Пес, конечно, был вовсе не синий. Он был черный с головы до хвоста и, когда Генри в первый раз приблизился к нему, совершенно дикий. Настоящий рычун; шерсть, вздыбившаяся вдоль хребта, — как зазубренный нож. Генри замер на месте. Он боялся пошевелиться — двинуть пальцем или просто моргнуть, потому что, когда даже дышал, глухое рычание повышалось на полтона, словно предупреждая не делать этого. Вонь вокруг была невыносимая. Генри и пес стояли за рядом старых помятых мусорных баков, выстроившихся, как жестяные солдаты, вдоль стены, и враждебно смотрели друг на друга, словно лишь выжидали момент неминуемой схватки. Чтобы оттянуть его, Генри перестал дышать.
Он, конечно, не так представлял себе их встречу, потому что не такого песика ожидал увидеть. Он-то считал, что Ханна пожалела грязное, покорное, несчастное создание, которое тронуло ее детское сердце и чья жизнь зависела от ее объедков, существо, которое он мог бы прогнать, пригрозив палкой. Но это же было сущее чудовище, и он засомневался: не кормила ли Ханна его из страха за свою жизнь. Если так, то незачем ей вообще ходить сюда. «Фримонт» был во всех отношениях первоклассным отелем; всякая мысль о несовершенстве жизни покидала человека, едва он входил в его высокие золотые двери. Здесь же, на задворках, в глухом проулке, представала вся правда о нем. Сюда попадала его отработанная претенциозность. И все виды человеческих отходов тоже, физических и духовных. Зловоние стояло безбожное, будто что-то сдохло трижды или четырежды и было брошено гнить и разлагаться на невыносимой летней жаре. Вонь была такой густой и едкой, что он почти видел, как она поднимается клубами и окутывает баки.
Невозможно было представить Ханну в таком месте. Он никогда не видел ее иначе как само совершенство, идеал девочки, с такими светлыми волосами и такой белой кожей, что рядом с ней невозможно было помыслить никакую грязь. Этот проулок и она были несовместимы: темный и ужасный, чуть ли не зловещий, таким, наверно, мог быть угол ада.
Впервые в жизни он почувствовал, что не понимает ее.
Он не дышал уже минуту и держался из последних сил. Черный пес заметил это и ждал, когда он шевельнется, чтобы напасть. Его глаза покраснели и кровожадно смотрели на Генри, клыки сверкали, как зубья пилы; он все больше и больше походил на чудовище. Генри захотелось умереть, прежде чем пес убьет его.
И тут появилась Ханна.
— Генри, — сказала она.
Он не мог пошевелиться и не видел ее, пока она не оказалась рядом. На ней было линялое бледно-голубое платьице со сборчатыми рукавами, волосы заколоты маминой любимой черепаховой заколкой. Она была похожа на ангела. Она улыбнулась ему:
— Я могла бы предупредить тебя. Если бы ты спросил.
Потом повернулась и позвала пса.
— Джоан Кроуфорд![5] — позвала она голосом, каким только и следует звать собак, ласковым и одновременно повелительным.
И Джоан Кроуфорд подошел, виляя хвостом, в одно мгновение переменившись непостижимым образом. Ханна почесала милую собачью голову, погладила по спине, только что свирепо щетинившей шерсть, которая теперь казалась мягкой, как пух.
— Ты зовешь его Джоан Кроуфорд?
Ханна кивнула. Генри глянул между собачьих задних ног:
— Но ведь это мальчик. Почему было не назвать его Блэки или еще как, дать нормальную собачью кличку?
— Мне нравится «Джоан Кроуфорд».
Джоан Кроуфорд зарычал и шагнул к Генри.
— Погладь его, — посоветовала Ханна.
— Вот еще! — Он не мог избавиться от страха, что перемена в собаке только кажущаяся.
— С животным легко подружиться, — сказала она, — если будешь добрым. — Она помолчала, подумала. — Думаю, с людьми то же самое. Если ты добрый с ними, и они будут добрыми с тобой.
Она посмотрела на него. Видя, что он по-прежнему не решается, взяла его за запястье и потянула к псу. Он пытался сопротивляться, но она оказалась неожиданно сильной и ткнула его рукой в пасть пса.
— Погладь его.
— Ханна! — воскликнул он, ожидая, что тот укусит его.
Но Джоан Кроуфорд лишь обнюхал его руку, а потом лизнул. Еще через секунду он был совсем ручной.
Ханна достала из кармана ветчину и протянула псу. Тот клацнул зубами и в три быстрых укуса расправился с угощением.
— Ты не можешь дальше так продолжать, — сказал Генри.
— Могу, раз мне хочется.
— Нам она самим нужна.
— Это моя ветчина, не твоя.
— Она нужна тебе, Ханна.
— Джоан Кроуфорд тоже нужно есть. Думаю, я поступаю как добрая девочка, оттого что делюсь с ним.
— Чересчур добрая.
— Как можно быть чересчур добрым?
— Ты такая, — сказал он. — Чересчур добрая.
Она покачала головой:
— Не беспокойся обо мне, Генри.
— Я должен заботиться о тебе.
— Нет, — улыбнулась она. — Ты не должен, Генри. Со мной все замечательно. Кстати, ты пришел сюда, чтобы прогнать его. Я права?
Пес внимательно смотрел на них: то на Ханну, то на Генри, словно не совсем улавливал суть разговора, только приблизительно. Солнце вырвалось из-за крыши огромного отеля и, как прожектор, осветило их, Генри, Ханну и пса, и мусорные баки мгновенно отозвались на его жар усилившейся вонью. Генри вновь перестал дышать.
Но Ханна ничего не замечала. Она потрепала Джоан Кроуфорд по голове своей маленькой ручкой, и пес потерся о ее ногу.
— Я научила его нескольким фокусам. Хочешь посмотреть?
Генри сказал, что хочет.
*
На другой день Генри отправился в семьсот второй номер, как вчера и как позавчера. Но на сей раз, впервые за то время, как они познакомились, — не очень долгое время, и все же это было впервые, — мистер Себастиан не улыбался. Генри знал, что это означает: мистер Себастиан занят делом. И лицо Генри тоже стало очень деловым.
— Присаживайся, Генри, — сказал он.
Генри присел. Мистер Себастиан держал в руке перьевую ручку, которую аккуратно положил рядом с тетрадью; страницы ее по-прежнему были чистыми. Потом погрузил взгляд в глаза Генри. Такого Генри еще не испытывал. Чувство было такое, будто мистер Себастиан проник в самую его глубь.
— Это будет началом, — сказал он. — Началом твоей жизни в качестве мага. Но, до того как мы приступим, ты должен дать клятву. Клятву мага. Ибо то, что я собираюсь тебе показать, — тайна для тех, кто не маг, и если ты расскажешь им…
Он сделал паузу, чтобы Генри представил себе последствия. И Генри представил самое страшное, что могло случиться: немедленную и внезапную смерть от огня, от воды, что он погребен в земле, в гробу, или оказался в лодке посреди моря, где его не могут найти, потерявшийся, мертвый, лишенный языка, онемевший навсегда.
— Согласен?
— Но я не маг, — сказал Генри.
Мистер Себастиан поднял и опустил бровь:
— Не маг? Не маг?! Ты больше маг, чем даже я. Об этом я и говорю. В тебе кроется особая сила, столь огромная, что ты не способен осознать ее — пока. Сверхъестественная сила, которая, обладай ею обычный смертный, представляла бы опасность. И если бы ты открыл ее в себе до того, как научился ее контролировать, — о, горе ничего не подозревающему миру! В конце концов маг неизбежно теряет силу творить чудеса. Я вот уже теряю. Но прежде чем она покинет меня окончательно, я должен передать ее другому. Видишь ли, Генри, долгие годы я искал ученика, кого-то с сильным характером и способного носить мантию потусторонней власти после того, как я уйду. Уверен, я нашел его — в тебе.
— Во мне?
Мистер Себастиан кивнул с суровым видом:
— Человек, давший такую клятву, считается магом и получает доступ в мир магии. Готов ли ты?
Генри даже не нужно было раздумывать, однако он притворился, что думает, так, на всякий случай. Потом кивнул.
Мистер Себастиан достал из нагрудного кармашка маленький ножичек:
— Протяни руку.
Генри посмотрел на ножик, на свою руку. Потом снова на ножик. И — призвав на помощь ту особую внутреннюю силу, которую мистер Себастиан обнаружил в нем, а сам он пока еще нет, — протянул руку, почти как вчера к пасти Джоан Кроуфорд. Джоан Кроуфорд лизнул ее, но мистер Себастиан быстро проколол кожу на указательном пальце Генри, так что потекла тонкая струйка крови и капнула на пол. Мистер Себастиан мгновение пронзительно смотрел на нее. Затем уколол собственный палец и, когда из крохотной ранки появилась кровь, прижал его к пальцу Генри, прикрыл глаза и заговорил.
— Как маг, — говорил мистер Себастиан, — клянусь никогда не выдавать секрет какой-либо иллюзии или хотя бы говорить о магии с теми, кто не обучен тайным искусствам и кто не давал, как дал я, клятвы мага. Клянусь никогда не открывать источника моей магии или называть имя мага, учившего меня, и не исполнять перед человеком, не являющимся магом, какой бы ни было трюк, предварительно не доведя его до совершенства; в противном случае я потеряю все обретенные знания и умения. Также клянусь не просто создавать иллюзию, но жить в ней, казаться, но не быть, ибо только таким образом мы можем полностью слиться с магическим миром. Теперь, когда кровь мага и его ученика стали одно, клянусь исполнять все это отныне и навсегда.
