Отчего это мне вспомнилось: вчера Курту Янишу приснилась пара медведей, которые были когда-то молодыми, пожелтевшее фото зафиксиров ало их в молодости, они были предназначены для природного парка, в местах не столь отдалённых, но потом их предпочли поместить в медвежатник, и они продолжали долгие годы радовать приезжих, хоть и из-за решётки. Теперь оба медведя сдохли один за другим, после долгой тяжёлой болезни, в преклонных годах. О том, что время проходит, легко узнать по фотографиям, когда они желтеют и трескаются. Смерть крадётся по жизни незаметно, фотография весёлых медвежат перекроется старыми, усталыми зверями с облезлой шерстью. Ах, мягкие человеческие волосы, почему они так трогают меня? Их деревья растут в небо, но является жандарм и срезает их, если они грозят повредить провода, господин начальник оперативной группы. Так точно, мы тоже проводим оперативные вылазки в целях безопасности, и наши собаки недавно получили жёлтые покрывала-попоны для своих вылазок, чтобы их было видно издалека и чтобы они не покрыли невзначай и безнаказанно кого не следует, славные наши животинки с их чуткими носами. Доберманы часто болеют. Бельгийские овчарки повыносливее. Только бедные медведи теперь сдохли.
Вот карьер, стоячая вода, которая, как всякая вода, подолгу покоится под богоданным поверхностным давлением, тёмная и всё же ясная для нас как очевидная ценность. Ах, если бы эта вода ещё не была биологически изменённой! А так, к сожалению, озеро не тёмный драгоценный камень в оправе гор, которые иногда распускают свои нервы, водные расширенные вены гор, и швыряют вниз свои собственные напоённые под завязку склоны, а виной всему человек и его дела, да-да, оползень — это когда склоны сползают вниз по собственным бёдрам, как спадающие горные штаны, юзом ползут земные подошвы, эти напитанные соками зеленя, и не за что им зацепиться. Этой весной, увы, было много дождей. Размыло дороги, на которых стояли припаркованные машины, охах. Люди не могли выехать из мест своего отдыха и оказались в западне у местных жителей, которым приходилось взбираться на недосягаемую высоту их лучших манер, чтобы так долго выносить этих приезжих. Зимой они уже наловчились убивать лавинами — местные жители и их урождённый снег, триединый сын воды. (Ведь вода то и дело меняет форму.) Эта живая игра природы в мгновение ока улаживает все дела. Является целая бетонная стена из снега, этого излюбленного, но неброского (он просто валяется под ногами, коли уж выпал) спортивного инвентаря, который валит круглые сутки и никто, кроме спортсменов, не принимает это к сведению, разве что ещё те, кто не успел сменить летние шины на зимние. И этот снег вдруг становится как камень, как бетон, который мучается животом и поэтому должен опорожниться как следует, от всего освободиться. И нам приходится смотреть на это по телевизору, хотя куда больше мы интересуемся мини-футболом. Итак, озеро. Ему недостаёт одной решающей детали, а именно: жизни в нём. Форель гуляет в Мюрце, она избегает стоячей воды, но ещё до этого она умирает на удочке или от сбросов электростанций, если те слишком быстро открывают шлюзы, — я уже говорила об этом в другом месте. Механизм я понимаю не до конца, но рыбы от него гибнут сотнями. Раз-два и готово. В любом камне и в любом виде почвы есть под ходящие углубления и впадины, к которым легко подходит вода, но её состав не подходит рыбам. Они бы давно уже рассказали о своих проблемах, если бы могли говорить.
Почему именно эта вода так уж опоена и чем таким, что опрокинулась? Надо очень долго снабжать воду нездоровой пищей, чтобы она стала такой жирной. Если мы начнём введение питательных веществ с десяти миллиграмм в год, но ежегодно будем поднимать содержание на два процента, то озеро получит нервный срыв, поскольку будет думать, что ему придётся переваривать всё больше, а оно уже и так давно пресьпцено. Но мне в настоящий момент не видно, какую пишу оно получает, — и чем оно, собственно, подпитывается? Кто запустил тот круговорот, пока в нём что-то не поднялось и не потянулось, а потом восстало и пошло, даже не прибрав своё ложе? Я нигде не вижу подпитки для озера, здешние места вообще не годятся для экстенсивного сельского хозяйства, это скорее край экстенсивного использования свободного времени. Если что и следовало убивать, так свободное время, а не это озеро.
Вот уж упали вечерние тени на воды, прикорнувшие в своём ложе. Впадина образовалась не тектоникой, не вулканизмом, не эрозией или аккумуляцией, а просто кто-то взорвал почву под карьер, чтобы брать оттуда глину, а туда свозить мусор со строительства дороги, но потом решил по-другому, и котлован заполнили водой. Посмотрите, другие водоёмы производят даже ветер, это совершенное Ничто из воздуха; и лёд можно растопить, чтобы произвести воду. Эту же воду залили, но без цепочки питания, нет, её сюда не заложили (то есть потребители и производители внутри этого биоценоза не приходят в него и не выходят из него, они только стоят, вы же сами видите): вон стоят две три гребные лодки, заплатить за их прокат вы можете в гостинице за трассой, там же вам выдадут и вёсла. И тогда вы получите возможность глянуть в воду, никто вам этого не запретит, но весь набор подводных видов и близко не лежал к упитанным рыбам, улиткам и микроорганизмам, этот гарнир лишь трава, трава да зелень, вы видите это невооружённым глазом, макрофиты, растительные организмы; если вы сунетесь туда, ваши голоса будут приглушённо пробиваться как сквозь парк живых растительных существ, языки листьев станут ласкать вас, как ветки деревьев, но я бы на вашем месте как следует подумала, прежде чем туда пускаться. Если вы не умеете плавать, то сперва сфотографируйтесь на прощанье. Итак, эта вода вообще не похожа на воду. Уже одно то, как она сомкнётся на ватттей шее, если вы всё же захотите заняться водным спортом! Эта вода не так близка к природе, как вы. Даже если вы просто перегнётесь через борт, не коснувшись воды, у вас будет впечатление, что это скорее желе, жижа, нет, гуща, тонны и тонны водорослей; я спрашиваю себя, как же там происходит фотосинтез, если вода совершенно непроницаема для света? Смотрите: вон плавает сломанная ветка. Она уже наполовину затонула, как будто окаменела и слишком тяжела для воды, которая немилосердно тянет её вниз. Этих водорослей здесь, собственно, не должно быть — в более здоровых водах их бы и не было, во всяком случае в таких гигантских количествах. Может, виноват плохой климат? Кажется, что-то всплыло, необычное для молодости этого водоёма, вскарабкалось на поверхность, и его химические свойства оказались свойственными гораздо более старым водам? Может, перекрытие не такое уж и непроницаемое, а? Может. из-за динамики глубинных грунтовых вод? Как, тут вообще нет никаких грунтовых вод? Что, просто влили сюда пресную жижу и потом убрали шланг?
На воде сейчас плавает лодка — как любовь в человеке: парит, не сдвигаясь с места и не выходя за пределы самой себя. А ведь из любого места можно уехать любым способом. Лодка нашла своих пассаясиров и теперь скользит без плеска и брызг, уже ничему не приходится удивляться, ведь для этих вод привычна именно такая густая плотность, совсем другой удельный вес, не как у нормальной воды. Кажется почти, что она твёрдая, что было бы противоположностью воде, оттиском с оригинальной водной формы, но оригинал больше недоступен, — что я, собственно, хотела этим сказать? Неважно, лучше я этого не скажу, ведь мне понадобились бы для этого целые страницы, которых мне потом будет недоставать в жизни, а это её лучшие страницы. — Итак, это вода, но с виду не похожа и на ощупь не такова. Если захочется поплавать, лучше поехать в Капеллу, там пруд, сама приветливость, скажу я вам, с мобильными домиками на берегу, с шумными ребятишками, которые на своих надувных крылышках просто на седьмом небе, повсюду радость открытий. Но купальный сезон пока не открылся, вода ещё холодная. Я сказала бы, озеро трудно открыть, к нему ещё надо пробраться, чтобы его обнаружить. Они никому не навязываются, эти чёрные помои, которые должны бы участвовать в круговороте воды в природе, но даже осадки, кажется, в нём не осели и не наделали брызг. Будто падали заторможенно, словно на губку. Не вода, а просто тёмная поверхность рядом с трассой, у самого объезда, проложенного вокруг посёлка, чтоб наконец-то, вот уже несколько лет, не надо было больше тормозить. Я торможу и из-за зверей, говорит эта машина, которая сама по себе ничего не может. Материал для дороги брали из земли, а взамен отдали ей дешёвую воду. Вам бы это совсем не понравилось. Представьте себе, у вас есть коридор, куда вы могли выставлять ненужные шкафы, и вдруг вам вместо него — полная ванна, которая погребает вас под своей мокрой полостью. Автобус с трассы заезжает в деревню, но дальше старая местная дорога неторопливо шествует пешком, а автобус разворачивается и опять на трассу. Можно хоть пятилетних ребятишек посылать в лавку одних, если они и попадут под колёса, так разве что детской коляски. А вот и автобусная остановка, грубо сколоченная будто из печатных пряников, наподобие лесных кормушек, чтобы не слишком выделяться из ландшафта, — мебель под открытым небом, но и не садовая: я бы не зашла так далеко, чтобы под любопытными взглядами соседей уютно там устроиться, подставив лицо солнцу. Домик со скамеечкой — скорее, служебная мебель, которой люди пользуются временно, главным образом учащиеся водительских курсов, профтехученики и старые люди, у которых нет машины, а надо поехать в какую-нибудь соседнюю деревню — в одну сторону до Марияцелля, в другую — до Мюрццушлага; я же из этой местности никуда не выбиралась целую вечность, она, как и я, сама неприметность, но и путы на ногах. Она повисла камнем у меня на шее — как я на любимом мужчине, если бы он у меня был и если б выпал подходящий случай.
