Она остановилась только раз, чтобы помахать ему на прощание. Солнце било ему в глаза, и, сощурившись, Джек видел только темный силуэт Эммы, ее волосы, развевающиеся на горячем ветру. И вдруг понял: никогда прежде он не любил ее так сильно, как в тот момент, глядя ей вслед.
19 июля МЫС КАНАВЕРАЛ
Даже на расстоянии это зрелище захватывало дух. Установленный на стартовой площадке 39-Б и освещенный яркими прожекторами, шаттл «Атлантис» с гигантским оранжевым топливным баком и сдвоенными ракетными ускорителями словно маяк возвышался в черноте ночи. Пусть это зрелище было уже знакомо — вид освещенного шаттла, стоящего на стартовой площадке, всегда приводил Эмму в трепет.
Остальные члены экипажа, стоявшие рядом с ней на асфальте, тоже молчали. Чтобы изменить режим, они проснулись в два часа ночи и вышли из своего временного жилища на четвертом этаже Здания операций и проверок, чтобы полюбоваться чудищем, которое унесет их на орбиту. Эмма услышала крик ночной птицы и ощутила холодный ветер с Мексиканского залива — он освежил и разбавил болотистый запах здешних земель.
— Как-то робеешь, да? — с мягким техасским акцентом заметил командир Вэнс.
Остальные пробормотали что-то в знак согласия.
— Чувствуешь себя маленьким, как муравей, — признался Ченоуэт, единственный новичок в экипаже. Это его первый полет на борту шаттла, и он излучал такое возбуждение, что, казалось, вокруг него образовалось электрическое поле. — Я забываю о том, какой он огромный, а когда вижу снова, всегда думаю: «Боже, какая махина. И мне, сукину сыну, выпала удача оседлать ее».
Все рассмеялись — такой тихий, неловкий смех характерен, скорее, для прихожан в церкви.
— И не думал, что неделя может тянуться так медленно, — признался Ченоуэт.
— Глядите, парень устал быть девственником, — сказал Вэнс.
— Верно, черт возьми. Я хочу туда. — Взгляд Ченоуэта жадно устремился в небо. К звездам. — Вам уже открылась эта тайна, а мне не терпится ее узнать.
«Тайна».
Ее знали только немногие избранные, те, что уже побывали в космосе. Эту тайну не передашь другому, ее нужно пережить, увидеть собственными глазами черноту космического пространства и голубизну Земли далеко внизу. Ощутить прилив тяжести, когда ускорение вжимает тебя в кресло. Вернувшимся из космоса астронавтам свойственна особая многозначительная улыбка, словно они хотят сказать: «Я приобщился к такому, о чем большинство землян не узнает вовек».
Так же улыбалась и Эмма, когда два года назад выбралась из люка «Атлантиса». Еле держась на ногах, она вышла на солнечный свет, посмотрела на небо, которое показалось невероятно голубым. За восемь дней на борту космического корабля она встретила сто тридцать восходов, видела лесные пожары в Бразилии и центр урагана над Самоа, видела Землю, которая казалась ей такой хрупкой, что щемило сердце. Эмма вернулась совсем другой.
Через пять дней, если все пройдет нормально, Ченоуэт узнает эту тайну.
— Пора пролить немного света на сетчатку, — заметил Ченоуэт. — Моим мозгам до сих пор кажется, что сейчас ночь.
— А сейчас и есть ночь, — ответила Эмма.
— Для нас, ребята, сейчас время, когда забрезжил рассвет, — возразил Вэнс.
Он быстрее других приспосабливался к новому суточному ритму. Вэнс пошел обратно в Здание операций и проверок, чтобы приступить к работе в три часа ночи.
Остальные последовали за ним. Только Эмма задержалась на мгновение, любуясь шаттлом. Днем раньше они побывали на стартовой площадке, чтобы в последний раз повторить действия при аварийной посадке. Вблизи, при солнечном свете шаттл казался ослепительно-ярким и непостижимо огромным. За раз можно было разглядеть лишь одну часть корабля. Нос. Крылья. Черную плитку на брюхе, напоминавшую чешую рептилии. В дневном свете шаттл выглядел очень реально и внушительно. А ночью, на фоне черного неба, казался неземным.
В подготовительной суете Эмма не допускала никаких мрачных предчувствий, отгоняла от себя опасения. Она была готова к полету. Она хотела лететь. Но теперь вдруг ощутила укол страха.
Она посмотрела в небо, на звезды, исчезавшие за надвигавшейся пеленой облаков. Погода менялась. Поежившись, Эмма повернулась и направилась в здание. Там горел свет.
23 июля ХЬЮСТОН
По телу Дебби Ханинг змеилось несколько трубок. В горле сидела трахеотомическая трубка, через которую в легкие подавался кислород. Назогастральная трубка входила в левую ноздрю и по пищеводу попадала в желудок. Катетер отводил мочу. Два внутривенных катетера подавали жидкость. В запястье был вставлен внутриартериальный катетер, а на экране осциллографа танцевала линия кровяного давления. Джек взглянул на пластиковые мешочки капельниц, висящие над кроватью, и понял, что Дебби вводят сильные антибиотики. Плохой признак: значит, она заполучила инфекцию — неудивительно для пациента, проведшего две недели в коме. Любое нарушение кожного покрова, каждая трубка — все это дорога для бактерий, и теперь организм Дебби сражался с ними.
Джек понял все с первого взгляда, но матери Дебби, сидевшей рядом и сжимавшей руку дочери, ничего говорить не стал. Мышцы лица пациентки расслаблены, челюсть отвисла, веки полуприкрыты. Она пребывала в глубокой коме и ничего не чувствовала, даже боли.
Когда Джек вошел в палату, Маргарет подняла взгляд и кивнула.
— Ночь была тяжелой, — сообщила Маргарет. — Лихорадка. Врачи не знают, в чем причина.
— Антибиотики должны помочь.
— А потом? Мы вылечим инфекцию, и что потом? — Маргарет глубоко вздохнула. — Ей бы все это не понравилось. Все эти трубки. Иголки. Она бы захотела уйти.
— Еще не время сдаваться. Ее энцефалограмма показывает активность. Мозг не умер.
— Тогда почему она не приходит в себя?
— Она молода. Она должна жить.
— Но это не жизнь. — Маргарет посмотрела на руку дочери. Опухшую и посиневшую от игл капельниц. — Когда умирал отец Дебби, она сказала мне, что ни за что не хотела бы закончить жизнь вот так. Чтобы ее кормили через трубки. Я все время вспоминаю ее слова… — Маргарет снова посмотрела на Джека. — Что бы вы сделали? Если бы это была ваша жена?
— Я бы даже мысли не допустил о том, чтобы сдаться.
— Даже если бы она сказала вам, что не хочет заканчивать свою жизнь так?
Джек на мгновение задумался. Затем убежденно произнес:
— В конечном счете это было бы мое решение. Я не стал бы слушать ни ее, ни кого-либо другого. Я бы стал бороться за любимого человека. В любом случае. Даже если шанс на спасение невелик.
Его слова не утешили Маргарет. У него не было права подвергать сомнению ее убеждения, ее интуицию, но она спросила его мнение, и Джек ответил сердцем, а не разумом.
Чувствуя себя виноватым, он потрепал Маргарет по плечу на прощание и вышел из палаты. Скорей всего решение примет сама природа. Пациент в коме с соматической инфекцией уже стоит на пороге смерти.
Джек вышел из отделения интенсивной терапии и с мрачным видом шагнул в лифт. Тягостное начало отпуска. Он решил, что, спустившись в приемную, первым делом зайдет в магазин за упаковкой пива. Ледяное пиво и полуденный выход в море под парусом — вот что ему сейчас нужно. Это отвлечет от мыслей о Дебби Ханинг.
— Интенсивная хирургия, экстренная ситуация! Интенсивная хирургия, экстренная ситуация!
Услышав сигнал больничной системы оповещения, Джек вскинул голову. «Дебби», — подумал он и бросился к лестнице.
В ее палату уже набились служащие больницы. Он протиснулся к кровати и метнул взгляд на монитор. «Фибрилляция желудочков!» Ее сердце превратилось в трепещущий комок мышц, не способный перекачивать кровь и поддерживать работу мозга.
— Ампулу эпинефрина немедленно! — крикнула одна из медсестер.
— Отошли все! — приказал врач, приложив дефибриллятор к грудной клетке.
Джек видел, как тело Дебби тряхнул разряд, и заметил, что линия на мониторе, подскочив, снова резко метнулась вниз. По-прежнему фибрилляция желудочков.
Медсестра продолжала реанимацию, ее короткие светлые волосы колыхались в такт движениям — она делала Дебби непрямой массаж сердца. Невролог Дебби, доктор Саломон, посмотрел на подошедшего Джека.
— Ввели амиодарон? — спросил Джек.
— Вводим, но он не помогает.
Джек снова взглянул на монитор. Фибрилляция желудочков затихала, линия постепенно становилась прямой.
— Мы пропускали разряд четыре раза, — сказал Саломон. — Сердцебиения нет.
— Внутрисердечно эпинефрин?
— Осталось только молиться. Давай, действуй!
Медсестра приготовила шприц с эпинефрином и надела на него длинную кардиальную иглу. Когда Джек брал шприц, он уже знал, что битва проиграна. Эта процедура ничего не изменит. Но он думал о Билле Ханинге, который ждал возвращения на Землю к жене. И помнил о том, что несколько минут назад сказал Маргарет.
