Полтавский бой
Горит восток зарёю новой.Уж на равнине, по холмамГрохочут пушки. Дым багровыйКругами всходит к небесамНавстречу утренним лучам.Полки ряды свои сомкнули.В кустах рассыпались стрелки.Катятся ядра, свищут пули;Нависли хладные штыки.Сыны любимые победы[43],Сквозь огнь окопов рвутся шведы;Волнуясь, конница летит;Пехота движется за неюИ тяжкой твёрдостью своеюЕё стремления крепит.И битвы поле роковоеГремит, пылает здесь и там,Но явно счастье боевоеСлужить уж начинает нам.Пальбой отбитые дружины,Мешаясь, падают во прах.Уходит Розен сквозь теснины;Сдаётся пылкий Шлипенбах[44].Тесним мы шведов рать за ратью;Темнеет слава их знамён,И бога браней благодатьюНаш каждый шаг запечатлён.
Тогда-то, свыше вдохновенный,Раздался звучный глас Петра:«За дело, с богом!» Из шатра,Толпой любимцев окруженный,Выходит Пётр. Его глазаСияют. Лик его ужасен.Движенья быстры. Он прекрасен,Он весь как божия гроза.Идёт. Ему коня подводят.Ретив и смирен верный конь.Почуя роковой огонь,Дрожит. Глазами косо водитИ мчится в прахе боевом[45],Гордясь могущим седоком.
Толстой Лев Николаевич
(1828–1910)
прозаик, драматург, критик, общественный деятель
Толстой родился в 1828 году в родовом имении Ясная Поляна в семье графа. Мальчик рано лишился родителей. В возрасте 13 лет он переехал в Казань, к одной из сестер отца, где прожил шесть лет.
В 1844 году будущий писатель поступил в Казанский университет, но, пробыв там три года, оставил учебу и уехал домой в Ясную Поляну.
Писательская деятельность Толстого началась в 1850 году в Москве, где он начал писать автобиографическую трилогию «Детство», «Отрочество», «Юность». Работа над этими романами длилась шесть лет.
В творчестве Толстого большое место уделялось событиям, очевидцем и участником которых он был. Лев Николаевич поступил в действующую армию, был сначала юнкером, затем получил младший офицерский чин. События Кавказской войны легли в основу его повести «Казаки» (1863).
Когда началась Кавказская война, Толстой перевелся с Кавказа сначала в Дунайскую армию, а затем в Севастополь. Мужество и героизм защитников города писатель обессмертил в «Севастопольских рассказах».
В 1856 году Толстой снова возвращается в Ясную Поляну, где очень много работает. Семь лет напряженного сосредоточенного труда он посвятил созданию романа-эпопеи «Война и мир» (1863–1869). Пять лет Толстой трудился над романом «Анна Каренина» (1873–1877). В 1899 году писатель закончил роман «Воскресенье», над которым работал около десяти лет.
В последнее десятилетие жизни он занимался, как всегда, напряженным творческим трудом: писатель создает одну из своих лучших пьес «Живой труп».
Л. Н. Толстой – гениальный художник слова, поэтому известие о смерти великого писателя вызвало чувство скорби у миллионов его читателей.
Булька
У меня была мордашка. Звали её Булькой. Она была вся чёрная, только кончики передних лап были белые.
У всех мордашек нижняя челюсть длиннее верхней и верхние зубы заходят за нижние, но у Бульки нижняя челюсть так выдавалась вперёд, что палец можно было заложить между нижними и верхними зубами… Булька был смирный и не кусался, был очень силён и цепок. Когда он, бывало, уцепится за что-нибудь, то стиснет зубы и повиснет, как тряпка, и его, как клещи, нельзя никак оторвать.
Один раз его пускали на медведя, и он вцепился медведю в ухо и повис, как пиявка. Медведь бил его лапами, прижимал к себе, кидал из стороны в сторону, но не мог оторвать и повалился на голову, чтобы раздавить Бульку, но Булька до тех пор на нём держался, пока его не облили холодной водой.
Я взял его щенком и сам выкормил. Когда я ехал служить на Кавказ, я не хотел брать его и уехал от него потихоньку, а его велел запереть. На первой станции я хотел уже садиться на другую лошадь, как вдруг увидел, что по дороге катится что-то чёрное и блестящее. Это был Булька в своем медном ошейнике. Он летел во весь дух к станции. Он бросился ко мне, лизнул мою руку и растянулся в тени под телегой. Язык его высунулся на целую ладонь. Он то втягивал его назад, глотая слюну, то опять высовывал на целую ладонь. Он торопился, не поспевая дышать, бока его так и прыгали. Он поворачивался с боку на бок и постукивал хвостом о землю.
Я узнал потом, что он после меня пробил раму и выскочил из окна и прямо по моему следу поскакал по дороге и проскакал так верст 20 в самый жар.
Отец и сыновья
(Басня)
Отец приказал сыновьям, чтобы жили в согласии; они не слушались. Вот он велел принести веник и говорит:
– Сломайте!
Сколько они ни бились, не могли сломать. Тогда отец развязал веник и велел ломать по одному пруту.
Они легко переломали прутья поодиночке.
Отец и говорит:
– Так-то и вы: если в согласии жить будете, никто вас не одолеет; а если будете ссориться да все врозь – вас всякий легко погубит.
Веника не сломишь, а по прутику весь переломаешь.
Лгун
(Басня)
Мальчик стерёг овец и, будто увидав волка, стал звать:
– Помогите, волк! Волк!
Мужики прибежали и видят: неправда. Как сделал он так и два и три раза, случилось – и вправду набежал волк. Мальчик стал кричать:
– Сюда, сюда скорей, волк!
Мужики подумали, что опять по-всегдашнему обманывает, – не послушали его.
Волк видит, бояться нечего: на просторе перерезал всё стадо.
Два товарища
(Басня)
Шли по лесу два товарища, и выскочил на них медведь. Один бросился бежать, влез на дерево и спрятался, а другой остался на дороге. Делать было ему нечего – он упал наземь и притворился мёртвым.
Медведь подошёл к нему и стал нюхать: он и дышать перестал.
Медведь понюхал ему лицо, подумал, что мёртвый, и отошёл.
Когда медведь ушёл, тот слез с дерева и смеётся.
– Ну что, – говорит, – медведь тебе на ухо говорил?
– А он сказал мне, что плохие люди те, которые в опасности от товарищей убегают.
Детство
Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений.
Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своём высоком креслице; уже поздно, давно выпил свою чашку молока с сахаром, сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь. И как не слушать? Maman говорит с кем-нибудь, и звуки голоса её так сладки, так приветливы. Одни звуки эти так много говорят моему сердцу! Отуманенными дремотой глазами я пристально смотрю на её лицо, и вдруг она сделалась вся маленькая, маленькая – лицо её не больше пуговки; но оно мне всё так же ясно видно: вижу, как она взглянула на меня и как улыбнулась. Мне нравится видеть её такой крошечной. Я прищуриваю глаза ещё больше, и она делается не больше тех мальчиков, которые бывают в зрачках; но я шевельнулся – и очарование разрушилось; я суживаю глаза, поворачиваюсь, всячески стараюсь возобновить его, но напрасно.
Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресле.
– Ты опять заснёшь, Николенька, – говорит мне maman, – ты бы лучше шёл наверх.
– Я не хочу спать, мамаша, – ответишь ей, и неясные, но сладкие грёзы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаёшь её и ещё во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмёшь её к губам.
Все уже разошлись; одна свеча горит в гостиной; maman сказала, что она сама разбудит меня; это она присела на кресло, на котором я сплю, своей чудесной нежной ручкой провела по моим волосам, и над ухом моим звучит милый знакомый голос:
– Вставай, моя душечка, пора итти спать.
Ничьи равнодушные взоры не стесняют её; она не боится излить на меня всю свою нежность и любовь. Я не шевелюсь, но ещё крепче целую её руку.
– Вставай же, мой ангел.
Она другой рукой берёт меня за шею, и пальчики её быстро шевелятся и щекотят меня. В комнате тихо и полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я слышу её запах и голос. Всё это заставляет меня вскочить, обвить руками её шею, прижать голову к её груди и задыхаясь сказать:
– Ах, милая, милая мамаша, как я тебя люблю!
Она улыбается своей грустной очаровательной улыбкой, берёт обеими руками мою голову, целует меня в лоб и кладёт к себе на колени.
