— Я передал в управление, чтобы выяснили в Союзе художников, у кого могла быть французская сангина.
Звонил еще раз Бугаев. Сообщил, что по номеру билета определили не только маршрут, но и приблизительное место, где художник садился в автобус. Это на Петроградской. От улицы Попова до Введенской. Да, и вот еще что: крепление на одной из лыж сломано. Скорее всего, что часть дороги лыжи на этом художнике ехали, а не он на них… У меня все, — закончил Белянчиков и, насупившись, уставился на следователя своими немигающими глазами.
— Есть вопросы к капитану? — спросил Корнилов. Все молчали, и только участковый поднял было, как школьник, руку и тут же отдернул. Видно, хотел что-то спросить, да застеснялся.
— Что дал дополнительный опрос на станции? — нарушил тишину Шакутин.
— Ничего нового. С пятнадцатичасовой электрички в сторону Владычкина пошли двое: один с лыжами, другой без. Дежурный по станции говорит, что мог бы опознать человека, шедшего без лыж. Установить людей, которые приехали этой же электричкой, пока не удалось.
— Очень важно, что дежурный сможет опознать пассажира, — сказал Корнилов.
— Некого только предъявить ему на опознание… — невесело ответил Шакутин. — Василий Васильевич, что дал ваш поход?
Участковый хотел встать, но Игорь Васильевич остановил его.
— Сидите, сидите.
— Товарищ подполковник, егерь Вадим Аркадич утверждает, что у лесника наверняка винтовка есть, — торопясь, начал участковый. — На Николу он лося свалил…
— Ты давай поточней, — сердито сказал Шакутин, — числа называй. А то «на Николу»!
— Девятнадцатого декабря, — поправился участковый. — Только егерь сам винтовку не видел, а нашел лося. Уже освежеванного. По ране определил — из винтовки стреляли. И женка егерева подтверждает — она рану видела.
Все засмеялись.
— Ну раз женка видела, тогда дело в шляпе, — сказал Белянчиков. — А почему он думает, что это лесникова работа?
— Следы, товарищ капитан. К самому кордону. Лесниковы, говорит, широкие лыжи.
— Ты у лесника был? — спросил Корнилов.
— Был, товарищ подполковник. Только он выехавши. Запертый дом. Одна собака в сенях воет. Я по лыжне проследил — дошел Зотов до леса, лыжи спрятал и дальше пехтурой. Билет до города взял.
— Интересно, — задумчиво произнес Шакутин и посмотрел на Игоря Васильевича.
— Молодец, участковый, — похвалил Корнилов и спросил у Шакутина: — У вас, Александр Григорьевич, по версии «Санпан» есть что-нибудь новенькое?
— Есть, Игорь Васильевич, — ответил начальник уголовного розыска. — Наши только что произвели еще один обыск у кузнеца Левашова. Жена показала, где у него спрятан пистолет. В бочке с капустой держал, товарищ подполковник! Закатал в полиэтилен. Придется дело заводить!
— Экспертизу уже провели, — сказал следователь. — Из пистолета очень давно не стреляли. Мое мнение — версия «Санпан» отпадает. Многие подтвердили, что от трех до семи вечера в день убийства Полевой был в Пехенце…
— Что касается охотников, — продолжал Шакутин, — то и эта версия отпадает. По оперативным данным, за последнюю неделю не было в том районе охотников. И местные мужички на охоту не выходили…
Игорь Васильевич слушал Шакутина и невольно сравнивал его с Белянчиковым. Вместе учились, наверное, одногодки, а как небо и земля. Юрий Евгеньевич — подтянутый, сосредоточенный, в черных волосах ни одного седого волоска. Вот только угрюмоват, а Шакутин располнел, чуточку обрюзг, голова совсем седая… Говорит — руками машет, словно мельница. Да и следы неряшливости заметны. Нет, что ни говори, работа в большом, слаженном аппарате заставляет человека следить за собой, подтягивает. Хотя работник Александр Григорьевич и хороший, но уж какой-то очень домашний. А может быть, это и неплохо, что не сухарь?
Когда Игорь Васильевич, раздав каждому из присутствующих по фотографии, сделанной Спиридоновым, рассказал о своих предположениях, в кабинете стало совсем тихо.
— Неужели заметенная снегом лыжня так хорошо видна? — покачав головой, удивился следователь Каликов, первым нарушив молчание.
— Не так уж и хорошо, — сказал Игорь Васильевич. — Но разглядеть можно.
— Да, похоже, что к леснику один след ведет, — со вздохом произнес участковый. — Значит, он. А ведь все говорят, хороший мужик. Я вот беседовал…
— Да, это уже кое-что значит! — прервал его Корнилов. — Версия, пожалуй, самая перспективная. Завтра утром надо пойти по следу и провести следственный эксперимент на месте убийства. И взять разрешение на обыск и задержание лесника. Ну, это уже ваше дело. Справитесь теперь без нас. А мы с Юрием Евгеньевичем поедем в Ленинград, — он посмотрел на Белянчикова.
Тот оживился:
— Конечно, поедем. Ехали-то на день, а сидим вторые сутки!
Несмотря на настойчивые уговоры Шакутина, Корнилов отказался даже поужинать.
— Нет, нет, не уговаривайте, — сказал он начальнику розыска, когда они спускались по лестнице к выходу, — я устал, спать хочу. А ужинать и вам, капитан, не советую. Будете стройным, как кедр ливанский.
— А я думал, вы дождетесь результатов, — уныло пробормотал Шакутин.
— Сами не маленькие, — усмехнулся Игорь Васильевич. — Дело-то сделано! Чего же нам тут торчать? Мне шеф до утра срок дал. — И вдруг неожиданно вспылил: — Хватит! Ты что же считаешь, что мы двужильные? — Он перевел дыхание и сказал уже тихо, с укором: — Ты меня спроси, сколько я за последние два месяца вечеров дома провел? Да не больше десяти… — Игорь Васильевич хотел еще сказать, что книги ему приходится читать по ночам, но сдержался. «Шакутин-то тут при чем? — подумал он. — Сам небось минуты свободной не имеет…»
Начальник розыска шел за Корниловым понурый, лицо у него было расстроенным.
«Чего-то разошелся шеф, — думал Белянчиков, — нервы сдавать стали, что ли?» Таким раздраженным он видел Игоря Васильевича редко.
Они уже вышли на улицу, к машине, когда Шакутин робко попросил:
— Вы, может быть, участкового подбросите до Мшинской? Электричка не скоро…
— Пусть едет! — махнул рукой Корнилов.
Он с Белянчиковым сел на заднее сиденье, посадив участкового рядом с Огневым. Белянчиков сразу как-то съежился в своем углу, поднял воротник дубленки и через несколько минут стал похрапывать. А Игорь Васильевич и хотел заснуть, да никак не мог. Его всегда одолевало такое чувство, что стоит ему закрыть в машине глаза, задремать, как сразу что-нибудь случится, произойдет авария, катастрофа. И как бы он ни хотел спать, пересилить себя не мог.
«Зря я распалился, — пожалел он. — Обиделся небось Шакутин».
