— Мне, наоборот, всегда казалось, — заметила она с улыбкой и голосом, полным тихого очарования, — что для вкуса важнее не кто приготовил это кушанье, а как оно приготовлено. Вы знаете, если бы мой муж не прослужил до войны несколько лет в Средней Азии, то вряд ли вы сейчас могли бы пить такой ароматный чай. Совершенно верно, заварила его я, заварила своими собственными руками, но научилась я этому у мужа, а муж — у одного татарина, с которым он там, в Средней Азии, крепко подружился. Он тоже был летчиком, этот татарин, и умел, помимо многих прочих вещей, превосходно заваривать чай.
— А булочки? — не хотел трезветь Кирилл. — Разве эти бесподобные булочки, которые я могу глотать сразу по дюжине, испечены не вашими руками?
— Нет, не моими, — засмеялась в ответ Светлана Петровна, и этот ее смех, казалось, заплескался у нее в чашечке, которую она держала в руке. — Их испек Сапожков, а мне с ним тягаться трудно. Он дипломированный кулинар.
— Ну, а ягоды? Надеюсь, вот эту бруснику вы сами, своими руками собирали, или тоже Сапожков? — продолжал стоять на своем Кирилл.
— Вот тут уж ничего не скажешь — грешна, — обрадовала его Светлана Петровна и в свою очередь спросила: — А что вы еще, кроме чая, ягод и булочек, любите?
— То есть? — не понял Кирилл. — Вообще, что ли? — и при этом развел руками так, словно имел в виду весь земной шар с его морями, островами и материками.
— Если хотите, пусть вообще.
— А-а, понятно. Тогда — летать. Летать очень люблю, — ответил он на полном серьезе и даже с какой-то пугающей торжественностью, хотя и забавно прихлебнув из крохотной чашечки, которую не выпускал из рук, сразу пару глотков. — Авиация, это ведь такая штука, Светлана Петровна, засосет — не вырвешься. Я даже не представляю, что делал бы, если б родился на сорок — пятьдесят лет раньше, когда люди еще не летали.
— Вот как!
— Да, без неба и самолета мне на земле делать нечего. Так что я рад и счастлив, что стал летчиком. Это ведь ни с чем несравнимо — летать.
— По-моему, вы этим даже гордитесь?
Кирилл церемонно поставил чашку на стол, словно она могла ему помешать, и опять ответил с необычной торжественностью:
— Горжусь, Светлана Петровна. Как, наверное, любой летчик гордится. Горжусь, — повторил он. — Но богом себя не считаю. Вот кончится война, знаете, кому я первому пожму руку с восторгом и благодарностью? А вот не знаете. Пехотинцу, любому, первому же попавшемуся. Вот уж кто действительно на своем горбу войну выносит. Пехотинцы — это боги, им каждому уже сейчас можно по памятнику ставить. Кровью и потом заработали.
Потом Кирилл каким-то образом, кажется, вне всякой связи с предыдущей темой, заговорил о втором фронте, который тогда был у всех на устах, затем с тем же воодушевлением принялся рассказывать о технике Шельпякове, который вот уже два года готовил его «пешку» к боевым вылетам и ни разу его не подвел, потом снова о втором фронте, и все это время Светлана Петровна слушала его с неослабным вниманием и явным интересом и лишь изредка, как того требовал долг хозяйки, вставала, чтобы подложить в вазочку ягод, долить чайник или поправить скатерть. И Кирилл опять, хотя и краснобайствовал, как сказал бы Остапчук, невольно сравнивал ее со своими старыми тетушками, находил, что как эти его тетушки не были воспитаны и добры, как ни были радушны и хлебосольны, находиться с ними, особенно человеку простому, этикету не обученному, было трудно — от каждого их слова, взгляда и жеста отдавало холодом благопристойности и чопорности, заложенными, верно, старым воспитанием. У Светланы же Петровны все это — и слова, и жесты, и улыбки, и даже неожиданный испуг, когда в разгар чаепития Нерон вдруг на кого-то яростно зарычал и она была вынуждена спуститься с крыльца террасы, чтобы его успокоить, — получалось просто и естественно и потому мило и красиво. Не сознавая своей милейшей доброты и властного обаяния, властного, правда, не настолько, чтобы захотеть из-под него вырваться, а наоборот, которому Кирилл поддавался добровольно и с наслаждением, она сейчас здесь, у себя на террасе, казалось, вовсе не принимала гостей, как это сделали бы Кирилловы тетушки — пышно и торжественно, — а просто с удовольствием пила вместе с ними чай, разговаривала, шутила и смеялась, и ее единственным желанием было ненавязчиво угодить им, напоить их этим чаем так, чтобы они остались довольны.
И лишь после, когда чаепитие кончилось, Светлана Петровна вновь позволила себе вернуться к давешнему разговору. Проводив Кирилла до нижней ступеньки крыльца — Кириллу пора было возвращаться в полк, — она легонько взяла его за локоть и, притушив ресницами веселый блеск в глазах, попросила извиняющимся голосом:
— Пишите чаще своим родителям. Им это нужно. Вы ведь у них один. И напишите, что я их очень и очень полюбила. И еще у меня просьба: пусть они сообщат подробнее, как им там жилось, под немцем. Понимаете, с подробностями, с фактами, а как получите ответ, скажете мне. Хорошо? Вам это не будет трудно?
— Что вы, Светлана Петровна, какой труд, — поспешил заверить ее Кирилл. — Сделаю как надо. А родители у меня толковые, поймут что к чему. Матушка особенно мастерица писать. Учительница она, еще как в гимназии училась, такие сочинения писала — литература. Черновики она сохранила, мне показывала. Так что если не роман, то повесть вам обеспечена, да еще с острым сюжетом и множеством действующих лиц.
— Только боюсь, что в основном отрицательных, — невесело уточнила Светлана Петровна, имея в виду, конечно же, оккупантов.
— Наверно, так, — нахмурившись, согласился Кирилл.
Остапчук стоял тут же, только чуть в сторонке, дожидаясь конца их разговора, и не скрывал своего восхищения бывшим однополчанином, таким блистательным образом завершившим визит к жене сурового генерала.
VIIЕдва долговязая фигура Кирилла скрылась за деревьями, Светлана Петровна вернулась на террасу и без видимой нужды, верно, не зная, куда себя деть, принялась перебирать развешенные на балюстраде веники. Делала она это легко, играючи, под чуть слышный мотив незнакомой Остапчуку песенки, и все это время с ее лица не сходила мечтательная улыбка, которая появилась у нее, когда Кирилл на прощание обернулся на тропинке и дружески помахал ей рукой.
Остапчук сейчас видел эту ее улыбку и, приняв ее за добрый знак, спросил закоренело домашним голосом, как это умел делать только он один:
— Ну так как, Светлана Петровна, понравился вам Левашов или мне лучше было его к вам не приводить?
Светлана Петровна не ответила, она продолжала самозабвенно перекладывать веники, словно хотела сплести из них венок, и Остапчук, какое-то время с недоумением понаблюдав за этим ее пустяковым, по его мнению, занятием, обиженно помолчал, потом зашел снова, только с другого конца:
— У нас в полку его ребята мечтателем называют.
Светлана Петровна продолжала с упоением колдовать над вениками, и веники отвечали ей тихим шелестом, от которого казалось, что на террасе шел дождь.
— А он и в самом деле мечтатель, — добавил Остапчук уже с ожесточением, и было не понять, то ли из-за того, что Светлана Петровна не отвечала, то ли из-за того, что Кирилл пал так низко, дойдя до мечтательности, которая военному летчику была вовсе ни к чему. — Мечтатель и есть, — повторил он еще раз и энергично передвинул табурет, на котором до этого сидел Кирилл, хотя табурет стоял где надо, и Светлана Петровна наконец подняла на него улыбающийся взгляд и заметила с необидной снисходительностью:
— Мечтатель, Николай Яковлевич, это не так плохо. Значит, у него натура такая возвышенная, если хотите. Мечтатели всегда натуры тонкие, чувствительные. Ну, необычные, во всяком случае, не похожие на других. Кстати, о чем он мечтает, этот ваш мечтатель?
— О разном, — с заминкой ответил Остапчук и опять передвинул табурет, словно он мешал ему думать.
— А если конкретно?
— Обо всем на свете, а все больше о несбыточном. Он ведь еще и стихи сочиняет, — счел он, наконец, нужным удовлетворить ее запоздалое любопытство. — У него даже тетрадь есть, куда он их заносит. Скажи ему в это время «мессера» или «бомба», он головы не поднимет, знай себе пишет и пишет. Вот, хотите послушать? О матери. Я запомнил. «Ты вскормила сокола, на волю отпустила, в небо, чтоб летать, он в стихии ищет свою долю и тебя хранит, родная мать». Как вы считаете, неплохо?
Светлана Петровна распрямилась и, не отводя упавших на глаза волос, чтобы, верно, скрыть за ними лукавую улыбку, полюбопытствовала:
— А о любви он пишет? Стихи о любви у него есть?
— Есть и о любви, — ответил Остапчук несколько озадаченно, а когда она, удовлетворенная его ответом, снова склонилась над вениками, вдруг спросил настороженно и тихим голосом, словно за этим таилось что-то взрывоопасное: — А вы хотели бы, Светлана Петровна, увидеть того летчика, о котором я говорил? Ну, знаете, еще влюбился в вас до беспамятства, только вами и бредит. Ну, помните, летчик тут один, в бомбардировочном полку, тоже на «пешках» летает и тоже, между прочим, сочиняет стихи.
