волос и ушей. Кому-то это предоставляет дискомфорт, а мне на оборот. Грязь в глазах, это мои солнечные очки, только не от солнца, они от – смерти. Бежав по городу, я пыталась не замечать лежавших на земле трупов, которых уже успели испробовать крысы.
– Я не вижу вас. Крикните еще, если можете! Где вы в какой стороне?! – я так сильно кричала одни и те же слова, что они как ножи успели порезать мое горло изнутри. Мне было больно дышать и говорить, найти раненого я не оставляла надежды.
– Я здесь, не далеко от склада мебели за телегой, – прокричал голос угасающего человека.
Я слышала, что ему становилось все хуже, нужно было торопиться. «Как же тяжело быть военной медсестрой, не зная местности воевавшего города…». Продолжая идти, я увидела на небольшом здании почти разбитую деревянную вывеску «Мебельный склад», у меня внутри все перевернулось, и я рванула, как ненормальная, не смотря под ноги и по сторонам.
А вокруг был хаос, все бежали кто – куда, военные, дети, женщины мужчины – все они смешались, и было не понятно, куда они направляются и что хотят делать. Пробегав мимо, я увидела плачущую мать, ее дети тоже плакали, склонившись над трупом младшего ребенка. Этот мальчик успел сверкнуть своими глазами на меня и разразившись в волчьем оскале упал, от его взгляда у меня побежали мурашки по спине. Пробегавшая мимо толпа чуть не наступили на упавшего и моментально умершего мальчика. (Он умер от голода). От этого мать впала в еще большую истерику и превратилась в бешеного зверя.
Она начала кидаться на проходивших рядом людей. Боявшись за умершего и за живых детей. Какой-то мужчина, которого она успела схватить тощей рукой за брюки, ударил ее коленом в лицо, и она упала навзничь на землю. Двое ее детей упали ей на грудь и стали кричать, захлебываясь слезами, чтобы она встала. Но мама не отвечала. Мама не собиралась больше вставать. На улицах Ленинграда опять появились новые сироты…
«Вот телега, а за ней раненый, надо спешить, если смогу помогу детям» – тверда про себя решила я.
Забежав за телегу, я впала в дикий шок. Там лежал мужчина, у него не было ног. Остались лишь ошметки мясо до колен, коленная чашечка уже собиралась выскочить из своего привычного места. Он был весь в крови. Снаряд разорвал ему ноги, но вроде бы больше не было повреждений.
– Морфий, у вас есть морфий, я сейчас умру от боли… – от его голоса наполненным отчаянием у меня по всему телу пошли мурашки.
– Да, сейчас.
Я отвернулась от него чтобы достать морфий из сумки, а когда повернулась около моего лица оказалась рука, рука без кожи и ногтей. Через мгновение передо мной появился облик недавно умершего мальчика, я посмотрела ему в глаза и передо мной появилась страшная картина судьбы моей. Я закричала и почувствовала, как кто-то мен теребит за плечи и даже достаточно больно.
– Надя, что с тобой?! Надя, проснись!!! – это Тамара кричала и держа меня за плечи. Она и Тоня делали все, чтобы я очнулась. Они держали меня за руки и за ноги, я кричала, билась будто в эпилептическом ударе.
– Господи, ей же врач прописал лекарства! Ты не видела она пьет их или нет? – Тоня как могла, держала мои ноги и в моем узелке пыталась найти таблетки. – Боже мой, я сейчас сума сойду от ее криков. Что ей снится!?
– Ей снится фронт…
Я открыла глаза и еще громче вскрикнула, было такое состояние, будто меня топили в реке. Мое лицо исказилось в страшную гримасу, а мне казалось, что мне пытались снять кожу с лица. Я не могла дышать, слышать или просто сфокусировать свое зрение. Попыталась встать, чтобы куда-то сбежать. Сбежать подальше от сюда, своего сна и прошлого ракового решения.
– Наденька! Наденька, все хорошо, голубушка. Это я Тамара Васильевна. Надя, ты меня слышишь? – У нее самой начали сдавать нервы, спокойное состояние пропадало все быстрее с каждой минутой.
– Сейчас проснется, – сказав это, Тоня налила в стакан воды и брызнула мне в лицо.
И вправду, мне это помогло, у меня как будто открылось второе дыхание и глаза. Начала слышать, что меня пытаются растормошить и услышать хоть одно словечко. Я с их помощью смогла сесть на край кушетки. С моих передних прядей текла вода на пол, а меня трусило, как загнанного в угол собаками котенка. Тамара Васильевна меня обняла и гладила по голове, как своего родного ребенка.
– Опять снился фронт?
Я не в силах рассказать, что было на этот раз, просто кивнула и смотрела в пол.
– Ничего, ничего, скоро все пройдет. Скоро ты позабудешь обо всем, что видела…
– Нет.
– Что, моя дорогая?
– Нет, это никогда не пройдет. Я умру во сне.
– Нет, нет моя милая голубушка, этого никогда не случится. Чего ты это же просто сон, – она осторожно взяла мое лицо в руки и аккуратно его подняла так, что наши глаза были на одном уровне.
Её словам я не верила, ибо потому что в глазах её я видела страх за меня, она сама-то не верила словам своим, но пыталась себя и меня заверить в истине их.
– Я умру во сне, через шесть лет, как только настанет двадцать седьмой день рождения…
– Что, почему в двадцать семь? Почему именно во сне и через шесть лет?
– В глазах мальчишки увидела, когда тот упал и умер на глазах моих…
– Не может быть это просто сон.
– На выпей лекарство, если пить его не будешь, тогда точно умрешь, – протянув пузырек пробормотала Тоня. Она все время молчала и не смотрела на меня и Тамару. Было чувство, что она понимает меня и тоже знает, что смерть ее настигнет не в глубокой старости.
Я взяла его в руки и постаралась заглянуть ей в глаза, но она отвернулась от меня и вообще вышла с купе. «Ты чувствуешь свою смерть, как и я свою…Может поэтому ты и одинока, не хочешь, чтобы кто-то волновался и скорбел по тебе?..». Суть души человека не может быть постигнута кем-то другим.
Была уже глубокая ночь, когда в купе вернулась Тоня. Она как будто боялась возвращаться. После случившегося она так и не зашла в купе и выходила на паром на всех станциях. Было полнолуние, купе освещал лунный свет, когда вернулась Тоня, Тамара спала, я нет. Я спала на нижней полке, это было место Тамары, она мне его уступила, боясь, что я ночью могу свалиться с верхней полки.
Тоня тихо приготовилась ко сну, она не замечала, что я не спала. Она легла на свое место и к своему несчастью повернулась в мою
