— Ну, остальное наверняка как у всех! Вы наверняка уже плотно пообщались. Подробности за тобой!
Маша смутилась.
Когда-то она обманула доброго эльфика, поделившись с ней якобы тайной: у Мани появился мужчина, намного ее старше, разведенный литератор, фельетонист… И Манька ездит к нему в однокомнатную квартирку в Беляево несколько раз в неделю. Очевидно, это был собирательный образ Бройберга. Но до него она, оказывается, обманывая всех, спала и с Сашей, и с Вовкой.
Эльфик горячо одобрил всех и вся — и Сашу, и Вовку, и фельетониста, и квартирку.
Все было выдумано от начала до конца. Зачем Маша это сделала, она сама не понимала. Захотелось — и все! Она привыкла к своей иллюзорной жизни, устраивавшей ее куда больше настоящей. А потом было немного обидно и не по себе: у всех девчонок в редакции кто-то есть, у Элечки уже не первый, у одной Мани — никого. Даже рассказать о себе нечего. Неужели ей никто не интересуется?.. Хотя дело, конечно, не в этом…
Маша хорошо знала, что она не умеет врать: ее тотчас подводит лицо, выдают глаза, которые становятся неестественными и необычно пустыми. Но все-таки решилась на ту давнюю ложь, редкую для Маси, в отличие от фантазий, но слишком необходимую. Добрый эльфик ничего не заподозрил только потому, что привык всегда и во всем доверять подруге.
При Закалюкине истории поменялись. Мане понравилось пересказывать всем один правдивый и смешной эпизод. Антон после восьмого класса перешел в математическую школу. Когда он впервые вошел в класс первого сентября, все будущие одноклассники Антона дружно встали: приняли за учителя. Потом долго смеялись и вспоминали забавное событие.
Закалюкин привез с собой гантели и два тренажера. Накачивался он на удивление легко и быстро: принадлежал к тем людям, которым стоит только посмотреть на гантели — и мышцы сами качаются.
Элечке мускулы тоже очень понравились.
Спортивным снарядам Маша искренне обрадовалась. Теперь можно было пореже ходить в спортзал. По утрам она вскакивала раньше всех, растягивалась во всю свою немыслимую длину на паласе и начинала любимые тренировки. Позже, лениво потягиваясь, к ней присоединялся Антон.
Бабушка тихонько заглядывала в комнату, ласково осматривала свою спортивную молодежь и, довольная, уходила на кухню варить кашу.
Все было бы хорошо, если бы не ночи…
Маша никак не могла понять, зачем они ей. Для чего ей эта общая кровать, эти поцелуи, руки Антона, эта близость, близостью так и не ставшая… Что в этом интересного, прекрасного, высокого? Кроме запаха пота, горячих, смятых простыней и абсолютно не меняющих Машину душу прикосновений, в любви Маня ничего не усматривала. Только лишняя стирка и мытье. Вот и все! Лучше бы спать спокойно до утра, пока не наступит время ее любимых тренажеров.
Маша старалась больше не задумываться о любви и не искать ответа на вопрос, что это такое. И с Антоном на скользкую тему не говорила. Тем более с родителями. Просто жизнь странным, противоестественным образом вдруг разделилась на дневную и ночную. И Маше было неприятно, грустно осознавать, что все люди живут этой двойной жизнью, делая вид, будто она у них одна. Утром, днем и вечером они наглухо застегнуты на все пуговицы, работают, занимаются делами и покупками, гуляют с детьми, ходят в театры, кино и музеи… А ночью они превращаются в других, открытых, с иными словами, манерами, поведением. Они тогда становятся сами собой? Или они настоящие днем?
На эти вопросы Маша ответить не могла. Впрочем, они тоже занимали ее не сильно. После расставания с Володей ее не интересовали ни тряпки, ни мужчины, ни работа. Она стала равнодушной ко всему на свете. Маня очнулась лишь тогда, когда поняла, что беременна.
— Работать больше не буду! — заявила она мужу. — Буду сидеть с ребенком!
— Ну, хоп! Либо песни, либо пляски. Сиди на здоровье! Переморгаем! — одобрил Закалюкин.
Родился Антошка, и Маня с огромным удовольствием бросила свою редакцию. Надеясь, что навсегда.
Акушерки оказались существами мифическими. Об их существовании можно было догадаться только по журналу "Сельская молодежь", раскрытому и забытому на столе. Но изредка они материализовались и ругались на рожениц:
— Ишь, орет, что ей пора! Я сама прекрасно знаю, когда кому пора, а кому нет! Грамотные все стали! Все обо всем понимают! Я тысячи детей за свою жизнь приняла, а ты меня учить вздумала! А ты чего не рожаешь? Тебе вот действительно давно пора! У тебя ребенок задыхается, пойду врача позову!
Это Машке.
Изумительная добрая главврачиха, похожая на эльфика Элечку, поминутно ласково и капризно жалуясь на свой порок сердца — что это роженицы с ней делают! Уморят ненароком! — ладонями выдавила Антошку. Он уже синел и задыхался, запутавшись в пуповине.
Потом выяснилось, что у Мани нет и не будет молока.
Дел обнаружилось куда больше, чем Маша была в состоянии сделать. С ребенком возились все, особенно Инна Иванна, которая к тому времени расплевалась с тяжелой издательской и журналистской деятельностью. Довольно ей в редакциях нервы покушали.
— Я работаю бабушкой! — с гордостью заявляла она теперь мужу и подругам по телефону. — Масяпа чуть позвонит, и я помчалась к ней на легком катере! Во всяком случае, доживать свой век на скамеечке я не намерена.
— Скорее, полетела на помеле! Собираешься снова взять реванш? Или свистит в голове, как у многих дам в районе сороковника? Восемь пятниц на неделе, из них две выходные, — хмыкал отец. — Думаешь, не удалось с дочерью — значит, получится с внуком? Сомневаюсь, но дело твое.
Иногда заезжала Элечка поиграть с малышом. Правда, сидела она всегда недолго, куда-то торопилась, глядела рассеянно, мимо Маши, и ей, тоскующей без подруги, не удавалось уговорить эльфика задержаться еще хотя бы на полчасика.
Уставая и не умея правильно рассчитать и определить свои силы, Маня часто стремилась подбросить Антошку бабушке или Инне Иванне и влипнуть в кресло с очередной книгой в руках либо увлечься шопингом и броситься в долгие путешествия по детским магазинам.
— Ты когда-нибудь прекратишь свое дурацкое чтение или нет? — сердилась мать. — Твой, в конце концов, ребенок! Вот им и занимайся! И дома у тебя Шанхай чудовищный! Ты научилась управляться только с самой собой. А надо еще и с другими. Знаешь, как замечательно жить ради кого-то? Вот и живи ради ребенка! Я это тоже слишком поздно поняла. Учись…
Сарай в квартире Машу не интересовал. Она равнодушно, мельком оглядывалась вокруг. У нее есть "Братья Карамазовы"… На пыльных полках хорошо писать слово "Антошка"… А жить "ради"… Маша надолго задумывалась. Нет, она не хотела себе такого бытия. Она готовилась многое совершить именно для себя. Вот только что именно…
Да, жила Маня действительно сама с собой, никого в свою жизнь не пуская. Боялась открывать кому-нибудь туда дверь. И не нуждалась в хождениях в народ. Но уже давно четко понимала, что страх — это страшно.
Почему-то все чаще и чаще Маня стала вспоминать еще один остро врезавшийся в память эпизод детства. О нем она Вовке никогда не рассказывала…
Маша задержалась в тот день в школе дольше обычного: готовили новогодний вечер. И мчалась домой радостно возбужденная, предвкушая близкий и самый свой любимый праздник — Новый год. Неожиданно впереди себя она увидела мать. Инна Иванна шла какой-то неестественной для нее, чересчур легкой и свободной походкой. Просто плыла по воздуху вроде снежинки. Мане даже пришла в голову нелепая и дикая мысль: а не готовится ли мама именно к этой роли? На новогоднем празднике в редакции, например. Ну и хрень, как говорит Элечка…
У подъезда Инна Иванна необъяснимо тормознулась, словно поскользнулась на льду, рассеянно поискала ключи, не нашла, улыбнулась и весело, беспечно махнула рукой.
Маша наблюдала за матерью в замешательстве: что это с ней сегодня случилось? Откуда она идет, не похожая на себя, с отсутствующим и безумно счастливым выражением лица, с ничего не видящими глазами?
Мать не сразу заметила и Маню.
— А, это ты! — наконец сказала она. — Хорошо, что я тебя встретила, Маська, ничего не могу найти в сумке. На улице так скользко, ужас, какой-то смертельный номер! Я еле добрела, ползла, как улитка.
И снова безмятежно и светло улыбнулась, очевидно, радуясь, своему сегодняшнему непонятному неумению, ужасу и смертельному номеру на улице. Мать находилась сейчас совсем в другом месте, далеком от дома, от Маши, от всех окружающих. Где она была?..
По нехорошему стечению обстоятельств отец почему-то уже вернулся с работы и сам открыл дверь на звонок: у рассеянной Мани тоже ключей не оказалось.
— Растрепы! — злобно выпалил он. — Что одна, что другая! — И вдруг споткнулся, подавился словами, внимательно взглянув в лицо Инны Иванны… — Пытаешься взять реванш за бесцельно прожитые годы? Готовишь запасной аэродром? Сияешь слишком ярко, звезда предзакатная! Посмотри на себя в зеркало, камикадзе! Ты уже давно съела свой суп, дожевала свои котлеты с макаронами, теперь осталось лишь допить компот! Жизнь нельзя обмануть! На всех находится командир! Например, время. И ничего не будет потом, никаких "потом" — нету! — холодно бросил отец, резко повернулся и ушел в комнату.
