— Здравствуйте, Илэн! Я бесконечно рада видеть вас в своем салоне.
— Здравствуйте, мадам…
— О, зовите меня просто Роксаной. А вы желаете избрать себе имя?
Илэн была прекрасно осведомлена об этом обычае салона госпожи Роксаны, и имя уже было заготовлено — Ириана. Под этим именем она и была представлена тем, кто еще не был знаком с ней.
Тем временем гости салона слегка притихли. Один из менестрелей, по салонному имени — Никомед, взял в руки украшенную лиловыми лентами лютню, поклонился Роксане и запел:
Черной гитары коснутся белые струны,А менестрель — как свечка тонкий и юный,Только зачем-то прятал седую прядь,Словно те, кто любили, могли не знать…Холод и голод отстанут, устав, в дороге,Но никуда не сбежать от своей тревоги.В мире так много лжи и засохшей крови!Разве они лежали в его основе?Будет за песни казнен певец на рассвете…Странным обломком гитары играют дети.Шепот: "Ты должен уйти, ты нужен живой!Знаешь, бери гитару мою с собой!"А через год все снова, хоть плачь, хоть смейся.В грубых руках умрет струна, как ты не бейся."Я им не дам убить — ты тоже из нас.Струны возьми в подарок, и в добрый час!"Черной была гитара, а струны белы.Господи, как же пел он, безумец смелый!Струны — подарок Света, гитара — Ночи,Длинны дороги, а жизнь на аккорд короче…Век менестреля обрежут мечи и злоба.Друг менестреля напрасно глядит с порога.Море — его могилу — оплачут птицы,Песни его навеки уйдут в страницы…Кто-то с усмешкой: "Ну что, доигрался, видно?"Кто-то глаза опустит, как будто стыдно.В мире так много лжи и крови кошмара…Только созвездьем в небе — его Гитара…Черной гитары коснулись белые струны…
Песни о несчастной менестрельской доле здесь пользовались популярностью. Певцу одобрительно похлопали, раздавались даже возгласы: "Прелестно! Браво!".
И тут шелест похвал прервал низкий женский голос, произнесший с ноткой усталого терпения:
— Ах, молодой человек, мне бы ваши заботы!
Голос принадлежал одетой в черный шелк молодой рыжеволосой женщине, которая в небрежной позе сидела на кушетке с длинным дымящимся мундштуком в руке. Рядом с ней стояла странная на вид плоская чернолаковая лютня с шестью серебряными струнами, на романский манер именуемая гитарой. Это и была упоминавшаяся выше Черная Дама, Эллен Ле Нуар. Никто не заметил, как она появилась. Но когда заметили — тут же вокруг собралось десятка полтора одетых в черное юношей и девиц, следовавших за ней подобно свите. Среди них были такие юные дарования, как Виолина, Эвизель, Атенаис, Геллан и Флоридор. Последний красовался в новеньком, с иголочки, черном костюме. Изящный бархатный колет был вышит золотом. Взор дамы Ле Нуар вдруг остановился на юноше, и она сухо сказала:
— Подойдите поближе, молодой человек.
Флоридор шагнул к кушетке, еще не понимая, в чем его вина, но уже зная, что сделал что-то не то.
— Ты одет в черное. Но как ты мог отяготить этот цвет золотом? Ведь это кровавый металл, тяжелый и надменный, он не даст тебе взлететь. Воистину, серебро — это мудрость и спокойствие, сталь — воля и верность, но золото — ложь и кровь.
Флоридор, гордившийся своим новым костюмом, который был ему удивительно к лицу, смутился и покраснел. А прочие, только что расточавшие похвалы искусности вышивки, укоризненно закивали — да как же так, верно, верно…
Проклятый колет казался Флоридору раскаленным.
— Я верю, что ты поступил так по незнанию, — милостиво кивнула ему Черная Дама и затянулась душистым дымом своего курения. Ее темные глаза смотрели куда-то в даль, недоступную простому взору. Воцарилось почтительное молчание. Потом кто-то робко попросил:
— Госпожа Ле Нуар, спойте нам!
— Не зови меня госпожой! — вскинулась было Эллен. Потом устало провела ладонью по лицу и тихо вздохнула: — Смерти моей хотите… Ладно.
Она медленно потянулась за своей гитарой. Свита почтительно расступилась, давая ей простор. Коснувшись струн, Эллен мысленно выругалась — ведь только накануне натянула стальные, и вот они снова стали серебряными! Хорошо, хоть не золото. Подняв на окружающих невидящий взор, полный скорби, она запела.
Жаворонку — петь, соколу — лететь,Весть нести — ветрам, да мести — снегам,Ведьме ворожить, волку ночью выть,Мне, покуда жив, песнь успеть сложить…По дороге длинной — странник, не король.Лютни строй старинный да живая боль.Чтоб струну сплести — сердце разорвать.При дворе в чести, да нельзя летать,При дворе в шелках с золотым шитьем,Мне дороже плащ за спиной крылом…Золото — что прах, да глаза слепит,Цепью на руках золото звенит,В клетке золотой соловью не петь:Что для вас — покой, менестрелю — смерть.Нищему — сума, пленнику — тюрьма,Королям — венцы, воинам — мечи,Девам — жемчуга, смерть — еретикам,Мне — Одна Звезда, что горит в ночи.Песней оплатить бархат и парчуДевке площадной телом торговать.Что же ты, король? Кликни палачу:Чтобы жизнь спасти, я не стану лгать.Мне вино — виной, а вода — слезой,Горек хлеб дорог, да зато он мой.Чем в шелках рабом подлецов хвалить,Лучше под топор голову сложить,Лучше сердце в кровь, чем имя в грязь.Пой, струна, пока не оборвалась!Чем заплатишь мне? Хлебом да вином,Звонким серебром или в грудь клинком?А тропа крута, только не свернуть,Высока Звезда, бесконечен Путь…
После того, как дама Ле Нуар закончила песню, никто, против обыкновения, не стал ни хлопать, ни расточать похвалы, ибо все уже знали, что к таким проявлениям Эллен относится крайне болезненно.
Выждав почтительную паузу, юный пиит, звавшийся царственным именем Васисуалий, приблизился к кушетке, на которой восседала Черная Дама, и почтительно испросив соизволения, прочел свой сонет.
Признаться, я не решусь привести здесь это творение, ибо оно было, мягко говоря, слабовато. Говорилось там о черных крыльях, скорби и надежде над пропастью, судьбе и чем-то еще, весьма высокопарном. Усилия автора вместить такое количество символов в четырнадцать строк были просто титаническими, но особым успехом не увенчались. Кроме того, автор плохо владел рифмой.
Дама Ле Нуар устало посмотрела на него, стряхнула пепел со своего курения и, затянувшись дымом, произнесла:
— Плохие стихи, молодой человек.
Пиит, поникнув главой, подобно надломленному цветку, убрался в тень. Тем более, что заседание салона уже завершалось, и гости расходились, на прощание целуя ручку хозяйке, выражавшей желание увидеть их здесь в следующий четверг.
Мадемуазель Лилиан, на долю которой сегодня не перепало ни капли внимания, ожидавшегося ею, была особенно зла на даму Ле Нуар.
— Ты видела, Илэн? Какая наглость! Она ни во что не ставит чувства окружающих!
— Да, она весьма вульгарна. Я уверена, что цвет ее волос — не настоящий. А эти ужасные курения!
Тем временем Эллен, окруженная свитой, одетой в черное, удалилась. Несчастный Флоридор плелся сзади, кутаясь в плащ.
Прочие гости расходились шерочка с машерочкой, обмениваясь прощальными репликами:
— О, приходите в субботу проводить моего брата. Он отправляется в странствие по обету.
— Да, но в воскресенье будет казнь на площади. Какая-то ведьма…
— Слышал, слышал. Не то она украла Святой Грааль, не то кого-то извела…
— Спаси и сохрани нас, Господи! Развелось их…
— А я слышал, что это все наветы, лишь бы сжечь и доказать усердие. А сам епископ… — Последовала многозначительная пауза под аккомпанемент смешков и шепотков. — Да, да, точно известно. Могу поспорить на сто золотых.
— Да у вас их и нет, шевалье. Игра в кости — бо-ольшой грех!
— Ну, вот ерунда!
— А в Романии церковь запрещает даже такие салоны, как наш.
— Да, но мы, слава Богу, не таковы, как эти фанатики-романцы.
— Мало того, что они фанатики, они еще и еретики.
Щебет общества затихал в аллеях сада.
Распростившись с провожавшими ее галантными молодыми кавалерами у дверей дома, в котором она остановилась, Эллен заперлась в своих комнатах, раскрыла окно и закурила. Восторженная свита изрядно утомила ее, но, с другой стороны, такое внимание было даже приятно. А еще известие о ведьме. Ведьма, укравшая Святой Грааль. Врут, скорее всего. Всегда проще объявить диссидента уголовником. Ну ничего, господа святоши, будет вам и костер, и все остальное, злорадно подумала Эллен, любуясь серебряным кольцом с густо-алым альмандином. Но в Антеноре чаще всего говорят о Граале и его свойствах. А значит, и он сам где-то неподалеку. Надо только ухватить след.
