– Потрясающе! 100 км. До Заполярья. А у вас тут – мельницы. Значит, и хлеб здесь выращивали?
– Да. Это – самые северные в мире мельницы. Одна даже – полностью исправна. Может, в принципе, работать. А Вы откуда будете?
– Из Москвы.
– М-м! Далеко заехали. А …хотите, я Вас к обетному кресту отведу? (И, …мне показалось, что предложение это у неё уже было заготовлено заранее. Когда она ещё шла от околицы ко мне).
– Идём.
– …Километра полтора придётся идти. Через лес.
– Кишащий медведями?
– Есть, в принципе, и медведи в нашей глухомани.
– Тогда – тем более – идём. Только давайте уж, прежде, познакомимся. Пока мы с ними ещё не встретились. Вдруг потом …уже не получится? Я – Григорий по паспорту. А по жизни – просто – Григ.
– Очень приятно. А меня – Леной зовут.
Я запер НИВУ (Лену, похоже, это позабавило. Она чуть заметно, снисходительно улыбнулась. Как я узнал позже: в Кимже обычно ничего не запирают) – и мы потопали по лесной тропе.
Смелые, однако, тут, на Русском Севере, женщины. Вот она впервые меня видит. И идёт со мною без опаски, ночью по лесу. Впрочем, она ведь тут – дома. Чувствует себя уверенно. «А Вы хоть знаете, что такое: обетный крест?» – спросила меня девушка.
– Примерно. Но, готов послушать твоё объяснение.
– Ну, это – в прежние времена поморы, попав в какую-либо беду (погибая во время шторма в море к примеру) давали обет: в случае своего спасения поставить в благодарность Богу храм или крест. Таких крестов много поставлено по всему Северу. Но наш особенный. К нему люди издалека едут.
– Вот как? И чем же он особенный?
– …Силою. Способностью помогать.
Произнесено сие было приглушенно, благоговейным тоном. Но я значения сказанному ею не придал. Заговорил о другом.
– …А почему в ваших краях так много домов брошенных? Нет покупателей?
– Молодёжь, естественно, в города стремится. Уезжают. Но, дело ещё и – в том, что дома у нас продают, в общем, неохотно. Край ведь, по преимуществу, – старообрядческий. И дом здесь – не просто дом, а родовое гнездо. Вырастившее не одно поколение. Дом – хранитель духа поморского рода. И, кому попало его …далеко не всякий хозяин продаст. К покупателю долго будут присматриваться, оценивать. Продажу могут оговорить рядом условий (например: ничего не переделывать, не перестраивать) и потом будут приезжать с проверкой: как эти условия выполняются. И, если такого, заслужившего доверие покупателя, не находится, то дом предпочтут оставить умирать, но не продадут случайным людям, в негожие руки.
– …Жаль всё же, что такие дома пропадают. В центральной России в подобных усадьбах дворяне жили. А тут – простолюдины. (Вспомнил при этом дом Пушкина в Михайловском: очень скромный. Деревянный, одноэтажный…).
– А здесь, по сути, не было сословного деления. Не было и крепостного права. И бедности не было. Вы не найдёте здесь маленьких, тесных домишек, как в деревнях Центральной России. Дома все – большие, просторные. В два, а то и – три этажа. До революции здесь простые поморы, к примеру, пили регулярно кофе (старинные ручные кофемолки я потом видел в музеях Архангельска). Грамотность была почти поголовной. И в каждом доме была хотя бы одна книга. Большая, по тем временам, роскошь.
– ?! Да-а? Сразу же возникают вопросы: ЧТО это были за книги? И ГДЕ они сейчас?
– …Ну, я ведь уже говорила: край старообрядческий. И, если случалось, что книги или образа передать было не кому (а после революции это случалось и случается очень часто), старики, перед своею смертью, их сжигали.
– …Надо полагать: серьёзные и важные это были книги. Если уничтожить их – считалось меньшим злом, чем допустить их попадание в посторонние руки.
– Видимо – да…
(Позже я сделал несколько фото в молельной комнате. В доме старообрядцев. Образа там покрыты домоткаными, белыми холщовыми рушниками с северо-русской красной вышивкой. И вот на что я обратил внимание: в других регионах обычно вышивка на рушниках – лишь декор, украшение. Лютики там, цветочки… И вышитый рисунок на одном конце полотенца симметрично повторяется на другом. А ЗДЕСЬ НЕТ! Орнаменты на левом и правом концах – какие-то геометрические. Непонятные, таинственные. И – очень различные. Это, я полагаю, значит, что узоры эти, вероятно, несут в себе какой-то тайный, недоступный для непосвящённых смысл).
– А ты постоянно тут живёшь? – спросил я Лену.
– Нет. Я – не исключение. Живу в Архангельске. Сюда к родственникам приезжаю.
– А чем по жизни занимаешься?
– Художник-оформитель по диплому. А занимаюсь сейчас традиционным народным искусством. В основном – вышивкой. Маленькое ИП. Производим репродукции со старинных поморских оригиналов. Спрос – преимущественно у туристов. Охотников до местного этнического колорита. Небольшой, но стабильный доход. А ТЫ?
(…Вот, нарвался на вопрос! Ну, расскажи теперь ей, что ты живёшь на непостоянные заработки. Месяцами бродяжничаешь по всяким глухоманям от Баренцева моря до Байкала. От Северного Урала до Алтая. И воображаешь себя писателем. Которого, пока что, …почти не издают).
– Вот уж не думал, что в наше время кто-то ещё умеет вышивать – уклонился я от ответа на вопрос Лены.
– А я не вышиваю. Хоть и умею. Моё дело – поиск, подбор оригиналов для копирования, эскизы. В Кимже вот, по бабушкиным сундукам, кое – что сыскалось. А вышивает машина. Она – железная. В отличие от меня – (деликатно не стала настаивать на своём вопросе Лена).
За разговорами, меж тем, пришли к кресту.
Он стоит на высоком левом берегу Мезени. Довольно большой. На глаз – метра 4 высотой. Сразу же обратил внимание на то, что распятие порублено, повреждено. Лена рассказала мне, что некий …просветленный борец с религиозным мракобесием отрубил у распятия руки, голову и бросил обрубки в реку. …Но течением их не унесло. Они так и плавали неподалёку, пока люди их не увидели. (Величественная Мезень имеет одну существенную особенность: когда в океане начинается прилив, в нижнем течении реки тоже происходит прилив. Уровень воды понимается. И река начинает течь как бы – вспять). Плававшие фрагменты достали из воды и вернули на свои места. Но следы работы богоборческого топора заделывать не стали. (А у борца с «опиумом народа» потом у самого отнялись руки и ноги. И его дочь до сих пор ездит к этому обетному кресту. Замаливает грех отца).
– А это что? – спросил я у Лены про расшитые христианской символикой полотнища, что висели под небольшим навесом, рядом с крестом.
– Это – подношения паломников. Сами шьют, привозят, вывешивают. Батюшка приезжает, ворчит: «Язычники! Богу от вас ничего, кроме молитвы и покаяния не нужно!» Но традиция сильна. Язычество здесь до 14-ого века продержалось.
А я, при этом, подумал: «Ведь здесь, в этой дали и глуши, христианство – уж точно – никак не могло насаждаться принудительно. В течении нескольких столетий, оно утверждалось здесь естественным путём. Но …многое ли изменилось в массовом сознании аборигенов с приходом христианства? Если прежде многие тысячелетия ваяли из дерева кумиров древних богов: Перуна, Даждьбога, Велеса…, ставили их по высоким берегам рек и приносили им дары, то потом стали …из того же дерева, на тех же высоких берегах рек, ставить распятия. И приносить к ним дары. Изменился …персонаж поклонения. Но суть поклонения – изменилась ли? В русской массовой духовной …ментальности, древние языческие поверья вполне уживаются со Христом. И …нечего им делить. Может быть, и стремление русских монахов к уходу в дебри девственных северных лесов, к уединению в отшельнических скитах – есть подсознательное влечение, интуитивное устремление к древним ведическим корням, на коих впоследствии утвердилось древо русского Православия?…
Конец ознакомительного фрагмента.
