате поверх формы и растрепанной папкой под мышкой. Странным образом он придавал происходящему чуть больше достоверности.
Массовка также вживалась в роль. Видимо, способствовал антураж, с которым с самого детства ассоциируются у нас с трудом представимые ужасы и мучения. Смешков становилось все меньше, на лицах некоторых появилось беспокойство: уж слишком натуральное выходило зрелище.
Но подплывшая на кране камера и ворвавшийся в лагерный пейзаж, словно выпрыгнувший из вестерна, второй режиссер, моментально превратили зловещий антураж в фарс.
– Актеры массовых сцен! – крикнул он, и голос его растворился в злобном лае немецких овчарок.
Вспомнив о мегафоне, поднял его и повторил гнусавым мегафонным голосом:
– Актеры массовых сцен, посерьезнее! На лицах беспокойство, страх, неуверенность! Представьте, что вас действительно привезли в концентрационный лагерь! Для справки: один неудачный дубль обходится нам в четыреста долларов…
Некоторое время он метался, как загнанный зверь, ругался то с рацией, то с операторами, махал руками в сторону режиссерской палатки, яростно спорил с ряжеными «офицерами».
После этого вдруг хищно развернулся и рявкнул в мегафон:
– Все!!! Приготовились! Камера, мотор! Начали!
Сверху, словно хищная птица спикировала на кране камера, а режиссер рванул в сторону, исчезнув с площадки. Одновременно щелкнула «хлопушкой» ассистентка и также исчезла.
Офицер вдруг изменился – будто кто-то включил в нем новую программу. Взгляд стал надменным, брезгливым. «Офицер» заговорил высоко, громко, четко разделяя слова, с искусно изображаемым акцентом:
– Заключенные! Все, что я скажу – будет сказано только один раз. Вместо повторения сказанного невнимательных ждет немедленная смерть…
Посреди этой серьезной сцены раздался громкий, довольно циничный хохот. Актеров перекосило, массовка разом повернулась в сторону источника смеха.
Это был Павел. Он корчился от истерического смеха, указывая на «офицера».
– Стоп съемка! – раздался из чьей-то рации усталый голос.
Тут же подскочил второй режиссер. Он был взбешен.
– Стоп съемка!!! – заорал он и метнулся к массовке. – Что там такое?! Ну чего здесь смешного?! Кто там такой веселый? Немедленно покиньте площадку!
Павел, продолжая смеяться, виновато помахал руками, и вдруг сказал, сменив интонацию:
– А могу я поговорить с продюсером?
– К-как это – «купить фильм»? – недоуменно и даже заикаясь, переспросил продюсер.
Он подозрительно смотрел на странного человека в полосатой робе, из-за которого, похоже, назревал скандал.
– Очень просто, – пояснил Павел. – Я хочу выкупить у ваших инвесторов все права на съемку, компенсировать издержки и лично профинансировать проект. Еще я хочу, чтобы все продолжалось по плану, за исключением некоторых моментов, которые я сочту нужным изменить…
– Вы в своем уме? – промакивая платком лоб, пробормотал продюсер. – Мне что же, вызвать охрану?
– Не советую, – широко улыбнулся Павел. – Я тоже сегодня с охраной…
Он кивнул на подкатившую кавалькаду из черных джипов. Из них не спеша выбирались сотрудники его собственного охранного агентства – крепкие, отборные ребята, порядком опаленные огнем и знающие вкус крови.
– Не волнуйтесь, – спокойно сказал Павел. – Я заплачу все и сразу и даже компенсирую упущенную выгоду – так и скажите инвесторам. Только у меня требование: никакой огласки.
Это чувство стоило потраченных нервов. Чувство, близкое к сексуальному удовлетворению, но гораздо сильнее и острее: ощущение безмерного могущества, власти над планами и судьбами сотен вполне состоявшихся и известных людей, не считая безликой массовки.
А главное – ощущение победы над собственным страхом.
Словно желая закрепить эту победу, в знак абсолютного пренебрежения общепринятыми правилами и табу, Павел стоял теперь по другую сторону от массовки.
В форме немецкого офицера.
Центр всеобщего внимания – полная противоположность безликой толпе статистов. Роль, к которой он привык, которая отвечала его мироощущению, которая была его правдой – единственной правдой, имеющей право на существование.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
