В книге 67 стихотворений, объединённых в четыре части. Построение книги, явно глубоко продуманное, до сих пор вызывает у литературоведов потребность дать ему своё объяснение. Так известный израильский литературный критик Дан Мирон [5] увидел в нём соответствие форме симфонии, характерной для классической музыки. Такая аналогия может быть полезной для понимания структуры произведения и используемых автором поэтических средств.
Есть в книге строки и фразы, назначение которых трудно расшифровать. Впрочем, сам Натан Альтерман отстаивал право поэзии быть некоторое время (может быть, длительное) непонятой, ибо для глубокого проникновения в её суть от читателя требуется не меньшее вдохновение, чем от поэта, что случается нечасто и с немногими.
Название книги, "Звёзды вовне" – автоцитата из второго стихотворения, "Встреча без конца", а также намёк на то, что поэт должен покинуть дом и непосредственно воспринимать свет горящих на небе звёзд, чтобы увидеть скрытую суть жизни и самому стать "звездой". (Кстати, ночь присутствует в половине стихотворений первой, самой большой, части книги).
Книга "Звёзды вовне" сразу же продемонстрировала самобытность и силу таланта Натана Альтермана. Вместе с тем, в ней ощущается влияние и западноевропейских символистов (особенно, Э.Верхарна), и русских поэтов "серебряного века" (особенно, Б.Пастернака) и, конечно, старшего товарища Альтермана, вождя тогдашнего модернизма в ивритской поэзии, Авраама Шлёнского.
Книга «Звёзды вовне» повлияла на дальнейшее развитие ивритской поэзии – как на прямых последователей поэта, так и на противников его пути из числа молодых поэтов пятидесятых годов, "восставших" против "отцов", как когда-то А.Шлёнский "восстал" против Х.-Н. Бялика, основателя современной ивритской поэзии. Возмужавшие в годы войн, сопровождавших создание и становление Израиля, они не ограничивались символами, а вносили в свои произведения конкретику окружающей жизни и личных переживаний "здесь и сейчас". И поэтические средства их были совершенно иными. Именно книга Альтермана стала целью для "орудий" их критики.
Перевод книги "Звёзды вовне " связан с некоторыми трудностями, помимо обычных проблем поэтического перевода:
- одушевляя не только силы природы, но и саму вселенную, город, его улицы, парки и т.д., Альтерман придавал отношениям между ними (и между ними и главным героем книги, поэтом) характер влюблённости и одновременно некоторой жестокости. Он часто обращается "к ней" (вернее, употребляет местоимение "ты" в женском роде, имеющееся в иврите). Но, поскольку род существительных в иврите и в русском языке нередко не совпадают (например, "город" в иврите – слово ж.р., а "улица" и "ночь" – м.р.), передать любовные эмоции, иногда в довольно натуралистических подробностях, бывает нелегко;
- столь свойственные ивритской поэзии цитаты (прямые и преображённые), а также аллюзии на древние тексты (Библию, Талмуд и др.), добавляющие краски и глубину поэтическому произведению, - редкое явление в русской литературе и остаются (без комментариев) скрытыми от русскоговорящего читателя.
А.Г.
Приложение 2:
Натан Альтерман – поэт, публицист, переводчик
Натан Альтерман родился 14 июля 1910 года в Варшаве. Его родители были педагогами и поборниками еврейского «национального возрождения». Они создали в Варшаве детский сад, где с детьми разговаривали исключительно на иврите. Поэтому иврит, наряду с идишем, был впитан Натаном с младых ногтей. Во время Первой мировой войны семья Альтерманов переехала в глубь России, и конец войны и время революций застали их в Москве, где отец поэта Ицхак Альтерман в начале 1917 года открыл еврейские педагогические курсы (недалеко от Яузского моста). С той поры русский язык на всю жизнь стал для Натана Альтермана языком чтения, языком русской и мировой литературы.
Меж тем политические события в большевистской России развивались неблагоприятно по отношению к ивриту и сионизму. В 1919 году семья Альтерманов покинула Москву и после краткого пребывания в Киеве переехала в румынский Кишинев. Но, когда в Румынии активизировались антисемитские настроения, семья в составе бабушки, родителей и двух детей – Натана и его младшей сестры Леи – переехала в Тель-Авив, на постоянное жительство. В 1925 г. Натана определили в гимназию «Герцлия», которую он благополучно окончил в 1929-м, хотя особыми способностями в школьные годы как будто не отличался и остался в памяти учителей молчаливым застенчивым отроком, хоронившимся от любопытных глаз.
Отец, Ицхак Альтерман, был человеком проницательным, умевшим распознавать грязь и кровь за красивым идеологическим фасадом. Благодаря отцу, Натан, в отличие от Авраама Шлёнского, Александра Пена и многих других творцов новой ивритской культуры, никогда не испытывал нежных чувств к советскому режиму.
Ицхак Альтерман, которому обретенная родина грезилась цветущим садом, хотел, чтобы его сын стал агрономом. Натан, с детства писавший стихи на иврите и смутно ощущавший уже свое призвание, не противился отцовской воле. Для еврейских иммигрантов в подмандатной Палестине сельское хозяйство было тогда важнее поэзии.
Закончив гимназию, Натан отправился во Францию, изучал земледелие в Париже и в Нанси, где и получил диплом агронома. Впрочем, по этой специальности он практически не работал. Похожий путь примерно пятнадцатью годами раньше проделала поэтесса Рахель, но, в отличие от Рахели, у которой к тому времени был опыт земледельца и которой руководило стремление овладеть тайнами жизни полезных растений, Альтермана влекли в Европу совсем другие интересы.
Несколько лет во Франции оказались чрезвычайно важными для становления Альтермана как поэта и человека. В Париже он осознал универсальность культуры и ощутил гармонию мира как сочетание самых невероятных вещей.
Там, во Франции, Альтерман следит за литературной жизнью еврейского ишува в Палестине. Когда ему кажется, что несколько его стихотворений достойны появиться в печати, он пишет почтительное письмо поэту Аврааму Шлёнскому и вкладывает в него свои стихи с просьбой поправить, что не так, и посодействовать с публикацией. Альтерман сознательно избрал Шлёнского своим патроном – он понимал, что за этим молодым пока поэтом будущее новой ивритской поэзии. На долгие годы Альтерман сохранит преданность Шлёнскому, побежденному талантом своего ученика, хотя со временем будет печатать стихи и очерки не только в журналах и газетах, редактируемых Шлёнским. Однако в войне, которую Шлёнский объявил патиарху еврейской позии Бялику, Альтерман участия не принимал и вообще в литературную полемику предпочитал не вступать.
Летом 1932 года Натан Альтерман возвращается в Палестину уже сформировавшимся поэтом. Стихи его все чаще появляются в печати и воспринимаются как явление в интеллектуальном мире Тель-Авива.
Совсем иным был тогда этот город. К экзотическому арабскому Яффо примыкали уродливые коробки еврейских домов. А рядом с ними, на песке у самого моря, разместились палатки, где обитала тогдашняя интеллектуальная элита. Это были люди, открытые не только дующим с моря ветрам, но и всем веяниям искусства. В Тель-Авиве жили и работали классики – Бялик, Агнон и Ахад ха-Ам. Их упорно теснили на обочину молодые бунтари – Шлёнский, Ратош. К их группе «Вместе» примкнули Натан Альтерман и Лея Гольдберг.
В Тель-Авиве выходили две солидные газеты – «Давар» и «Гаарец». На подмостках тель-авивских театров шли те же пьесы, что и в Париже. В маленьком городишке, где-то на задворках Британской империи, пульсировала духовная жизнь, не имевшая ничего общего с провинциальной затхлостью. Сегодня тот период специфической тель-авивской культуры ассоциируется у нас, в первую очередь, с именем Альтермана.
Альтерман был, наряду со Шлёнским, выдающимся реформатором окаменевшего от древности языка. Его поэзия, впитавшая в себя разговорную лексику, придала ивриту несвойственную ему прежде легкость. Возвращая слову ничем не скованную выразительную экспрессию, Альтерман создал собственную систему ритмов, образов, интонации.
Если проводить аналогии, то Альтермана можно считать и Маяковским, и Пастернаком новейшей ивритской поэзии. Но национальным поэтом он стал вовсе не оттого, что откликался на злобу дня, как Маяковский, или выступал за целостный и неделимый Израиль, как Ури Цви Гринберг.
Впечатляет широта его творческого диапазона. Годами он писал злободневные стихотворные фельетоны в газетах «Гаарец» и «Давар» под рубрикой «Седьмая колонка», запечатлевшие динамику жизни в Эрец-Исраэль в канун и после обретения государственной независимости. Для стихотворной своей летописи Альтерман создал емкую форму, в которой метроном как бы исчезает, повинуясь легкой поступи стиха. Вкрапленные в поэтический текст фрагменты ритмической прозы расширяют повествовательные возможности этого жанра.
