пошёл к сторожу, только бы не к нему!
Завхоз извлёк из кармана широких клетчатых шорт большой прочный пакет и отправился в кладовку.
– Та-ак, чувствую, не мы одни в эту кладовку заглядываем, – шепнул Пашка.
– Где Денис? Что с ним? – проскулил Хомяк.
– Наверно, мозгов хватило спрятаться. У него там пространства побольше: если на лестницу успел, то можно на любой этаж… лишь бы этот туда не зарулил.
Из кладовки слышался шорох, а вскоре донёсся нетрезвый развесёлый возглас:
– Афанасич! У тебя крыса сдохла! Проснись, старый пень… провоняешь…
После этого Николай Петрович вышел оттуда с полным пакетом чего-то. Сверху выглядывало горлышко «Туалетного утёнка». Сложенные у двери упаковки туалетной бумаги явно смущали его больше, чем свет в витринах.
– Афанасич! – прокричал он громче. В ответ вдруг умолк телевизор. Теперь пришла Пашкина очередь удивляться. А Николай Петрович озадаченно повернул голову в сторону холла.
– Чёрт, нельзя ему идти туда! – Пашка лихорадочно соображал, как быть.
– А Денис? Где Денис?
– Если он Дениса найдёт, это пол беды…
Николай Петрович тем временем поставил пакет на пол, подошёл к дверям и заглянул в тёмный холл. И ещё раз позвал сторожа.
Осмотрев предбанник туалета, Пашка увидел кусок мыла на раковине. Оно высохло и даже треснуло вдоль. Нужно ни в коем случае не пустить завхоза в гардероб! Телевизор, на счастье, снова заработал – наверно, был какой-то сбой в сигнале. А Павел, пока завхоз пялился в холл, приоткрыл дверь туалета, высунулся и что было силы швырнул кусок мыла, предварительно намочив его (в этом туалете воду не отключали) в противоположный конец коридора. То долетело до самого конца, проскользив по полу и ударившись о двери.
– Афанасич, это ты? – завхоз обернулся на шум и пошёл туда. Едва он миновал половину пути, Павел приказал:
– Сейчас через второй этаж быстро бежим к выходу. Мы должны успеть вперёд него.
– А Денис?
– По пути заберём, он же где-то там!
Перепуганный Денис прятался на лестнице. На счастье, стёкла в дверях, отделяющих холл и гардероб от коридора, были только до середины. Услышав призыв Пашки сваливать, а затем увидев и завхоза, он на четвереньках прошмыгнул ниже стёкол на лестницу и сидел там ни жив ни мёртв, когда ребята окликнули его.
Со всех ног неслись они через второй этаж в левое крыло, от которого был ключ у них и через которое вошёл завхоз. Среди ключей, что прихватили они у сторожа, наверно был ключ и от другого чёрного выхода, да и от центральных тоже, но искать их сейчас в темноте совершенно не было времени! Через две ступеньки слетели они по лестнице (Хомяк при этом конечно же упал и потерял очки) и выбежали на улицу. Видел их Николай Петрович или нет, они не поняли. Но совершенно определённо он слышал топот.
– Валите! Живо домой! – распорядился Павел.
– Очки! Мои очки! – заныл Хомяк.
– Потом! Сэм, потом! – Белка увлёк его за собой, а Павел подобрал с земли камень и что было силы швырнул его о железную дверь чёрного входа. Та загудела и зазвенела, и отворилась через пару секунд, выпуская пьяного завхоза с рёвом негодования. Теперь Пашка надеялся только на ноги, которые обычно не подводили.
– Ах ты, ублюдок! – Рявкнул Никоалй Петрович и ринулся за ним.
– Догони!
Павел намеренно побежал в сторону его дома. Сзади сыпались ругательства и плюхали тяжёлые шаги, а в ушах свистел ветер, да разбивались об лицо неповоротливые мошки – Пашка бежал далеко не со всей возможной скоростью.
Завхоз жил рядом и, как и думал Пашка, совсем скоро выдохся. Животик и опьянение быстро потушили вспышку гнева, и он с ругательствами повалился на скамейку рядом со своим домом.
– Только попадись мне! – Крикнул он вслед, грозя кулаком пустынному двору. – А, чёрт с тобой…
Тяжело дыша и весь красный, Николай Петрович раскинулся на скамейке. Со спортом он не дружил, и вечерняя пробежка далась нелегко. Да и алкоголь дал о себе знать – сердце колотилось, как бешеное, в глазах бродили точки, а лицо стало похоже на огромный помидор, какие в магазинах называются «розовыми» и стоят дороже остальных. Через пятнадцать минут он попытался подняться, но крякнув вновь оказался на скамье, просидев ещё столько же. Затем кое-как добрёл до подъезда и скрылся. Как и рассчитывал Пашка, спрятавшийся неподалёку, обратно в школу Николай Петрович не пошёл. Однако мог это сделать утром, и следы преступления требовалось убрать.
Снова в кармане мятые сто рублей. Павел был рад, что ему не нужно сейчас возвращаться домой.
Интересно, вспомнила ли о нём бабка? Вряд ли, учитывая, что скорее всего она дрыхнет на столе. Совсем себя распустила, а ей ведь чуть больше полтинника… и он, Павел, и его мать Настя были ранними и, очевидно, не очень желанными детьми. Квартиру им в своё время дали при расселении коммуналки, и тут уж баба Лёля, как её все называли, а вернее Ольга пошла в полный разгул, постепенно спиваясь и деградируя, и уча тому же и дочь. Пашка удивлялся, как отец ещё от них не ушёл; он-то как ни странно пил меньше всего, хотя тоже бывало, но помимо был ещё жутким лентяем и ничего-не-делание-на-диване полностью удовлетворяло его жизненные интересы, и занятию этому не мешали бесконечные пьянки на кухне. Впрочем, он даже иногда их лениво сдерживал и выставлял из дома непрошеных гостей, нарушавших тишину. Но о ребёнке что он, что Настя – заботились мало. Пашке казалось, что если бы его забрали в интернат, его семье жилось бы проще. Но только он сам совершенно туда не стремился.
Этим утром он сквозь сон слышал чьи-то малоадекватные голоса, а затем ощутил на себе вонючее, перегарное тело, совершавшее странные недвусмысленные конвульсии. Сбросив его кое-как, он попытался встать, но размякшие за время сна мышцы не слушались, и его тут же припечатал к подушке чей-то кулак. В глазах возникли звёздочки, а крик бабы Лёли вдруг стал как из-под воды… «Лёша, сука! Отойди!» – вопила она, но хорошо знакомый Пашке дебошир Лёша вряд ли воспринимал её речь. Хуже всего было то, что иногда мозги Лёши полностью отключались, и мотив его действий как и обоснование их лишались всякой логики. Пока бабка удерживала своего буйного дружка, Пашка смог подняться, пару раз вмазать ему в живот и толкнуть, так что тот полетел на пол и треснулся затылком о прикрытый тонким линолеумом бетон. Бабка тут же накинулась на него со словами «ты что наделал?!», Лёшка же обняв руками голову корчился на полу. Пашка
