— Так… так… Ну, што ещё повелит нам кость царёва? — спросил он, еле сдерживая свой гнев.
— Видели мы этого царевича, как своими руками он мальчонку нашего зарезал!… Видели мы этого царевича, как он живых людей в избах велел сжигать! — закричали, вглядевшись в лицо татарина, мужики.
Старик Гасило побагровел от гнева.
— Вот што: довольно тебе вякать,[13] кость царёва! — заорал он. — Тут, в лесу, наша правда, наш суд! Зверь ты, хитник,[14] и звериная тебе участь! Што нам твой царь? Придёт время — мы и до царя вашего доберёмся. А ты хватит, повеличался!
И, шагнув к татарскому предводителю, Гасило изо всех сил ударил его кистенём в голову. Чаган упал…
Тяжело дыша, страшно сверкая глазами из-под седых косматых бровей, Мирон сказал, обращаясь к Настасьину:
— Этого уж и твоя сила, лекарь, не подымет: богатырска рука дважды не бьёт!
…Утром, беседуя с Невским, Мирон-Гасило похвалил перед ним врачебное искусство Настасьина.
— Да-а… — сказал он со вздохом. — Нам бы такого лекаря, в лесной наш стан. А то ведь, Олександр Ярославич, сам знаешь, какие мы здеся пахари: когда сохой пашешь, а когда и рогатиной; когда топором тешешь, а когда и мечом!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В конце июля 1262 года Невский получил наконец то самое долгожданное известие, о котором он говорил Настасьину: хан Золотой Орды Берке понёс на реке Куре, у стен Тбилиси, неслыханное поражение от хана Персидской орды Хулагу. Одновременно двинулись на войско Берке грузины и отряд греков, пришедший им на помощь.
Берке едва спасся. Опомнившись от разгрома и позора у себя на Волге, понукаемый знатными, старый хан собрал новую трёхсоттысячную армию и вновь ринулся на Кавказ.
Великому князю Владимирскому Александру Невскому он послал грозное ордынское требование: «Дай мне русских воинов в моё войско!»
Народ русский содрогнулся от гнева и ужаса: на такие ещё ни разу не посягала Орда! Другие народы давали своих сынов в татарское войско, но русских татары боялись ожесточать до предела.
— Пора! — сказал Александр.
И давно подготовляемое восстание забушевало, как буря. В один день горожане ударили в колокол — и в Устюге Великом, и в Угличе, и в Ростове, и в Суздале, и в Ярославле, и в Переславле, и во Владимире, и в Рязани, и в Москве, и в Муроме, и в Нижнем Новгороде…
Народ повсюду избивал татарские гарнизоны, татарских наместников баскаков и бухарских купцов — бессерменов, что взяли на откуп взимание дани на Руси.
В иных городах баскаков и их телохранителей выводили на площадь и здесь рубили им головы.
Широко прокатилось по всем городам и сёлам известие, что сам Невский «велит татар бить».
— Ишь, кровопийцы, разъелися, что хомяки!… А всё вам мало: ещё и наших парней на войну задумали гнать с собой? Нет, не будет вам русского воина в татарское войско! Бей их!…
Такие крики слышались из разъярённых толп горожан и крестьян, когда они волочили татар на казнь.
Восстание ширилось.
Испуганные ордынские послы поспешили на поклон к Александру. Они привезли ему отмену мобилизации. Но Александр сказал им, что ему не совладать теперь со стихией народного гнева.
— Вы сами видите, послы царёвы, — говорил Невский татарам, — что вся чернь восстала. Они и бояр убивают своих, русских, если они Орде верно служили. Что им сейчас князья!… Вы сами виноваты зверством своим. До самых глубин взбурлили народ!…
А между тем в своей могучей руке Александр держал весь ход грозного восстания.
— Когда так пойдёт, — говорил он Настасьину наедине, — то нагрянем и на самоё Орду! Тряхнём Берку и в самом его поганом логове.
У Настасьина в эти дни словно два огромных крыла выросли за плечами и несли его. Он дивился спокойствию и мужеству Невского.
Но, управляя восстанием, Невский всё же решил показать татарам, будто он старается усмирить народ. На глазах ордынских послов он вышел однажды на крыльцо своего терема к народу и стал было призывать людей к миру с татарами и к повиновению.
Но в ответ Александру раздались такие угрозы и ругательства, такой грянул град камней в окна княжеского терема, что ордынские послы принуждены были спрятаться внутрь здания и стали просить Александра, чтобы он под надёжной охраной ночью вывез их поскорее из города.
Он так и сделал. Без татарского надзора ему было легче действовать. Его дружины возглавили восстание. Оно разрасталось.
…И вдруг от вдовы Батыя Баракчины и от своих тайных разведчиков в Орде Невский получил страшное известие: на этот раз до нового сражения между армиями Хулагу и Берке дело не дошло. Берке, устрашённый размахом русского восстания, заключил поспешный мир с Хулагу. Хан Берке пошёл на всяческие уступки, даже на унижения перед братом-врагом. Он убедил его, что им немедленно надо объединить свои силы против русских. И теперь, уже союзные, орды Берке и Хулагу каждый миг могли обрушиться на Русь…
И ещё одно тяжкое известие получил Александр.
Отец Дубравки — Даниил Романович, начавший, по тайному уговору с ним, стремительное движение против татар и уже разгромивший хана Маучи под Киевом, вдруг заворотил свои войска обратно: в тыл князю Даниилу ударил литовский король Миндовг, а Даниил-то полагался на него, как на родственника и союзника!
Так рушился великий замысел Невского — поднять разом против татарского ига и Северо-Восточную и Юго-Западную Русь.
— Худо, Настасьин, худо! Лучше бы я живым в могилу лёг!… Всё пропало!… Теперь только бы… только бы как-нибудь людей русских спасти от резни, от расправы! — говорил Невский.
Ещё никогда верный друг и воспитанник Невского не видел его в таком глубоком отчаянии.
И даже ему, Настасьину, страшно было в тот первый миг подступиться к Александру Ярославичу с каким бы то ни было словом.
Тяжкие думы терзали Александра. Он понимал, что теперь, когда орды хана Берке и хана Хулагу объединились, война против татар будет не под силу истерзанной, опустошённой Руси. Удельные русские князья враждовали между собою. Татары подстрекали их друг против друга. Александр знал, что и под него всячески подкапываются в Орде его двоюродные братья.
На западе и севере снова зашевелились немцы и шведы. Снова вместе с татарами они готовились вторгнуться на русскую землю. Нет, никакой надежды не было устоять в столь неравной борьбе! Невский понимал, что даже и его полководческое искусство и самоотверженная отвага тех, кто станет под его знамя, на этот раз будут бессильны спасти от гибели русский народ…
«Что же остаётся делать? — размышлял Невский. — Послать кого-либо из своих верных, испытанных советников с богатыми дарами в Орду, к хану Берке, чтобы отвести беду, успокоить хана? Нет! Не поверит теперь Берке никакому посольству, никаким хитрым речам, не примет никакую повинную. «А почему, — скажет, — сам князь Александр не прибыл ко мне с повинной? Ведь, — скажет, — он отвечает за народ свой… А почему, — скажет, — князь Александр лучшее войско своё держит в Новгороде?»
И чем больше размышлял наедине Александр, тем яснее становилось ему, что если сейчас бессилен меч, то вся надежда остаётся на его собственное государственное разумение, на его умение беседовать, как должно, с татарскими ханами и умиротворять их.
Никто другой, кроме него самого, не сможет отвратить на сей раз новое татарское нашествие. «И детей вырежут — кто дорос до оси тележной, скорбно подумал Невский, и сердце его облилось кровью. — Да! Уж тогда и вовек не подняться Руси. По всем городам татарских баскаков насажают заместо русских князей. А другую половину рыцари да шведы захватят… К чему же тогда и народ русский трудился — и мечом и сохою?»
И Александр принял крутое решение.
— Еду! — сказал он. — Еду перехватить Берке — там, в степях, на Дону. Опять хитрить, молить да задаривать! А когда уже сюда нагрянут, то тогда будет поздно. Тогда сколько ни вали даров в чёрную эту ордынскую прорву, не поможет, покуда кровью русской досыта не упьются. Ну, а если уж суждено мне и вовсе не вернуться оттуда, то… что ж, авось смертью моей и утолятся, а народ не тронут…
ГЛАВА ПЯТАЯ
С приехавшим в Орду Невским на этот раз обошлись, как с преступником, чья вина ещё не расследована. Его томили и томили в Орде, не разрешая отъехать на Русь.
В порыве злобного неистовства хан Берке хотел предать смерти Невского тотчас же, как тот прибыл в его кочевую ставку. И всё ж таки не посмел! Совет татарских вельмож указал ему на три чрезвычайных и грозных обстоятельства.
Во-первых, полномочные послы великого хана Хубилая — Китат и Улавчий, — те самые, что в испуге умоляли Невского остановить восстание, выдали Александру от имени великого хана особую грамоту. В этой грамоте ханские послы отменяли навечно угон русских юношей в татарское войско; затем они подтверждали снова ярлык Александра на великое княжение Владимирское. И, наконец, в грамоте той самому князю Александру доверялось собирать ордынскую дань.
