Теперь вздохнула Мария.
– Дура ты! – В сердцах сказала она. – Кто он и кто я!
Люська пожала плечами и вышла из кухни. «Странная все-таки мать женщина», – с сожалением подумала она.
Молчит все, ничем не делится. Кто знает, что у нее на уме? Ни друзей, ни подруг. Раньше хоть ходила в гости к Доктору. А потом и туда перестала. Ни гостей у них, ни родни. «Одни как персты, – подумала Люська и тут же призадумалась. – Персты? А почему бы нет? Перст – это ведь палец? А персты – пальцы, правильно. Вот они и есть эти персты – она и мать. И никого больше. И что там у нее на работе? И ведь не спросишь! Не у кого спросить! Разве что у этого доктора…»
Люська забралась с ногами на кресло и стала громко прихлебывать чай. Мария зашла в комнату, посмотрела на дочь и поморщилась – вот точно так же пьет чай ее отец. Шумно прихлебывая, втягивая в себя горячую воду, дуя на поверхность стакана и морщась от горячего пара.
Никогда это ее в нем не раздражало. А сейчас, при виде того, как это делает дочь, ее вдруг замутило, и она поскорее вышла из комнаты.
На следующий день, рано утром, проводив Люську в школу, Мария быстро собралась и уехала в Энск. Прямо из автобуса, не заходя в отчий дом, она сразу пошла на кладбище. Долго прибирала могилы, обновила серебрянкой оградки, посадила маленькие вечнозеленые туи и устало поплелась обратно. Она долго шла к родительскому дому, удивляясь, как изменился город и знакомые улицы. На улицах и набережной было тоскливо и пусто – курортный сезон уже закончился, и закончилась, собственно, «жизнь». Не играла громкая музыка, не кричали зазывно фотографы и продавцы сладкой ваты, не пахло терпкими духами от проходивших нарядно одетых дам и не блистали голодными очами одинокие мужчины, надеявшиеся на бурный, но короткий курортный роман.
Мария присела на влажную скамейку и расстегнула воротник осеннего пальто. Ветер, подвывая, весело гнал по пустынной набережной обрывки газет и прочего мусора.
Жизнь замерла, словно остановилась. Город словно впал в зимнюю спячку в ожидании следующего лета. Впрочем, так оно и было – городок уныло дремал. Он просыпался только к весне, как всякий курорт. Вот тогда хозяева домов и хижин, картонных «шанхаев» и дырявых сарайчиков, не слишком приспособленных для жилья и все же в сезон идущих на ура, лениво прибирались, красили окна и двери, доставали ветхое, старое белье – для снимающих – и пыльные сковородки, отзимовавшие в холодных и захламленных сараях.
Мария перевела дух и двинулась к родному дому, не надеясь, впрочем, ни на что хорошее. Остановилась у знакомой калитки и, вытянув шею, стала вглядываться в глубь двора. Было тихо. Она толкнула калитку и вошла во двор. Главное место дома – любого южного дома – большая летняя кухня, или веранда – большое пространство, где до холодов варились обеды, пенились в медных тазах душистые варенья, пеклись пироги, мылась посуда, и вся семья собиралась за столом, где болтались весь день дети, выпрашивая у хлопочущих женщин то хлеб, то конфеты, где молча садились за стол уставшие после работы мужчины и важно дули на огненное жаркое, летний «зал» – земляной пол, навес – был пуст. Наступило холодное время, и вся жизнь переместилась, естественно, в дом.
Мария села на лавку и оглядела до боли знакомое место. Дверь распахнулась, и на пороге появилась молодая женщина, кутающаяся в огромный пуховый платок.
– Вам кого? – недовольно спросила она.
Мария вздрогнула, поднялась с лавки и тихо сказала:
– Да никого. Уже – никого.
И быстро пошла к калитке.
Женщина спустилась со ступеньки и выкрикнула ей вслед:
– А вы, собственно, кто?
– Уже никто, – откликнулась Мария, торопясь выйти на улицу.
Хлопнула калитка, и молодая женщина окинула взглядом веранду. «Странная тетка, – подумала она, – чудная какая-то. Может, воровка? Аферистка, может? Сколько их сейчас расплодилось! Хотя… – она тяжело вздохнула, – господи, да что тут брать? Старые кастрюли и сковородки?»
Она снова вздохнула и с удовольствием открыла дверь в дом. Запахло знакомым теплом, и громко заплакал ребенок.
На автобусной станции Мария почувствовала, что сильно проголодалась. В буфете она взяла пирожок и горячий чай в картонном стаканчике. Замерзшие руки слегка согрелись.
В автобусе она прислонилась к стеклу и тут же заснула.
Люська внимательно разглядывала уставшую мать. Мария, не глядя на дочь, молча разувалась в прихожей.
– Ну, – требовательно начала Люська, – и где же тебя носило?
– В Н. ездила. На кладбище, – сухо отчиталась Мария и пошла на кухню.
Люська вздохнула и снова уселась у телевизора.
– Этот приходил, – выкрикнула она, – твой! Целых три раза!
Мать не ответила.
Две недели в дверь настойчиво звонили. Мария не открывала и в окно не выглядывала. Просто прибавляла звук у работающего целый день телевизора.
Однажды, придя из школы, Люська увидела, как мать, стоя на стремянке, переклеивает обои.
– Ничего себе! – сказала она вслух и принялась собирать с пола обрывки старых газет.
Две недели Мария ожесточенно терла кастрюли, скребла сковородки, перестирывала шторы и скатерти.
Дальше принялась варить варенье из поздних фруктов – кизила и айвы. Сетовала, что «пропустила» помидоры и перцы, рассказывая дочке, «какие грандиозные запасы» делали ее тетки.
– Так там была семья! – отозвалась Люська, макая баранку в плошку с пенкой от варенья. – А у нас что? Кому это есть?
Мария вздрогнула и присела на стул.
«Там – семья! А у нас что?» – звенели в ушах слова дочери.
Что у нас? Что? Что есть у нее, у Марии? К чему эти хозяйственные подвиги?
К чему вся ее жизнь? Когда в ней нет никакого смысла…
Раньше у нее была работа, и был он… А сейчас? Да, у нее есть дочь. Но дочь эта… Человек пустой и ненадежный. Вспорхнет, и как не было. Мария вспомнила, как плакал отец, когда она уезжала. И как ей хотелось вырваться на свободу… и нет от Люськи никакого тепла… Такая же бессердечная, как и ее отец…
Про работу Мария старалась не думать. И все же снилась ей операционная, тонкое позвякивание инструмента и его глаза. Слов им уже не требовалось – она понимала его с полувзгляда. И он рассказывал всем, что операционная сестра – это важнее, чем жена. Потому что партнер. Потому что помощник. Говорил, что завидует сам себе.
И все же эти сны были лучше, чем те, которые изводили ее всю ее жизнь. Те были страшнее.
Теперь, идя на базар или на почту, Мария обходила тот дом стороной – не дай бог, кого-нибудь встретить. Не дай бог, встретить его!
Однажды увидела в магазине знакомую докторшу. Та, разумеется, набросилась с вопросами.
Мария сухо ответила – просто устала. Ноги больные, стоять тяжело. Хочу отдохнуть, а там – посмотрим. Может, найду работу полегче. Пойду в медпункт на вокзале. Или в поликлинику на прием.
Докторша с сомнением посмотрела на Марию и почему-то покачала головой.
Люська, видя хозяйственное рвение матери, бросила однажды со смехом:
– Ты б еще свиней завела! А потом – на базар!
Мария застыла с поварешкой в руках, посмотрела на дочь и задумалась. А наутро пошла в сараюшку.
Деревянные сараи, покосившиеся, кривые, словно пьяные, стояли во дворе дома – обычная южная история. Сарайчик прилагался к каждой квартире. Мариин пока пустовал – вернее, не был задействован. В нем хранила свой инвентарь – метла, лопаты и ведра – дворничиха Даша. Мария вынесла Дашино богатство во двор и принялась за уборку.
На следующий день приволокла деревянный ящик, в котором шумно гомонили две довольно облезлые белые курицы и жидковатый петух, норовивший клюнуть Марию в лицо или, на худой конец, в руку.
Мария насыпала новым питомцам зерна, налила воды и заперла сарайчик на новенький блестящий замок. Шумный петух с несвободой был не согласен и грудью бросался на хлипкую дверь. Мария вернулась и приперла дверцу здоровым поленом.
Люська, узнав про «хозяйство», покрутила пальцем у виска – совсем мать рехнулась. Но вопросов не задавала – каждый сходит с ума по-своему.
Последний штрих – Мария сменила шторки на кухне и притащила две новые кухонные табуретки.
Пересчитала оставшиеся деньги и тяжело вздохнула.
На следующий день, переводом, Мария устроилась в медпункт на автобусной станции. С больницей было покончено.
Люська заканчивала школу. Мать сурово спросила про планы на жизнь. За этой суровостью прятался страх, что дочка сорвется и уедет. Хотя бы в районный центр. Там, по крайней мере, есть три училища – педагогическое, медицинское и парикмахерское.
Люська сказала, что в районку не поедет. Останется в городе и пойдет работать. После выпускного отдохнула пару недель и пошла в магазин канцтоваров. Разумеется, продавцом.
Мария облегченно выдохнула – дочка пока оставалась при ней. Пока. Да и то слава богу! А значит, одиночество, которого она, как оказалось, боялась больше всего – всю свою жизнь, – ей не грозит.
