Я – загнанная королева.
1568 год, зима, замок Болтон: Джордж
Они окружили ее с факелами в руках, словно ведьму, которую вот-вот сожгут. Подбегая, дыхания у меня уже нет, в груди теснит, сердце колотится от внезапной тревоги, я ощущаю, как вокруг нее все замерло, словно ее преследователи оцепенели от чар. Словно она и в самом деле ведьма, и один взгляд на нее обратил всех в камень. Одной рукой она придерживает отведенный с лица капюшон, я вижу ее темные волосы, остриженные неровно и коротко, как у уличного мальчишки, белый овал ее лица и сияющие темные глаза. Она смотрит на меня без улыбки, и я не могу отвести взгляд. Мне надо бы поклониться, но я не могу. Надо бы представиться, ведь это наша первая встреча; но я не могу найти слов. Кто-нибудь должен был меня представить, надо было послать герольда, чтобы объявил мои титулы. Но я чувствую себя перед ней, словно голый: есть лишь она, и есть я, и мы стоим лицом к лицу, как враги, глядя друг на друга поверх огня.
Я смотрю на нее, вбирая каждую ее черту. Смотрю, не отводя глаз, пялюсь, как мальчишка. Хочу заговорить с ней, отрекомендоваться в качестве ее нового хозяина и попечителя. Хочу выглядеть учтивым светским человеком перед этой повидавшей мир принцессой. Но слова не идут, я не могу подобрать ни французских, ни английских. Надо бы пожурить ее за эту безрассудную попытку побега; но я онемел, я бессилен, она словно вселила в меня ужас.
Пылающие факелы окружают ее алым светом, словно она – горящая святая, огненная святая, красная и золотая; но серный запах дыма кажется смрадом самой преисподней. Она похожа на существо из иных миров, не женщина и не мальчик, горгона в своей грозной ледяной красоте, страшный ангел. При виде нее, окруженной огнем, чужой и тихой, меня охватывает молчаливый ужас, словно она – некое знамение, пылающая комета, предрекающая мне смерть или несчастье. Я напуган до глубины души, хотя и не знаю, чего боюсь, и я стою перед ней, не в силах сказать ни слова, как невольный апостол, склоняющийся в ужасе, но не знаю почему.
1568–1569 год, зима, замок Татбери: Бесс
Мария, эта королева, от которой одни неприятности, мешкает сколько может. Кто-то ей сказал, что замок Татбери – неподходящее место для королевы по крови, и теперь Ее Величество отказывается сюда приезжать и требует, чтобы ее отправили ко двору ее доброй кузины, где, как ей прекрасно известно, отмечают двенадцать дней Рождества – пирами, танцами и музыкой. И душой этих празднеств будет королева Елизавета, легко порхающая по дворцу с радостным смехом, потому что шотландцы, главная угроза миру в ее государстве, ссорятся между собой, а главная ее соперница в борьбе за власть, другая королева Англии, их королева, в плену, и выпускать ее не собираются. То есть я, полагаю, должна называть ее почетной гостьей, превращая Татбери во что-то большее, чем наскоро выстроенную темницу.
Должна сказать, Мария, королева Шотландии, не единственная, кто сейчас предпочел бы оказаться в Хэмптон-корте на праздновании Рождества и не испытывает радости при мысли о долгой холодной зиме в Татбери. Я слышала от друзей, сообщающих мне все сплетни, что на руку Елизаветы объявился новый претендент, великий герцог Австрийский, который готов стать нашим союзником против Испании и Габсбургов, и Елизавета сама не своя от нежданного желания ухватиться за эту последнюю возможность стать женой и матерью. Я знаю, что сейчас начнется при дворе: мой друг Роберт Дадли будет улыбаться, но настороженно – последнее, что ему нужно, это соперник в вечном ухаживании за королевой. Елизавета будет охвачена лихорадкой тщеславия, в ее покои каждый день станут приносить новые наряды, и состоящие при ней женщины возрадуются обноскам. Сесил устроит так, чтобы все вышло, как нужно ему – что бы ему ни было нужно. И я должна быть там, наблюдать и сплетничать с другими.
Мой сын Генри, состоящий при лорде Роберте Дадли, пишет, что Дадли никогда не допустит брака, который лишит его места при Елизавете, и что он воспротивится замыслам Сесила, как только старый лис откроет карты. Но я за брак – за любой брак. Бога ради, пусть она за него выйдет. Она откладывала столько, сколько не посмеет ни одна женщина, ей тридцать пять – опасный возраст, чтобы рожать первенца; но ей придется стиснуть зубы и сделать это. Нам нужен от нее сын, нам нужен наследник английского трона. Нам нужно знать, куда мы идем.
Англия – предприятие, такое же поместье, как другие. Нужно иметь возможность планировать наперед. Мы должны знать, кто его унаследует и что ему достанется, мы должны предвидеть, как он распорядится своим наследством. Должны увидеть своего будущего хозяина и понять, какие у него планы. Должны знать, лютеранином он будет или папистом. Те из нас, кто живет в перестроенных аббатствах и ест с церковного серебра, особенно жаждут это знать. Господи, пусть она в этот раз примет соискателя, выйдет за него и даст нам нового доброго протестантского управляющего английским делом.
Елизавета – хозяйка, которой непросто служить, думаю я, приказывая плотникам заделать щели в полу. Это Рождество должно было стать первым Рождеством при дворе для меня и моего господина, графа. Наше первое Рождество в качестве новобрачных, первое мое Рождество в роли графини при дворе, где я сверкала бы, как снежинка, и наслаждалась бы сведением старых счетов в новом положении. А вместо этого королева разрешила моему супругу графу побыть со мной лишь пару деньков, прежде чем отправить его в замок Болтон за шотландской королевой, пока я тружусь над этой лачугой.
Чем больше я чиню эти полуразрушенные останки дома, тем больше стыжусь их, хотя, видит бог, вины моей в этом нет. Мой дом никогда бы не пришел в такое небрежение. Все мои владения, большая часть которых досталась мне благодаря Уильяму Кавендишу – моему второму мужу, который умел разумно вести дела, – обновлялись и перестраивались, едва мы их приобретали. Мы никогда не покупали ничего, не улучшая приобретение. Кавендиш гордился тем, как, скупая соседние участки земли и обменивая ферму на ферму, в конце концов, сколотил изрядное поместье, которым я потом стала с прибылью управлять. Он был осмотрительным человеком, предприимчивым дельцом, и он был старше, ему было за сорок, когда он женился на мне, девятнадцатилетней.
Он научил меня вести домашние расходные книги, подводя баланс каждую неделю, так же непременно, как читают проповедь по воскресеньям. Когда я была еще совсем девчонкой, я приносила ему свою книгу, как дети приносят свои уроки, и он проверял ее со мной вечерами по воскресеньям, мы словно молились вместе, как благочестивые отец и дочь, сдвинув головы над книгой и бормоча числа.
