Подъем антиколониального и революционного движения в странах Африки и Латинской Америки получил широкую «теоретическую поддержку» в трудах таких мыслителей, как Ж.П. Сартр и Р. Дебре. «Левые» теоретики обратились к анализу революций на Кубе и в Китае, связывая определенные надежды на социалистическую модернизацию со странами «третьего мира», и пришли к выводу, что классический марксистский взгляд на революцию не является единственно верным. Непосредственное влияние на формирование мировоззрения «новых левых» оказали также работы Ф. Фанона и Э. Че Гевары. Однако восторженное отношение к революционной миссии «третьего мира» во многом предопределило распад всего движения «новых левых», на определенном этапе своего развития воспринявших идеологии властвующих элит Кубы, Китая, Северной Кореи как теоретическую платформу и некое руководство к действию. Со временем движение становилось все более разрозненным, аморфным и противоречивым, наряду с маоисткими установками, туда проникали троцкистские, также ориентированные на централизм и жесткую иерархию, в результате ряда террористических актов (не принесших никаких значимых социальных преобразований) ценности «новых левых» во многом были дискредитированы. Отсутствие ясных целей, разрозненность и внутренняя противоречивость в совокупности с коммерциализацией контркультурного искусства и активным противостоянием существовавших политических систем и идеологических структур, ставших достаточно «гибкими» и динамичными для интеграции новых социальных явлений и локализации очагов общественного недовольства, фактически привели к разложению движения «новых левых». Однако, по мнению, американского «левого» социолога И. Валлерстайна, «новые левые» первыми «выступили с серьезным интеллектуальным вызовом модели тройственной идеологии – консервативной, либеральной и социалистической»[40]. Именно «новые левые» сформулировали вывод, что в эпоху когда большинство консерваторов превратились в «либерал-консерваторов», а большинство социалистов – в «либерал-социалистов», крах «социалистической системы» – это одновременно крах и системы «либеральной».
Делегитимация «левых ценностей»В 80-е гг. XX в. среди «левых сил» все больше проявлялись расхождения во взглядах по целому ряду принципиальных вопросов, и, прежде всего, по таким, как понимание сущности социализма и способов продвижения к нему. Если в 70-е гг. XX в. значительная часть «левых» еще сходились на том, что успешное продвижение могут обеспечить такие меры, как овладение госаппаратом, национализация ключевых отраслей промышленности, планирование и регулирование экономики, то с 80-х гг. XX в. даже такой консолидации уже не наблюдалось, а наоборот, все больше прослеживалась эволюция в сторону либеральных установок, теорий «рыночного социализма». Не в последнюю очередь этому способствовал кризис коммунистических режимов и застойные явления в ряде социалистических стран. В конце 80-х гг. XX в. «левые» терпели поражение за поражением на парламентских выборах в наиболее крупных странах Европы, что порой побуждало их к дискуссиям о консолидации сил и попыткам разработки общей стратегии, новых экономических концепций, направленных, впрочем, исключительно на поиск наиболее эффективных средств получения реальной политической власти.
Крах «реального социализма» нанес сокрушительный удар по социалистической идеологии в целом: у масс была подорвана вера в опирающиеся на соответствующую систему ценностей постулаты, в борьбу за установление и реализацию социалистического строя как лучшей альтернативы капиталистическому. Расцвет неолиберальной апологетики и проникновение новых идеологических принципов во все сферы общественной жизни способствовали дискредитации «левых взглядов». Распад «реального социализма» и переход к рыночной экономике вынудил реформистские крылья коммунистических партий эволюционировать на социал-демократические позиции и инкорпорироваться в государственные структуры. Достаточно быстро эти партии практически во всех странах Европы стали устойчивой составной частью политической жизни, внутрисистемной, нереволюционной силой. Участвовавшие во власти, эти политические организации перестали стремиться к изменению существующей политической системы, а тем более – к ее ослаблению или разрушению. Фактически, едва ли не все значительные политические партии Европы, стало возможным, пусть и с некоторыми оговорками, относить к либеральным.
К концу XX в. теория революции была полностью делегитими-рована. Неолиберальные идеологи путем крупномасштабной агитационной кампании начали отождествлять революционные методы с террористическими[41], чем окончательно «упразднили» революционность, к этому времени уже не вписывавшуюся в политическую культуру граждан европейских государств, лидеры которых (в том числе и социалисты) за последние полвека приходили к власти исключительно в результате выборов. Апологетика неолиберализма достигла гипертрофированных масштабов, и крушение «реального социализма» стало трактоваться не как естественный провал необоснованных социальных экспериментов, а как свидетельство утопизма самой социалистической теории, всякая защита которой начала рассматриваться как признак реакционности и отсталости.
Социал-демократическая традиция заимствовала ряд идеологических клише неолиберализма и полностью утратила свое значение реальной оппозиции. Лозунги социал-демократов стали выступать не более чем интерпретация используемой самой властью ее многослойной политической риторики. Произошел постепенный отказ от самого термина «социализм», который все чаще начинал трактоваться как «смешанная экономика», «развитая антимонополистическая демократия» или «общество благосостояния»[42]. Рассматривались антиинфляционные варианты вхождения в рынок, противопоставлявшиеся ультралиберальным реформам и связанные с более низкими социальными издержками, выдвигались модели модернизации либеральной демократии, но о какой-либо альтернативе этой политической системе речи уже не шло. Фактически, в теоретическом отношении, в плане определения методов преобразования социальной действительности «левые силы» оказались в тупике и все больше интегрировались в существующие политические системы.
В то же время, в конце XX в. в Европе стала набирать силу теория, получившая известность под именем «антиглобализма»[43], среди сторонников которой обнаружилось значительное количество носителей «левых взглядов» (в их исконном понимании). «Антиглобалистское» движение во многом стало правопреемником философии «новых левых» 60-х гг. XX в. В Европе теория «антиглобализма» оказалась представлена в первую очередь в работах словенского философа и публициста С. Жижека и итальянского социолога А. Негри, отрицавших правомерность неоколониальных методов «экспорта либеральной демократии» в политические системы «стран периферии»; принципиально нового типа экономической экспансии, не нуждавшегося в формальной аннексии территорий; контроля организаций типа ООН, Всемирного Банка или МВФ несколькими «развитыми» странами мира (в первую очередь – государствами Западной Европы и США), сконструировавшими новый порядок, при котором «различные национальные цвета на карте мира времен традиционного империализма размываются и сливаются в радугу глобальной империи»[44]. В средствах достижения поставленных целей «антиглобалистские» установки отличала ориентация на создание неформальных политических образований, совместное проведение многотысячных акций протеста, так как согласно этой теории прошли те времена, когда капитализм можно было разрушить пропагандой среди рабочих и созданием централизованных партий.
Однако, «антиглобалистское» движение отличала серьезная идейная неоднородность. Среди приверженцев «антиглобализма», помимо организаций, традиционно относимых к «левым» (от анархистов до авторитарных коммунистов), оказалось значительное число ультраправых объединений (например, национал-большеви-стского толка), неоконсерваторов, а также исламских и христианских радикалов, экологов и феминисток, симпатизировавших ряду «антиглобалистских» лозунгов. Поэтому при наличии «общего знаменателя» в среде «антиглобалистов» уже на этапе становления этой идеологии обнаружились разногласия, способные привести к разложению движения в целом на отдельные радикальные группировки, не имеющие шанса оказывать значительное влияние на социально-политическую обстановку в Европе (как это произошло с организациями «новых левых» в 70-х гг. XX в.).
В целом, в начале XXI в. в Европе «левые взгляды» представляли собой внутренне противоречивую и трудно систематизируемую совокупность воззрений. При наличии внушительного количества политических организаций и партий, подпадающих под определение «левых» или отождествлявших себя с ними[45], тем не менее, отсутствовал цельный спектр политических взглядов. Убеждения в осуществимости идеологического сплочения «левых сил» стали представляться сугубо идеалистическими. В сложившихся условиях употребление самого термина «левые» стало требовать дополнительной трактовки и ряда оговорок. Вместе с тем, приведенный краткий анализ, как представляется, дает возможность определенной теоретической ориентации в многообразии европейских «левых» политических моделей и в основных тенденциях их исторической модификации. Поэтому, ввиду того, что значительная часть течений, прежде однозначно определявшихся политической наукой как «левые», отошли от социалистических ценностей, идентифицировав себя с неолиберальным курсом, а леворадикальные группировки в силу разрозненности перестали представлять собой целостного спектра, в условиях активного противодействия существующих политических систем развитию и популяризации «левой мысли», эта совокупность воззрений оказалась не застрахована от растворения в массе политических мифов и утопий прошлого.
