Ничего конкретного Хокинс о своем возрасте нам не сообщает. Хотя довольно естественно помянуть в начале: в ту зиму мне исполнилось четырнадцать… Или семнадцать… Или одиннадцать…
Но нет. Не поминает. Мы можем лишь по смутным намекам догадываться, что совсем уж ребенком Хокинс быть не мог. Например, в соседней деревушке ему выдают пистолет для защиты от бандитов Пью. Ребенку едва ли доверили бы такую опасную игрушку. Пареньку лет четырнадцати – может быть…
Эпизод при защите блокгауза от пиратов позволяет предположить, что Хокинс еще старше. Дело доходит до рукопашной, и Джим наравне с остальными хватает холодное оружие и бежит рубиться с пиратами. Такие поступки, пожалуй, не для четырнадцатилетнего, тут поневоле представляется юноша как минимум лет шестнадцати-семнадцати…
Но Хокинс упорно твердит про себя: мальчик, мальчик, мальчик… Почему? Неужели сотворил на острове нечто, за что наказание полагается лишь с определенного возраста?
Вполне возможно… Но не будем сбиваться с главной темы этой главы, с вычисления точной даты событий.
* * *
Интересную подсказку дает нам сквайр Трелони в своем письме, отправленном из Бристоля в поместье. Вот что он пишет про вербовку экипажа шхуны: «Я хотел нанять человек двадцать на случай встречи с дикарями, пиратами или проклятым французом».
Причем переводчик немного не точен, в оригинале сквайр опасается не какого-то одного конкретного проклятого француза, но «the odious French», то есть Франции, причем гнусной, отвратительной Франции.
Можно сделать вывод – между Францией и Британией в то время идет война.
Вывод наш немедленно подтверждается – там же, в письме сквайра, буквально в следующих строках: хотел-то он хотел, но вместо двадцати человек с трудом завербовал лишь шестерых, и, если бы не удачное знакомство с Джоном Сильвером, экипаж шхуны до сих пор не был бы укомплектован.
По данным английских исследователей, в середине восемнадцатого века среднегодовой набор в британский военный флот составлял около четырнадцати тысяч человек в мирное время, в годы же войны он увеличивался в среднем до сорока трех тысяч в год, плюс к тому свыше двух тысяч моряков попадали в экипажи приватиров. При этом набор в торговый флот уменьшался незначительно.
Дело в том, что линейные корабли – главная ударная сила британского флота – в восемнадцатом веке в мирное время по морям-океанам не плавали, все стояли в портах и имели на борту весьма урезанные команды, достаточные лишь для того, чтобы поддерживать корабли в рабочем состоянии. Тактические задачи мирного времени: охрану побережья и морских коммуникаций, борьбу с пиратами, контрабандистами и флотилиями туземных властителей, – решали фрегаты и другие суда, рангом поменьше. Если же случалась война с европейской морской державой, экипажи линейных кораблей укомплектовывали в сжатые сроки, гребли всех годных, и ограниченно годных, и в жизни моря не нюхавших, но подвернувшихся вербовщикам под горячую руку…
То есть моряки, опытные матросы, – специальность в Англии в военное время крайне дефицитная. Значит, и в самом деле к моменту отплытия «Испаньолы» шла война. С гнусной Францией.
В восемнадцатом веке эти две державы воевали часто, но всё же с перерывами. Упоминавшаяся битва при Фонтенуа состоялась во время Войны за австрийское наследство, завершившейся в 1748 году. Затем несколько лет хрупкого мира, в 1756 году Англия вновь объявляет войну Франции, позже к схватке присоединятся другие державы, а еще позже война получит название Семилетней (1756–1763 гг.).
Получается, что между 1748 и 1756 годом у сквайра Трелони нет оснований опасаться встречи с французскими каперами или военными кораблями. И на недостаток матросов, ищущих работу, тоже нет оснований сетовать.
Даже, пожалуй, между 1748 и 1755 годом – кладоискатели отправляются в Новый Свет, а там военные действия между французами и англичанами (и на суше, и на море) велись еще до официального объявления войны, с лета 1755 года.
Итак, временной промежуток с помощью сквайра и его письма сузился еще сильнее, к тому же распочковался на два временных интервала: между 1746 и 1763 годом, но с перерывом на восемь лет мира в 1748–1755 годах. Почти всё возможное время действия приходится на царствование Георга Второго, и лишь последние три года Англией правил Георг Третий.
Но во время какой именно войны сквайр решил отправиться за сокровищами Флинта? Семилетней? Или Войны за австрийское наследство?
Единственная дата, не вымаранная в тексте, указывает четко и однозначно: дело происходит в Семилетнюю войну.
Но дата лжива.
Дата введена в текст лишь для того, чтобы обмануть тех, кто решит-таки докопаться до ответа на вопрос: в каком году «Испаньола» отплыла из Бристоля?
Впрочем, обо всем по порядку.
* * *
Итак, сквайр Трелони и доктор Ливси изучают бумаги, найденные в сундуке покойного Билли Бонса. До карты дело пока не дошло, перед ними тетрадь Бонса, его приходная книга.
«Десять или двенадцать следующих страниц были полны странных бухгалтерских записей. На одном конце строки стояла дата, а на другом – денежный итог, как и обычно в бухгалтерских книгах. Но вместо всяких объяснений в промежутке стояло только различное число крестиков. Двенадцатым июня 1745 года, например, была помечена сумма в семьдесят фунтов стерлингов, но все объяснения, откуда она взялась, заменяли собой шесть крестиков. Изредка, впрочем, добавлялось название местности, например: «Против Каракаса», или просто помечались широта и долгота, например: 62°17ґ20ґґ, 19°2ґ40ґґ.
Записи велись в течение почти двадцати лет. Заприходованные суммы становились всё крупнее. И в самом конце, после пяти или шести ошибочных, зачеркнутых подсчетов, был подведен итог, и внизу подписано: «Доля Бонса».
– Я ничего не могу понять, – сказал доктор Ливси.
– Всё ясно, как день! – воскликнул сквайр. – Перед нами приходная книга этого гнусного пса. Крестиками заменяются названия потопленных кораблей и ограбленных городов. Цифры обозначают долю этого душегуба в общей добыче. Там, где он боялся неточности, он вставлял некоторые пояснения. «Против Каракаса», например. Это значит, что против Каракаса было ограблено какое-то несчастное судно. Бедные моряки, плывшие на нем, давно уже гниют среди кораллов».
Простите за большую цитату, но тут разобраться стоит очень основательно. Разобраться не с приходной книгой старого пирата, как раз она лишних вопросов не вызывает. Интересно другое: почему Хокинс, как огня боящийся любой географической и хронологической определенности, вдруг выдает нам точную дату и точные координаты некоей географической точки? Что на него нашло?
Дата, между прочим, дает нам вполне достаточную уверенность – описанные события произошли в 1755 году, или позже. Но никак не раньше.
И в самом деле: двенадцатого дня июня месяца 1745 года судно капитана Флинта совершило акт морского разбоя, сиречь пиратства. Даже если оно стало одним из последних дел шайки и в том же году Флинт скончался от неумеренного потребления рома, – «Испаньола» никак не могла оказаться у Острова Сокровищ в 1748 году, т. е. до завершения Войны за австрийское наследство. Почему?
Ответ лежит на острове. Вернее, ответ бродит по острову и зовут его Бен Ганн.
Бен прожил на острове в одиночестве три года, а попал туда после смерти Флинта (он настолько хорошо знает обстоятельства смерти пиратского капитана, что понятно: либо сам присутствовал, когда умирал Флинт, либо слышал подробный рассказ кого-то из присутствовавших).
Точнее, в три года уложиться можно, но тогда придется действовать с неимоверной стремительностью. Примерно так: 12 июня 1745 года Флинт топит некий корабль, забирает добычу (Бонс получает свою долю в семьдесят фунтов). Причем сокровища уже спрятаны на острове, иначе никак не успеть. Но Флинту тех колоссальных богатств мало, – увидел некое судно на пути в Саванну, да и взял на абордаж по привычке. Машинально, так сказать. Совсем как Шура Балаганов, получивший свою долю от миллиона Корейко и тут же своровавший в трамвае кошелек с семью рублями. Привычка, как известно, вторая натура.
