Живо помню я и приятельниц моей матушки, которых она подбирала на Летенском рынке. Дамы те были из того же теста, что и герцог: полнокровные, крикливые, бранчливые — зато за каждое их слово вы могли поручиться головой. Они говорили, что думали. Не умолкали на полуслове, не терялись, стояли на земле не одной ногой, а обеими, прочно. С тех пор и полюбились мне люди этого склада. Пан Стокласа, конечно, не походил на них. Вот и сейчас — он долго не мог сообразить, что делать. Ехать домой? Ждать князя? Или сесть за стол? Мне даже противно стало.
Вернулся Марцел ни с чем.
— Я добежал до самого низа, — доложил он с укором во взгляде, — но полковник, верно, пошел в другую сторону. И больше он не вернется.
Видели бы вы, какое разочарование отразилось на лицах гостей, когда мальчик договорил! Настроение совсем упало. Все, признавали они это или нет, испытывали неловкость и смущение, словно они опрокинули солонку или нечаянно прорвали перину.
«Милый друг мой, — обратился я мысленно к князю, — видели бы вы, как огорчили вы нас своим уходом, видели бы вы, до чего опечалены дамы!»
Только пронеслось это в моей голове, как в дверях вдруг появляется слуга полковника с английским пледом через плечо и с заспанной физиономией. Он явно не ожидал увидеть нас, да и мы смотрели на него как на некое потустороннее явление. Оглядевшись, Ваня двинулся к Рихтере, желая, верно, о чем-то попросить его. Но едва он сделал шаг, как на него посыпались вопросы:
Где твой хозяин?
Где он?
Где полковник?
Беднягу так и рвали на части. И тут я подметил, насколько русские превосходят прочих в спокойствии и хладнокровии. Ваня поднял голову и ответил просто, даже с легким удивлением:
— А где ему быть? В комнате с голубыми обоями! О том, что за сим воспоследовало, право же, не стоит и рассказывать. Или вы хотите услышать, как нашли полковника, и что сказали ему, и что отвечал он? Как он беспокоился о том, чтобы дамы не вошли в комнату прежде, чем он застегает последнюю пуговку на мундире? Или вам необходимо услышать, что он готовился уже лечь спать в чужом доме?
Кое — кто из присутствующих, и в том числе барышня Михаэла, полагали, что мы с князем заранее придумали и столкновение с доктором Пустиной, и даже заключительную сцену ухода полковника. Я, конечно, этого не Делал, но поскольку такая версия выставляла полковника в лучшем свете, то и не опровергал подобные догадки.
В конце концов даже сам Стокласа, пожалуй, поверил, что и он был актером удавшейся комедии, и извинился перед князем десятью избитыми фразами, девятью простыми и одним словечком, повторявшимся бессчетно. И словечко это было — «пардон».
Я благодарил бога за то, что мой приятель не успел разуться до того, как мы его обнаружили. Размышляя обо всем этом, спускались мы с холма Ветрник.
Михаэла шла об руку с Яном. Полковник, сопровождаемый по пятам Марцелом, шагал рядом с паном Якубом, а мы с этим прохвостом адвокатом плелись следом за хозяином. Но даже при столь мучительных для меня обстоятельствах я не преминул обратить внимание на то, что некоторые барышни по дороге домой разговаривали по-русски и что «Анна Болейн» старалась держаться поближе к князю. Мой приятель словно не замечал этого. Я сказал себе, что он — опытный сердцеед. И оказался прав.
КНЯЗЬ АЛЕКСЕЙ
Время текло своим чередом, вторники следовали за понедельниками, каждая суббота приходилась на шестой день недели — и князь Алексей Николаевич устроился в Отраде совсем по-домашнему. По утрам он ходил в халате, потом завтракал. Насытившись, облачался в красивые кавалерийские галифе, натягивал сапоги со шпорами и расхаживал по замку, перебрасываясь словечком то с Сюзанн, то с Эллен, то с Михаэлой. В руке он всегда держал хлыстик и размахивал им живее, чем шпагой, — а то приложит его к щеке, как ружье, и всегда расскажет при этом что-нибудь соответствующее из бивачной или фронтовой жизни.
В девять часов он выходил во двор подышать свежим воздухом, потом направлялся к конюшне, чтобы потренировать лошадь или прогуляться верхом. Наши барышни часто сопровождали его. Полковник, конечно, не знал, когда наступало время прекращать прогулку. Тогда можно было увидеть Эллен и француженку Сюзанн, которые (в шубках или просто накинув плащ и прикрывая горло рукой) махали ученице, показывая, что пробило десять и пора приступить к урокам. Я слышал их протяжные зовы и затем голос полковника, отвечавшего на языках обоих народов, к которым принадлежали девицы:
— Ничего, не горит!
И после этого он еще дважды проводил лошадей по кругу и дважды — поперек.
Барышня Михаэла частенько возвращалась с полковником, вся раскрасневшись. И, перебрасываясь шутками, под звон полковничьих шпор, они вместе с мадемуазель Сюзанн доходили до комнаты Михаэлы и, переступив порог, приближались к камину.
Место князя — у огня. Барышня убегает переодеться, и князь Алексей беседует с Сюзанн на сладостном французском языке. Он говорит:
Мадемуазель, я ограничен во времени, позвольте же мне убедить вас.
В чем? — недоумевает Сюзанн, и полковник в ответ начинает болтать, что бог на душу положит: то о верховой езде, то о цвете платьев, то о Пушкине.
Я исследовал секрет его красноречия, и мне ясно теперь, почему он так много говорил: только потому, что обладал красивым голосом. Черта лысого занимало его содержание! Он ведет и кончает речи по законам беспечной логики винных бочек или в манере, утвердившейся во времена некоего кудрявого короля, когда крестьяне ели на завтрак жареных цыплят[7].
Из этого вовсе не следует, чтобы князь вел глупые или пошлые разговоры. Наоборот, многие находили в них прелесть и красоту, ибо полковник никогда не упоминал о том, что у барышни Сюзанн стоптаны башмаки и что она — так же, как и я, — служит за жалованье. Никогда не говорил он, что моего хозяина почитают выскочкой, что имя его треплют в газетах, что он добивается права купить Отраду. Никто никогда не слышал от полковника хоть слова о том, что мучит нас, когда на минуту смолкает беседа и в бессонные ночи. В глазах этого оборванца с княжескими манерами все мы были дамы и господа. Он делал вид, будто никто из нас не считает каждый грош и не заботится о хлебе насущном. Он всех производил в аристократы.
Итак, мы, как оно и следует, хорошо уживались с князем. Михаэла его отличала, Марцел так и прилип к нему, Китти он свел с ума. Корнелия — самая смазливая из ключниц — надела новый свитер только для того, чтобы князь обратил на нее внимание, а Сюзанн осаживала меня при нем куда резче, чем наедине со мной. Она смеялась, когда смеялся князь, а когда он молчал, сидела смирнехонько.
В тихие минутки князь походил на мудрого философа. Помните, в первый день он чересчур много говорил о себе? Это вскоре прекратилось. Дав понять, кто он и откуда, полковник сделался сдержанным. И когда вы ждали, что вот сейчас он начнет рассказывать о своей семье, — он ударялся совсем в иные темы. Свое благородное происхождение он обнаруживал только в манере себя вести и в пристрастиях.
В замке есть башня с колоколами, которые уже бог весть как давно никто не раскачивал. Теперь словно вернулись старые времена, и сыновья нашего привратника каждый день повисали на веревках колоколов. В полдень и к вечерне с нашей башни снова далеко разносился колокольный звон. Князь любил его слушать; это был сигнал, что пора отправляться в столовую.
Он входил, помахивая перчатками и поправляя усы двумя пальцами правой руки. Едва переступив порог, едва отложив шляпу, он уже принимался рассказывать какой-нибудь смешной анекдот, уже принимался шутить со мной, или с хозяином, или с барышнями. Но прежде целовал им ручки и слегка кланялся господам, приглашенным к обеду. Потом садился на отведенное ему место, приступал к еде и говорил примерно следующее:
Ваша Отрада, сударь, прекрасное имение, все тут есть — кроме разве крытого манежа и приличной псарни.
Моя Отрада? — возражал хозяин. — Разве не говорил я вам, князь, что имение мне не принадлежит?
Пусть так, — отвечал полковник, — но в наше время управлять имением значит больше, чем владеть им. Я вот не могу пригласить вас в имение, принадлежащее мне, — а у вас я гость. Но вернемся к предмету нашего разговора, прошу вас придерживаться его. Постройте на ровном месте между северной аллеей и площадкой для игр просторный манеж по плану, который я вам завтра вручу. Одним концом он будет упираться в конюший, а окна его будут обращены к северу, так что в нем не заведется мух и прочей нечисти, которая беспокоит животных.
Подобных идей у князя было сто и одна, и еще сверх того… Но две из них я при всем желании не могу назвать — слушатели зажали бы уши. Довольно и сказанного. Короче, князь то и дело предлагал что-нибудь новенькое. Порой полковник веселил нас не хуже, чем на святки, и мы хохотали так, что стекла тряслись. Нередко от смеха у меня не в то горло попадала еда или вино, и мне приходилось выбегать вон, закрывая рот ладонью. Впрочем, мы с хозяином понимали: разговаривать с князем — что молотить пустую солому, все равно из его превосходных идей ничего не выйдет, — но пока ты не испытываешь недостатка в еде, ты охотно будешь угощать любого пустобреха, был бы забавен. Тем более если он благородного происхождения. Всякий понимает, что принимать у себя князя — кое-что да значит! Это было неплохим пластырем на рану, которую нанес нам граф Кода, не явившись на охоту.
