одной из форм «посвящения» в Меланезии. Этот мотив получил развитие в сказках о «чудесной жене», широко распространенных в меланезийском фольклоре, в том числе на Мота (см., например. № 4 у Кодрингтона).
Сказки с острова Мота представляют варианты одной схемы: сиротка, с которым дурно обращаются жены дяди, ловит чудесную рыбу-духа. Она становится его покровителем, дарует ему дом, сад, раковинные деньги и т. п. (мы уже отмечали, что это один из видов «посвящения»). Дядя отказал ранее в помощи племяннику, но, узнав о богатстве юноши, помогает ему вступить в Суквэ, где тот быстро достигает высшего ранга и празднует свой триумф. Обижавшие сиротку жены дяди теперь унижаются перед ним, хотят стать его женами, но юноша отвергает их.
Сказки острова Мота стоят на более высокой ступени развития, чем сказки полуострова Газель. В них отчетливее отражается разложение классического материнского рода. Авункулат выступает как отжившая форма. В сказках не только жены дяди, но и сам дядя обижает сиротку. Эти сказки больше по объему, имеют четкий сюжет, подробнее разработанный, чем сказки полуострова Газель. В последних мотив сиротки не стал центральным, как в сказках острова Мота. Рост популярности образа сиротки — результат разложения родовой системы. Обездоленный сиротка становится исторически типической фигурой, и появление его знаменует оформление волшебной сказки как жанра.
2
Тема бедного сиротки, торжествующего над пренебрегавшими им соплеменниками, еще более широко распространена у эскимосов и чукчей.
Культура эскимосов, по преимуществу охотников на морского зверя, однородна от Чукотки до Гренландии. Данные современной археологии и антропологии указывают на глубокую древность протоэскимосской приморской культуры и на ее генетические связи с более южной береговой и островной тихоокеанской культурой. Данные этнографии и особенно фольклора свидетельствуют о существовании в прошлом у эскимосов развитого материнского рода. Роль женщины очень велика в заклинаниях и магических действиях. Наряду с шаманами у эскимосов были могущественные шаманки. Женские образы преобладают в мифологии эскимосов.
Экзогамия у эскимосов не зафиксирована, но различие терминов для обозначения родства со стороны отца и матери, общее имя для группы семей, парный брак с отработкой за невесту указывают на существование в прошлом типичных форм материнской родовой организации. В конце XIX и начале XX в. у эскимосов наметились патриархальные тенденции. «Яркие следы материнского рода и неоформившиеся патриархальные отношения свидетельствуют, что эскимосы, по-видимому, находились на переходной ступени развития от материнского рода к отцовскому Этот процесс в силу ряда условий не завершился, и формировавшийся отцовский род подвергся распаду»[27]. Таковы социально-исторические предпосылки появления темы бедного сиротки в фольклоре эскимосов.
Социально-экономическая ячейка эскимосского общества — байдарная артель. Некогда байдарная артель занимала отдельную землянку с общим очагом. Владелец байдары был главой артели, состоявшей в основном из его ближайших родственников. Иногда в поселке было несколько байдарных артелей. У эскимосов сохранились следы первобытнообщинного строя и одновременно проявляются яркие тенденции к его разложению. Большая добыча, а во время голода всякая пища рассматривалась как общинная собственность поселка. Убитый кит делился не только между всеми жителями поселка, но и между присутствующими. Хозяин байдары получал, однако, лучшие куски китового уса, а при бое моржей — моржовые головы. Кроме того, существовал обычай «счастливой „находки“» (добыча принадлежала тому, кто ее первый увидел) и «азартного» раздела туши кита или тюленя (каждый спешил вырезать кусок побольше). В. Г. Богораз-Тан, изучивший процесс разложения первобытнообщинного строя у американских эскимосов[28], считает, что решающим фактором разложения первобытной общины был еще переход от архаического тюленьего промысла к охоте на моржей и китов, требующей более высокой «техники» и давшей возможность (благодаря избытку ворвани для отопления) построить землянки для отдельных семей. Это нуждается в проверке, так как согласно исследованиям С. И. Руденко[29] китовый промысел стал доминирующим на «пунукской» стадии, т. е. около IV в. н. э. Имущественное неравенство сильно возросло, конечно, с тех пор, как морской промысел получил товарное значение. Охотники, убившие кита, стали получать половину китового уса. Резко возросла доля владельца байдары. В его руках сосредоточивалась основная масса товарной продукции, и другие охотники попадали в тяжелую зависимость от него. Значение главы байдарной артели, который был чем-то вроде родового старейшины, возрастало с развитием торговли. Он превращался в «хозяина земли», «начальника поселка».
В эскимосском и чукотском фольклоре часто изображается деспотическое обращение «хозяина земли» («старшины», «силача») с жителями поселка и его поражение в борьбе с молодым героем.
Жертвой разложения первобытнообщинного строя и нарушения первобытнообщинных правил распределения добычи оказываются в первую очередь маломощные добытчики — сироты, вдовы и т. п.
Характеризуя традиционный обычай распределения пищи, Богораз пишет: «Правило распределения, соответствующее первобытному коммунизму, требует, чтобы никто не остался без куска, особенно в голодное время. Безродные старухи и сироты, люди больные и слабые, худые добытчики и члены их семейств имеют право на долю в общественном питании»[30]. Богораз приводит свидетельство одного из ранних наблюдателей эскимосского быта Эгеде: «Если есть между ними кто-нибудь уже неспособный к работе и добыванию себе содержания — они не дадут ему умереть с голоду, но свободно допустят его к своему столу, в чем они далеко превосходят „христиан“…»[31].
Однако более поздние свидетельства указывают на появление неравенства в эскимосской общине. Богораз сопоставляет наблюдения Г. Ринка, согласно которым эскимосская семья «включает вдов и других беспомощных людей, приемышей и дальних родственников, которые находятся на положении слуг», и Ф. Боаса, писавшего, что «более слабые люди… попадают в зависимое положение, почти в положение раба. Безродные холостяки, калеки, которые не могут себя прокормить, люди, потерявшие нарту и собак, становятся зависимыми»[32]. При этом они, однако, «не менее уважаемы, чем самостоятельные добытчики».
Демократическое общественное мнение утверждает право каждого на часть добычи, но фактически группа лиц, оказавшихся вне семьи, попадает в подчиненное положение и становится социально обездоленной.
Все, что говорилось об эскимосах, с незначительными поправками может быть отнесено и к приморским чукчам, быт и культура которых почти тождественны эскимосским. В прошлом чукчи были охотниками на дикого оленя. Смешавшись с эскимосами, часть их стала охотиться на морского зверя (приморские чукчи). Другая часть постепенно перешла к кочевому оленеводству. Этому способствовали межплеменные войны и войны чукчей с коряками, в результате которых большие оленьи стада скапливались в одних руках. Классовое расслоение у чукчей-оленеводов зашло еще дальше, чем у приморских жителей. Единицей общества у чукчей было стойбище. В переднем («бычачьем») шатре жил «главнодомный» — хозяин стойбища, собственник оленьего стада. Заднедомные «товарищи на жительстве» фактически были его батраками. Некоторые чукчи, не имевшие оленей, всю жизнь бродили
