Между тем болезнь-убийца продолжала набеги на Европу через каждые шесть-девять лет, затягивая визиты порой на десяток лет. Она шла то из Ирана в Россию, то через Африку в Марсель, то проникала на Европейский материк из стран Ближнего Востока. Но источник заразы оставался один и тот же: провинция Бенгалия в Индии.
Когда на Европу обрушилась пятая по счету пандемия, учение Пастера о микробах — возбудителях инфекции — уже настойчиво входило в арсенал медицины. «Теперь я засел за литературные студии микробного мира… — писал в одном из писем 1885 г. выдающийся русский терапевт Сергей Петрович Боткин. — Микробы начинают одолевать старого человека в буквальном смысле слова; на старости лет приходится ставить свои мозги на новые рельсы». На эти новые микробиологические рельсы в 80—90-е годы «ставили мозги» ученые и врачи всего мира. И все же к моменту появления пятой пандемии молодая бактериология, уже победившая бешенство и сибирскую язву, ничего не могла предложить для борьбы с холерой.
Впрочем, пятая пандемия вначале даже не представлялась европейцам особенно грозной.
В Европе поначалу гибли лишь десятки и сотни жизней, в то время как на Востоке — сотни тысяч. Однако все понимали — это лишь до поры до времени. Зверь вырвался, зверь на свободе, и никому не ведомо, что взбредет ему на ум в следующую минуту. Несколько раз собирались международные совещания по холере. Врачи и дипломаты подписывали конвенции, хотя по существу и те и другие были равно беспомощны перед лицом эпидемии, ибо никто не знал, кто ее приносит, как она распространяется и вообще, что такое зараза. «При современном уровне наших знаний, — писали в 1883 году виднейшие французские ученые, члены холерной комиссии, — раз эпидемия коснулась какой-нибудь точки европейского континента, нет средств остановить ее движение».
Наука, как загипнотизированный кролик перед коброй, замерла, не зная, что предпринять. Первым это тягостное бездействие прервал Роберт Кох. Знаменитый немецкий бактериолог отправился в Египет и в Индию; вскоре он объявил, что в теле людей, умерших от холеры, всегда находил микроба в виде несколько изогнутой палочки. Очевидно, эти «запятые» и есть возбудители болезни. Доказать свою правоту Коху долго не удавалось. Лабораторные животные никак не заражались холерой, хотя ученый заставлял их проглатывать миллионы микробов. Лишь трагическая случайность подтвердила наконец сделанное им открытие: когда экспедиция Коха вернулась в Берлин, где холеры еще не было, один из врачей, который занимался культивированием бацилл, заболел тяжелой формой холеры и умер. Но даже эта смерть не убедила противников Коха.
Австриец Макс Петтенкофер и его сотрудник Эммерих из Мюнхена, чтобы опровергнуть открытие Коха, выпили разводку, содержавшую миллионы холерных «запятых». Это было смело, но бессмысленно. Петтенкофер и Эммерих не умерли, но, как показало время, глубоко ошиблись. Спор немецкого и австрийского бактериологов подхватили французы, англичане, итальянцы. За короткий срок семь ученых мужей с разными целями принимались демонстративно глотать испражнения холерных больных. Они показали себя людьми мужественными, однако все их «опыты» ни на йоту не продвинули вперед медицинские знания об инфекции. В восьмидесятые годы XIX столетия, как и в прошлые века, врачи не умели лечить и предупреждать инфекционные болезни.
А весной 1892 года произошло то, чего ожидали и боялись: эпидемия прорвалась через кордоны на русско-персидской границе и вскоре охватила семьдесят семь губерний и областей Российской империи. В России только за одно лето заболели шестьсот тысяч человек, из них около трехсот тысяч умерли. Холера сделала еще один гигантский бросок на Запад и летом 1892 года появилась у ворот главных столиц мира. В те месяцы Владимир Хавкин начал опыты в надежде получить действенную вакцину, предупреждающую заражение холерой.
Справедливости ради надо сказать, что у Хавкина уже был предшественник. В 1884–1885 годах, когда в Испании свирепствовала эпидемия, занесенная из Африки, врач Хайме Ферран впервые попытался создать противохолерную вакцину. Ферран исходил из идеи Пастера, который предполагал, что если в организм человека ввести убитых или ослабленных болезнетворных микробов, то в нем выработаются сопротивительные силы, образуется иммунитет, невосприимчивость к данному виду микробов. Когда Ферран приступил к своим экспериментам, существовали только две пастеровские вакцины: против сибирской язвы и бешенства. Доктор из маленького городка Тортоза в провинции Тарагон проявил несомненно смелость и энергию, применяя в отсталой католической Испании новейший метод лечения. К тому же Ферран не слепо повторил приемы Пастера. Как стало известно позже, он вывел чистую культуру холерных микробов и, не убивая, не изменяя их, прямо вводил здоровым людям под кожу. По его мысли, бацилла, попав в желудок или кишечник, неизменно поражает свою жертву, но если ее загнать в недра кожи, она не сумеет развить столь бурной деятельности. В таких условиях холерные бациллы могут лишь вызвать иммунитет к будущим заражениям.
Однако, как подтверждают многие ученые, знакомые с работами Феррана, испанский врач слабо владел основами бактериологии. Его методы, как и микроскоп, оставались допотопными. Главное же — Ферран не умел дозировать свое лекарство, и из-за этого его прививки нередко приводили к заражению. Так, в одном из монастырей Валенсии из семидесяти привитых монахинь переболело холерой сорок, а из десяти непривитых болезнь не коснулась ни одной. Церковь, конечно, немедленно воспользовалась этим случаем, чтобы доказать беспомощность науки, поднимающей руку на посылаемые господом богом болезни.
Бактериологов, побывавших у Феррана, неприятно поразила также его скрытность. Он не допускал коллег в лабораторию, секретничал, когда речь заходила о методах получения вакцины. Поговаривали, что испанец неравнодушен к деньгам и надеется получить за свое открытие изрядную мзду. Все это оттолкнуло мировую общественность от феррановских прививок. В отчете, адресованном французскому правительству, Пастер написал: «У нас нет доказательств практической ценности феррановской вакцины в Испании». Англичанин Клейн издевательски заметил, что Ферран кажется ему более похожим на Дон-Кихота, чем на Дженнера. А видные немецкие бактериологи Пфейфер и Вассерман высказались вообще против антихолерных вакцин, так как считали это средство нереальным. Идея вакцины была окончательно похоронена, когда за нее снова взялся Владимир Хавкин.
В науке нелегко утверждать новое, но во сто крат труднее отстаивать то, что уже однажды было отвергнуто. И хотя Хавкин вовсе не повторял Феррана (работая над вакциной, он пошел собственным путем), одно упоминание о противохолерной вакцине немедленно пробуждало в ученом мире раздражающие воспоминания о неудачах 1885 года. Впоследствии эта нашумевшая испанская история немало навредила и ученому из России.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
