сбежать, сократив церемонию до единственного бокала шампанского, выпитого в присутствии хозяйки. Немалые усилия были приложены к тому, чтобы скрыть от хозяина присутствие августейшего гостя, пока тот не уехал. Мельмотт пожелал бы самолично налить ему вина, усладить себя разговором с его высочеством и, вероятно, был бы назойлив и неприятен. Майлз Грендолл это понимал и очень ловко все устроил.
– Боже мой! Его высочество был и уехал! – воскликнул мистер Мельмотт.
– Вы с моим отцом так увлеклись вистом, что вас невозможно было оторвать, – ответил Майлз.
Мельмотт был не дурак и все понял – не только что принца нарочно избавили от встречи с ним, но и что так, возможно, и впрямь лучше. Нельзя получить все сразу. Майлз Грендолл был очень ему полезен, и он не собирался ссориться с Майлзом – по крайней мере, сейчас.
– Еще роббер, Альфред? – обратился он к отцу Майлза, когда другие гости начали разъезжаться.
Лорд Альфред выпил много шампанского. На миг он забыл про векселя в сейфе и про те блага, которыми пользуются его мальчики.
– Обращайтесь к людям как положено, черт побери, – сказал он и вышел из дома, не удостоив хозяина другим словом.
Перед сном мистер Мельмотт потребовал у смертельно усталой жены отчета о бале и особенно о поведении Мари.
– Мари вела себя хорошо, – сказала мадам Мельмотт, – но заметно предпочитала сэра Карбери другим молодым людям.
До сих пор Мельмотт очень мало слышал о «сэре Карбери», помимо того, что он баронет. Великий финансист внимательно следил за всем, во все вникал, но даже при своем остром уме еще не вполне разобрался в значении и последовательности британских титулов. Мельмотт знал, что нужно выдать дочь либо за носителя титула, либо за старшего сына. Сэр Феликс был всего лишь баронет, зато уже вступил в титул. Кроме того, Мельмотт уяснил, что сын сэра Феликса со временем тоже станет сэром Феликсом. Таким образом, он не был сейчас настроен давать дочери строгие указания, как ей держаться с молодым баронетом. Впрочем, он не подозревал, какие слова молодой баронет сказал его дочери на прощание.
– Вы знаете, кто любит вас больше всего на свете, – прошептал он.
– Никто меня так не любит… не надо, сэр Феликс.
– Я вас так люблю, – сказал он и на мгновение задержал ее руку в своей.
Он глянул ей в лицо, и ей подумалось, что это очень приятно. Он подготовил эти слова, как урок, затвердил, как урок, и сказал довольно хорошо. Так или иначе, бедная девушка легла спать в счастливом убеждении, что наконец-то услышала признание от человека, которого сможет полюбить.
Глава V. После бала
– Утомительная работа, – сказал сэр Феликс, садясь в экипаж с матерью и сестрой.
– Каково же было мне сидеть все это время без дела? – заметила его мать.
– Меня работа утомила как раз потому, что у меня было дело. Кстати, загляну-ка я в клуб. – И он, высунувшись из экипажа, велел кучеру остановиться.
– Два часа ночи, Феликс, – заметила мать.
– Боюсь, что да, но я голоден. Вы, может, и поужинали, а я нет.
– Ты пойдешь в клуб ужинать среди ночи?
– Иначе мне придется лечь голодным. Всего доброго.
Он выпрыгнул из экипажа, окликнул кэб и велел ехать в «Медвежий садок». Себе он сказал, что друзья его осудят, если не дать им случая отыграться. Прошлую ночь он снова играл и снова выиграл. Долли Лонгстафф задолжал ему теперь крупную сумму, и лорд Грасслок тоже был его должником. Сэр Феликс не сомневался, что Грасслок после бала поедет в клуб. Чего доброго, станут говорить, что Карбери позволил матери и сестре увезти его домой. Так он убеждал себя, но на самом деле бес картежной игры распалял ему душу; даже сознание, что в случае проигрыша он спустит настоящие деньги, а в случае выигрыша очень не скоро что-нибудь получит, не могло пересилить азарта.
Мать с дочерью молчали до самого дома. Когда они уже поднимались в спальни, мать высказала то, что лежало у нее на сердце.
– Как ты думаешь, он играет?
– Маменька, у него нет денег.
– Боюсь, его это не остановит. И деньги у него есть, пусть по меркам его приятелей и небольшие. Если он играет, все погибло.
– Думаю, они все сколько-нибудь играют.
– Я не знала, что он играет. И мне очень больно, что он совсем обо мне не думает. Дело не в том, что он меня не слушает. Мать, возможно, и не должна ждать послушания от взрослого сына. Но мое слово ничего для него не значит. Он меня не уважает. Он так же легко сделает что-нибудь дурное при мне, как при посторонних.
– Он уже давно сам себе хозяин, маменька.
– Да, сам себе хозяин! Только я должна его всем обеспечивать, как маленького. А ты, Гетта, весь вечер провела с Полом Монтегю.
– Нет, маменька, это несправедливо.
– Он весь вечер от тебя не отходил.
– Я больше никого там не знала. И я не могла сказать, чтобы он со мной не говорил. Мы с ним танцевали два раза.
Мать сидела, держась руками за лоб, и при этих словах покачала головой.
– Если ты не хотела, чтобы я говорила с Полом, не надо было меня туда брать.
– Я не хочу, чтобы ты избегала разговоров с Полом. Ты знаешь, чего я хочу.
Генриетта подошла, поцеловала мать и пожелала ей доброй ночи.
– Я несчастнейшая женщина в Лондоне, – проговорила та с истерическим рыданием.
– Моя ли это вина, маменька?
– Ты могла бы облегчить мне жизнь. Я тружусь как вол и не трачу и шиллинга без крайней надобности. Для себя мне ничего не нужно – ничего. Никто не страдал, как я. Но Феликс совершенно обо мне не думает.
– Я думаю о тебе, маменька.
– Если бы думала, ты бы приняла предложение своего кузена. Какое право ты имеешь ему отказывать? Я уверена, это из-за того молодого человека.
– Нет, маменька, это не из-за того молодого человека. Я очень хорошо отношусь к моему кузену, но не более того. Доброй ночи, маменька.
Леди Карбери позволила дочери себя поцеловать и уйти, оставив ее одну.
В восемь часов следующего утра рассвет застал четырех молодых людей, когда те вставали из-за карточного стола в «Медвежьем садке». «Медвежий садок» был такой замечательный клуб, что устав не предписывал ему закрываться в определенное время – только не открываться до трех пополудни. Впрочем, слуги получали указание не подавать еды и вина после шести утра, так что к
