ВАЛЕНТИН. Дак ей сто, правда, или нет, бабушке?
ЛЮДМИЛА. Да кто знает?! Для тебя праздник хотели сделать, чтоб красиво было. Мы ж как человеки к тебе отнеслись, по-людски чтобы, не по-собачьи, для тебя старались, как люди. Не как собаки. (Пауза.) Да какой день рождения. Господи?! Ни она дня рождения своего не помнит, ни мы. Ну, не восемнадцать ей ведь. Валет уже, и та, и другая, да и я тоже. С ними вольтанёшься тут. А бабки что дурами стали? То война, то тюрьма. Разве ж они бы так жили, если бы не эта жизнь?! Пять минут на завод в войну опоздал — пять лет получи. Вот, бабушке всё кажется, что её обворуют и похоронить будет не в чем и некому. Она назад только смотрит. Вперёд — нет. Уже и таблеток не хочет, а значит — всё, проехали. Если человек таблетки глотает, значит, он ещё жить хочет, а если — не надо ему, так капут пришёл, значит, со дня на день будет отбой по полной форме. А мама воду не любит, мыться не любит, боится воды. В войну у них гниды да струпья были, вот и мылись, и мылись, до тошниловки, что теперь даже не может на воду спокойно смотреть. Вот так. Да разве б они так жили, если бы не эта жизнь?! (Пауза.) Это они там, в Америке, как старыми станут — думают: мы завтра будем жить. А мы — мы только и думаем: завтра помирать, готовься. Вот и Серёжки уехали. Жалко мне их. Ну, какая нам Америка? Где родился, там и сгодился. И врёт этот (кивнула на Евгения) про них. Неправда всё, они не такие, хорошие они ребята. А даже если и правда — пусть живут, как хотят, только бы у них было счастье. (Плачет.) Ну, вот где оно, счастье-то, ну вот где, а?! Ну вот, скажи мне, ну, есть оно где-нибудь, у кого-нибудь или нету, ну, скажи, ну?! Ну, скажи, а? Ну, где оно есть, ну скажи, а?! Ну, есть ведь где-то или нигде нету?! Ну, почему его нету-то, а?! Ну где оно, а?! Где-то, поди, есть у кого-то?! Ну, дак покажите, где?! Где, где, ну?!
МОЛЧАНИЕ
ВАЛЕНТИН. Ничего, Люда, не плачь. Лето перезимуем, зиму перелетуем. Мы живём. Завтра будем день, солнце, луна, будет капать с крыши, будет всё по прежнему и ничего плохого не случится с нами до самой нашей смерти… Будет небо синее, луна желтая, а солнце красное. Будет гром, будет град, и дождь, и снег…
ЕВГЕНИЙ. (Проснулся.) Я на «Граде» служу.
ЛЮДМИЛА. Да, да, служи дальше. Спи.
ВАЛЕНТИН. Ничего, Люда, у тебя всё хорошо. Маму с папой я схоронил — вот беда. А твои-то старухи живы ещё, так что? Ладно. Светло как тут… Пойду, подышу воздухом, плохо стало мне, плакать хочу, стыдно…
Прошёл в комнату, где старухи, отодвинул диван с Энгельсиной, вышел на балкон.
(Бормочет.) Завтра погода хорошая будет. Вот, сегодня тучек нету на небе, все тепло, какое накопилось за день, уйдет туда, наверх, к Богу к нашему, если Он есть. Всё тепло ему от нас достанется. Если Он есть… Есть, да… Есть, поди…
Смотрит на небо, говорит тихо:
Бог!!!! Боженька мой!!!!! Ты слышишь?! Скажи, зачем я живу?! Почему мы несчастные, Господи?! Слышите, люди?! Кто-то слышит меня или нет?! Не хочу умирать! Не хочу старым становиться! Не хочу!!!! Спите, напилися, а не знаете, что мы подохнем все, мы помрем, а зачем мы тогда жили, если мы помрем, слышите, нет?! (Кричит.) Я хочу, снова рождаться, и жить, и жить, и жить!
Людмила вытерла слёзы, встала из-за стола, вышла на балкон, тянет его руку, перепуганно бормочет:
ЛЮДМИЛА. Прям как маленький, кричит чего-то, чего кричит-то, не завтра и не послезавтра ведь умираем, ещё будем жить, будем долго жить, всё будет хорошо…
ВАЛЕНТИН. (Кричит.) Не хочу умирать!!!! Не хочу умирать!!!! Не хочу!!!!
ЛЮДМИЛА. (Тянет его в комнату.) Да что ж ты плачешь-то так, перестань… Да что ж ты плачешь-то так, не надо… Что ж ты так плачешь-то?! Что ж ты так плачешь-то?! Да что ж ты так убиваешься?! Да что ж ты так плачешь-то?! Да миленький же ты мой, да что ж ты плачешь-то, да что, что, что?! Да миленький ты мой, да не над, да перестань, да что ж ты плачешь-то, да что?!
Кричит она ему, а он ревёт, кричит что-то на город, на военный городок, и так страшно плачет, рыдает, воет, захлёбывается, ревёт…
Людмила перепуганно повторяет одно и то же:
(Вытирает слезы.) Да что ж ты плачешь-то так, перестань… Да что ж ты плачешь-то так, не надо… Что ж ты так плачешь-то?! Что ж ты так плачешь-то?! Да что ж ты так убиваешься?! Да что ж ты так плачешь-то?! Что, что, что, что, что, что, что?!
ВАЛЕНТИН. Не хочу умирать!!!! Не хочу умирать!!!! Не хочу-у-у!!!!
ЛЮДМИЛА. Да что ж ты будешь делать с ним? (Втащила Валентина в комнату, усадила на диван, прижала к себе, гладит, целует.) Да сядь, да сядь ты, я сама реву! Вот, вот, спи на моем плече, сижа спи, горе, сережка луковая. Что ж ты так плачешь-то, рёвушка-коровушка? Я и не думала, что люди — не мужики, а вообще люди — могут так выть, рыдать, не рыдать, а стонать, выть, просто — будто смерть, похороны, что ж ты плачешь-то так, не надо, не надо, миленький, не надо, не надо, не надо, не надо…
Людмила прижимает к себе Валентина, гладит его, плачет.
Господи, за что нам муки, за что мучаемся, зачем живем, чего бегаем туда-сюда, чего ищем, чего хотим, чего, чего, чего, Господи мой Боженька…
Людмила, поддерживая Валентина, повела его на кухню, уложила на раскладушку, одеялом его накрыла. Села рядом.
Сядь, ложись, ну-ка тихо, что такое, раскричался, ну? Вот, раскричался, расплакался, а у самого — кольцо в ухо, пираты все кольца в ухе носили, а пираты все мужики были, они не плакали, понимаешь? Я читала в детстве книжку про пиратов… (Плачет.) У нас вот в кассе девка молодая одна работает — Ленка. Дура такая, Ленка-подними-коленку. Как что не так, как с кем поругалась — она сразу бежит домой, дома жалуется мужу своему. А он прибегает, и — давай сразу орать на всех начинает, руками машет, разборки делать всякие. Какая она счастливая, наша Ленка. Какая…
Людмила сидит рядом с Валентином, гладит его.
Евгений проснулся, слышал всё. Сидит за столом в коридоре, курит.
ЕВГЕНИЙ. (Громко.) Почему это?
ЛЮДМИЛА. Потому что. Потому. Потому что ей — есть кому за неё заступиться…
Евгений встал, семечки щелкает, шатается по коридору, все двери открывает, стенки гладит. Вошёл в комнату, где Марксина и Энгельсина. Марксина не спит, сидит с игрушкой в руках, смотрит на Евгения.
ЕВГЕНИЙ. Не спишь, бабка? На посту сидишь, мезозой? Дембельский аккорд у тебя? Сторожишь, чтоб твоё не украли? Правильно, сторожи, тут кругом ворюги! Не спи, мандавошка старая! Пост сдал — пост принял! Часовые Родины! Шагом марш! Да здравствует! Ура! (Заглянул в комнату к Анжелике.) Сидишь, шалашовка? Жертву высматриваешь? Ну, погодите у меня…
Пришёл на кухню. Взял Валентина за плечи, поднял с раскладушки.
ЛЮДМИЛА. Ну что тебе? Закурить надо? На. Дам я тебе закурить.
ЕВГЕНИЙ. Не надо мне закурить. Бросил. (Трясёт Валентина.) Вставай, едь. Всё, кончилось твоё. Иди.
ЛЮДМИЛА. Да отстань ты от него.
ЕВГЕНИЙ. Ему ехать надо.
ВАЛЕНТИН. Я ехать не могу, ноги не держут.
ЕВГЕНИЙ. Ехать надо туда, куда ты ехать собрался.
ВАЛЕНТИН. Не тыкал бы ты мне, товарищ солдат. Не люблю. Я ж старик в твоих глазах. Поуважай, я в два раза тебя старше.
ЕВГЕНИЙ. Аферюгам тыкаю. Медицинский инструмент у тебя во всех карманах и марганцовка. Как тебе не тыкать — ты пьяный в уматину, раз, ты к тому же аферюга — два, кричишь на улицу — разбудил людей, всю мою роту! — три.
ВАЛЕНТИН. Я не аферюга.
ЕВГЕНИЙ. Как же ты не аферюга. Ты междуножное пирожное, понял?! Ты хотел на ней жениться, и сюда переехать. Но не выйдет! Я сюда перееду. Я ей прощу всё. Прощу, что она с тобой запрещённым способом, прощу…
ВАЛЕНТИН. Идиот ты, даже жалко тебя…
ЕВГЕНИЙ. (Щелкает семечки, плюёт в Валентина.) Подожди, я ещё с тобой поговорю потом за такие слова. Ты собирайся давай, собирайся, не надейся остаться, потряси березку, бери свои трусы с неё, и улепётывай, окольцованый, пидерштейн. Думаешь, она будет твоя жена? Не будет. Анжелка будет моя жена. Мы с ней будем тут жить. Я тут всё перестрою.
ЛЮДМИЛА. Ты перестроишь. Ну, чего? Драться хочешь? Ну, иди дерись в другом месте, хватит мне тут, опять да заново.
ЕВГЕНИЙ. Ты чего у ней прижался? Ты чего сопишь? Под бок пригрелся? Уйди, уйди, уйди, уйди отсюда!!!
АНЖЕЛИКА. (Пришла на кухню.) Не трогай их, дурак, пусть сидят.
ЕВГЕНИЙ. И ты тявкаешь? Ну, хорошо. Только и обзывают меня — дурак да идиот! Я, гляжу, вы все чётко на меня окрысились, ага? Только скажите еще слово — я вас сдам в милицию! Нет, напишу на вас заяву в военную прокуратуру, что вы весь наш «Град» военный споили, самогонкой торгуете солдатам, вот так! Так что — молчите лучше, ежли за решетку не хочете!
ЛЮДМИЛА. Лучше б ты и дальше смеялся, парень.
