Все хочет сам делать, – добавил клерк, хитро сощурив честные зеленоватые глазки, – а ведь не мальчик.
При взгляде на клерка своего дядюшки Шелтона всякий раз поражало всевозрастающее довольство и преуспеяние, которыми так и дышали его черты. На лице этого старого друга их семьи не было заметно и следа изнеможения, появляющегося у большинства людей после пятидесяти лет, – наоборот, лицо его, словно из солидарности со всей нацией, с течением времени все более расплывалось, становясь чуть благодушнее, чуть жирнее, чуть грубее. Сквозь эту внешнюю оболочку все отчетливее проступали презрительно-терпимое отношение к людям, которые ничего не добились в жизни, и глубокая убежденность в собственной непогрешимости.
– Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете, сэр? – продолжал он. – Для вас особенно важно быть в добром здоровье именно сейчас, когда вы собираетесь… – И он невольно подмигнул, обдумывая, как бы поделикатнее выразить свою мысль: – …обзавестись семейством. Мы узнали об этом из газет. Жена говорит мне как-то утром за завтраком: «Послушай, Боб! Тут какой-то мистер Ричард Парамор Шелтон собирается жениться. Это не родственник ли твоего мистера Шелтона?» А я говорю: «Как же, как же, моя дорогая, он самый».
Оказывается, старый друг их семьи отнюдь не проводит всю жизнь, сидя за письменным столом посреди комнаты, а где-то (тут перед взором Шелтона возникли ряды маленьких серых домиков) живет совсем иной жизнью, и там кто-то зовет его «Боб» – это открытие даже взволновало Шелтона. Боб! Вот это новость! Боб!.. Ну конечно, только так и могли его звать.
Зазвенел колокольчик.
– Это ваш дядюшка. – И снова в голосе старшего клерка прозвучала ирония. – Будьте здоровы, сэр.
И, словно выключив разговор, как выключают свет, он принялся писать, а рыжеволосый юнец провел Шелтона в огромную комнату окнами на улицу, где его ждал дядя.
Эдмунду Парамору было семьдесят лет. Среднего роста, с бронзовым, гладко выбритым лицом, он держался очень прямо; его седые шелковистые волосы были зачесаны набок и взбиты в виде кока над красивым высоким лбом. Он стоял спиной к камину; в его манере держаться угадывались подвижность и легкость, свойственные людям, которые до старости не полнеют. В глазах его порою вспыхивал юношеский задор, хоть и видно было, что он немало пережил, а уголки рта неожиданно приподнимала улыбка. Комната была под стать хозяину – просторная, отнюдь не казенная и почти без мебели; вдоль стен не стояли несгораемые сейфы, на столе не высились груды бумаг; в единственном шкафу хранился полный комплект судебных отчетов, а на своде законов, в стакане с водой, красовалась одна-единственная пунцовая роза. Казалось, что владелец этой комнаты – человек рассудительно-великодушный, не мелочный, умеющий вникать в самую суть вещей, человек, перед улыбкой которого не могли выстоять мелкое шарлатанство и обман.
– А, Дик! Как здоровье матушки? – спросил он.
Шелтон ответил, что она вполне здорова.
– Скажи ей, что я все же решил продать ее восточные акции и вложить деньги в медь. Можешь передать, что это дело солидное.
Шелтон поморщился.
– Мама считает, что на свете нет несолидных дел, – сказал он.
Дядя устремил на него пытливый, пронизывающий взгляд своих страдальческих глаз, и легкая улыбка искривила его губы.
– Она неподражаема! – произнес он.
– Да, – повторил Шелтон, – она неподражаема.
Впрочем, перепродажа акций вовсе не интересовала его, дядя решал подобные дела так быстро и разумно, что Шелтону и в голову не пришло бы усомниться в его суждениях.
– Ну-с, займемся твоим контрактом.
Мистер Парамор трижды позвонил в колокольчик и в ожидании принялся ходить взад и вперед по кабинету.
– Принесите мне проект брачного контракта мистера Ричарда, – сказал он вошедшему рослому клерку, и тот через минуту вернулся с требуемым документом.
– Итак, Дик, – начал мистер Парамор, – насколько я понимаю, за невестой не значится никакого приданого. Почему?
– Я отказался от него, – ответил Шелтон, невольно смутившись.
Губы мистера Парамора дрогнули в легкой усмешке; он придвинул к себе бумагу, взял синий карандаш и, сжав руку Шелтона повыше локтя, принялся читать контракт пункт за пунктом. Шелтон, едва успевавший следить за быстрыми объяснениями старика, с облегчением вздохнул, когда тот внезапно остановился.
– Если ты умрешь и она снова выйдет замуж, – сказал мистер Парамор, – она лишается права пользоваться доходом с твоего капитала, понятно?
– Вот как? – сказал Шелтон. – Одну минуту, дядя Тед!
Мистер Парамор умолк и стал ждать, покусывая карандаш; на лице его промелькнула улыбка, которую он тут же тактично подавил. Теперь уже Шелтон принялся ходить по комнате.
«Если она снова выйдет замуж», – повторил он про себя.
Мистер Парамор, страстный рыболов, следил за племянником, словно тот был рыбой, которую он только что вытащил на берег.
– Это обычное условие, – заметил он.
Шелтон сделал еще один круг по комнате.
«Она лишается права… – думал он. – Да, конечно».
Это единственный способ удержать при себе жену даже после своей смерти. Да, конечно!
Мистер Парамор не сводил проницательных глаз с лица племянника. И взгляд его, казалось, говорил: «Ну, дурачок, в чем же дело?»
Да, конечно! Почему она должна пользоваться его деньгами, вторично выйдя замуж? Она лишится их. Какая утешительная мысль! Шелтон вернулся к столу и еще раз внимательно перечел соответствующий пункт контракта: ему хотелось подойти к этому вопросу чисто по-деловому и скрыть то, что в действительности занимало его ум.
– Если я умру и она снова выйдет замуж, – повторил он вслух, – она лишается права пользоваться доходом с моего капитала.
Может ли существовать более мудрое законоположение для человека, страстно влюбленного?
Дядюшка наконец отвел от него взгляд: чувство сострадания побудило его отвернуться, чтобы не видеть последних судорог пойманной рыбы.
– Я не хочу привязывать ее к себе, – внезапно заявил Шелтон.
Легкая усмешка приподняла уголки губ мистера Парамора.
– Ты хочешь вычеркнуть этот пункт? – спросил он.
Кровь бросилась в лицо Шелтону: он почувствовал, что дядя уличил его в излишней сентиментальности.
– Д-да, – с запинкой произнес он.
– В самом деле?
– Конечно!
Ответ прозвучал несколько угрюмо.
Карандаш дядюшки опустился на обреченный параграф, и мистер Парамор вновь принялся за чтение проекта, но Шелтон уже не мог следить за содержанием: его слишком занимали мысли о том, что именно так позабавило мистера Парамора, и чтобы понять, в чем дело, он не отрываясь смотрел на старика. Грубоватые, но приятные черты лица; быстрые, но не суетливые движения; волосы не прямые и не вьющиеся, не короткие и не длинные; печальные глаза и улыбающийся рот; костюм не поношенный и не щеголеватый; ловкие красивые руки, а главное – размеренное скольжение по бумаге синего карандаша – все создавало впечатление полной гармонии между головой и сердцем, чувством и разумом, теорией
