— Не могу знать, мой господин — склонился слуга, а глава Клана легко поднялся из кресла и заходил по комнате. Слуга же смотрел за ним, и думал о том, что давно не видел Советника таким возбужденным. Хорошо это, или плохо — пока говорить рано. У Сируса есть одна особенность — пока он обламывает новенькую строптивую рабыню, не придирается к остальным слугам. Наоборот, он добр, благостен, и скор на подарки. Наслаждаясь процессом объездки рабыни, он выплескивает в этот самый процесс все накопившееся за месяцы зло. Оставляя для ближнего круга только самые добрые слова и намерения.
И хорошо, что он нашел себе новую жертву. В последнее время Сирус невероятно раздражен, и взрывается по любым пустякам. Вчера, например, ему показалось, что один из рабов недостаточно низко ему поклонился. Раба засекли до смерти. Позавчера на глаза Сируса попался охранник, мундир которого был недостаточно чист. Охранника лишили месячного жалованья, а еще выдали двадцать пять ударов палкой. Теперь он лежит в караулке, дергаясь и хрипя от боли. Хозяин запретил вызывать к нему мага-лекаря. Пусть, мол, прочувствует свою вину, и задумается, как дальше жить.
Пусть лучше издевается над какой-нибудь девкой — полгода все будут дышать свободно. Сейчас от него даже жены прячутся подальше, а сыновья стараются не попадаться на глаза. Иначе им тоже может достаться — и такое бывало. И не раз.
Глава 5
Первое, что сделала Настя, когда очнулась — обследовала свое тело. Следов насилия не имелось, ничего не болело. Это ее немного успокоило. Если сразу не надругались, значит, есть шанс, что удастся избежать участи всех рабынь. Логикой Настя понимала, что таковое утверждение совершенно не выдерживает критики, но…за что-то ведь нужно держаться? Как-то нужно сохранять разум?
Единственное, что изменилось в ее теле — исчезла полоска волос на лобке. Теперь он сиял, как бильярдный шар. Не было и пеньков волос на ногах — там, где она собиралась их убрать. И…вообще ничего не болело, хотя после того, как толстяк выкручивал ей соски и губы должны были остаться следы — синяки, кровоподтеки, да и просто боль. Все-таки кожа Насти была очень чувствительной, особенно в таких интимных местах.
Ее не привязали. Она лежала на кушетке, или нарах — как назвать это сооружение, она не знала. Одежды тоже не дали — как была голой, так и осталась без единой нитки. И это ей было понятно — почему так, а не иначе. Врагам выгодно вывести ее из равновесия, сделать беззащитной, испуганной. А что может быть беззащитнее, испуганнее обнаженной женщины? К тому же, это резко ограничивает возможность побега — попробуй-ка, сбеги, когда на тебе ничего нет, даже трусов! Только представить — в людном месте по улице бежит голая женщина! Не затеряешься в толпе, точно.
Впрочем, Настя и так не смогла бы затеряться в толпе, даже если бы захотела. При ее-то росте и внешности. Слишком уж она отличалась от аборигенов. Здешние люди чем-то напоминали японцев, какими их представляет весь мир — смуглые, небольшого роста, шумные и подвижные. Только глаза не раскосые, есть в них эдакие индейские черты.
На столе стоял самый обычный поднос, на подносе — кувшин, вроде как глиняный, рядом с ним глиняная же кружка с мелкими выщерблинами по краям, кусок лепешки — довольно-таки большой, половинка лепехи, и две глубокие чашки с неизвестным содержимым.
У Насти вдруг заурчал желудок, и она вспомнила, что очень давно не ела. Последний раз это было еще в прошлой жизни…
В одной из чашек обнаружилась густая похлебка, в которой плавали кусочки неизвестного мяса. Настя вдруг с опаской подумала о том, что эти типы могут оказаться каннибалами. Прибили какого-нибудь раба, да и покрошили в похлебку остальным узникам! Настя где-то читала, что так делали селяне. Нет, не с рабами — с домашней птицей. Сдохла, к примеру, утка — нарубят ее и покрошат остальным обитателям птичника. И «отряд не заметил потери бойца». Но тут же отмела эту мысль. Мясо было похоже на баранину, Настя разбиралась в кулинарии — мама очень недурно готовила. Все-таки провинциалка, а там девушек до сих пор учат тому, что необходимо для ведения домашнего хозяйства. Это не потомственные питерские интеллигенты с их английскими манерами и отвратной овсянкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вторая миска была с кашей — что-то вроде риса, в котором опять же торчали кусочки мяса. Много мяса, густая каша. Похоже, что Настю решили как следует откормить. Насколько она знала, в средневековье любили женщин с широкими задами и огромными сиськами) хотя возможно она и ошибалась, и данное правило годилось только для простолюдинок). Это считалось очень красиво, что и понятно: женщина с широкими бедрами легко и много родит, а здоровенная грудь позволит как следует выкормить свое потомство.
К женщине относились как к инкубатору. А еще — как к средоточию порока, и пособнице Дьявола. Настя очень надеялась, что здесь нет инквизиции, сжигающей ведьм на кострах. Ей не климатило превращаться в обугленную тушку под радостные вопли пьяной толпы. Брр…ее даже передернуло от страха и отвращения.
Еда была еще теплой, но несмотря на скручивающее желудок чувство голода, Настя довольно долго раздумывала, стоит ли ей это есть. Вдруг они что-то подсыпали в еду? Превратят в улыбающийся, радостный овощ, с готовый обслужить толпу грязных мужиков… От этих тварей можно ожидать чего угодно. Опять же — поедание пищи в этом доме не будет ли символическим знаком того, что Настя покорилась своим пленителям? С другой стороны, если она не будет есть, то ослабеет и не сможет бежать, когда представится случай. Да и вообще может умереть от голода, а оно ей надо? В общем, Настя взяла деревянную ложку, лежащую там же, на подносе, брезгливо осмотрела ее со всех сторон, подозревая в антисанитарии, и начала есть, сдерживая себя от того, чтобы не наброситься на еду диким зверем, давясь и захлебываясь варевом. Настолько она проголодалась.
Как там сказано у Пушкина?
Не стану есть, не буду слушать, Умру среди твоих садов!»
Подумала —
и стала кушать.
В кувшине обнаружилось что-то вроде компота — холодного и кислого.
Настя съела суп, кашу есть не стала. Во-первых, девушка привыкла ограничивать себе в еде — чтобы держаться в форме.
Во-вторых, кто знает, может это вся еда на день? И вечером нечего будет есть?
Поела, и тут же испытала естественную потребность…да так активно испытала, что едва успела добежать до отверстия, в котором слышалось журчание воды. Рядом с отверстием стоял кувшин с водой, и Настя знала, для чего он нужен. Ничего нового — мусульмане всего мира это делают — там, где нет более цивилизованных способов заниматься собственной интимной гигиеной.
Все! Теперь можно отдохнуть и как следует подумать — что делать. Все это время Насте даже некогда было задуматься — вначале она была ошеломлена своим попаданием. Потом — коварным, подлым захватом, и последующими после него действиями этих мерзких людей.
Ее передернуло, когда она вспомнила пальцы толстяка, раздвигающего ее киску, и хуже того — толстый, мерзкий, грязный палец, который грубо и больно проник ей в зад. Брр…
Господи, за что?! Почему ей выпала такая судьба?! Чертова шаровая молния! Ну зачем, зачем она ее тронула?! Почему вообще полезла под эту дурацкую елку?! Ведь читала у одного фантаста, бывшего геолога, что в правилах техники безопасности геологов черным по белому написано, что категорически запрещается прятаться от дождя под самым высоким деревом в округе, и — под одиноко стоящим деревом! В него может ударить молния! А она что сделала?! Дурища! Городская, глупая дурища! Хотя бы воспользовалась чужими знаниями, чужой головой — если нет своей!
За этими мыслями Настя не услышала, как открылась дверь. Она увидела ее, когда девушка уже стояла перед ней, спокойно и доброжелательно глядя в лице узнице.
Это была маленькая ростом, очень милая, прелестная девушка лет пятнадцати, а может и младше. Большие зеленые глаза, распахнутые на мир, смотрели открыто и без страха. Вообще, девушка оставляла впечатление того, что ее вообще ничем нельзя испугать. Бесстрастное лицо ожившей статуи было абсолютно спокойно, как это бывает только у глубоко спящего человека.
