– Я… Я… Подожди! – Ярик хотел коснуться меня, но я отшатнулась. – Позволь объяснить!
Я подняла на него взгляд. Эти глаза, эта улыбка – все то, что успела по-настоящему полюбить. Чужое. Холодное. Отталкивающее. Глаза, глядя в которые я снова переживала ужасное унижение.
– Что тут объяснять, Ярик? – Его имя, как нож на моем языке. – Что? Убери руки и дай мне пройти!
Меня трясло, но я не собиралась снова показывать ему свою слабость. Лихорадочно придумывала, как бы обойти препятствие и сбежать, пока слезы снова не заполнили глаза.
– Я… – Его веки налились краснотой. – Я сам не понимаю, почему… я… – Он зажмурился.
Его руки все еще тянулись ко мне в умоляющем жесте.
– Не надо, Ярик! Просто пусти меня. Я все уже видела. Твои друзья хорошо посмеялись надо мной. Надеюсь, тебе тоже было весело.
– Даша! – воскликнул он.
– Одного только не понимаю, зачем ты пошел за мной?
– Даш, позволь мне все исправить!
– Зачем?
– Ты… ты важна для меня.
Как же тяжело ему дались эти слова. Я пошатнулась, не чувствуя ног. Шумел теплый ветер, во дворе скрипели старые качели, деревья мягко шелестели листвой.
– Если я тебе важна, ты мог бы меня защитить. – Теряя силы, я прислонилась к холодной стене. – Неужели тебе так важно было их мнение?
– Прости меня, Даш. Прости! Прости!
– Или ты опьянел от славы? Слишком много девушек появилось вокруг?
Ярик дрожал, кусая губы.
– Я не знаю, что это. Я… Даш, я растерялся. Клянусь, я все исправлю. Я смогу. Поверь! – Прекрасные темные глаза на прекрасном лице смотрели на меня, заставляя исчезнуть к черту весь остальной мир. – Пожалуйста! Знаю, мне нет прощения, но…
– Трусость не лечится.
– Да-а-аша! – он позвал меня с такой непередаваемой нежностью, что защемило в груди.
Он был так близко. Рядом – почти вплотную ко мне. Его частое дыхание обжигало мою кожу. Мои коленки тряслись, кровь шумела в ушах.
– Ты сделал выбор, – прошептала я.
– Нет!
– Сделал.
– Нет! – Ярик отчаянно тряс головой.
– Я так в тебе ошиблась… Дурочка! Так сильно ошиблась. Ты стыдился меня. А теперь мне стыдно за тебя.
Мне казалось, что я слышу, как отчаянно бьется его сердце.
– Дашка, – его запах окутал меня жарким одеялом, от его тепла закружилась голова, – Дашка, я идиот, – пробормотал, нежно касаясь пальцами моего виска и щеки, – сразу не понял. Я ж без тебя не смогу, Даш…
Он разомкнул губы, чтобы глотнуть воздуха, я посмотрела ему в глаза.
– Иди своей дорогой, Ярослав. Нам больше не по пути. – Толкнула его изо всех сил, дернула на себя тяжелую дверь и помчалась вверх по лестнице. – Уходи!
Конечно, он бросился за мной. Я слышала его тяжелые шаги в полутьме подъезда. Бежала, почти не разбирая пути, запинаясь, падая и поднимаясь вновь.
– Дашка! Даш, пожалуйста! Даш! Ты же знаешь, что ты мне всегда нравилась!
– Я нравилась тебе так сильно, что ты не был способен признаться в этом своим ничтожным друзьям!
– Я прямо сейчас всем скажу. Остановись!
– Ты даже отцу не можешь признаться, чего на самом деле хочешь!
Мы пробегали пролет за пролетом. Я хваталась дрожащими пальцами за перила и подтягивалась, чтобы подниматься еще быстрее. Воздух обжигал сухое горло, пульс стучал в ушах барабанной дробью.
– Дашка, я ведь тебя люблю!
Это абсолютно ничего не меняло!
– Никогда не поверю… – Непослушные пальцы выронили ключи.
Я присела, нащупала их, судорожно вставила в замочную скважину и повернула.
– Люблю… – Ярик схватил меня за локоть, лихорадочно потянул на себя.
– Так не любят! – Я толкнула дверь.
– Подожди! – не сдавался он.
Я обернулась. В его глазах застыли слезы. Кажется, он готов был встать на колени. Но этим, увы, ничего не исправишь. Поздно!
– От-пус-ти! – Я вбежала в квартиру.
– Даша!
– Знаешь, кем я тебя считаю? – прокричала я. – Жалким неудачником! Трусом! Иди, смейся со своими друзьями надо мной и дальше. – Ударила ладонями по двери. – Ненавижу тебя! Уходи! Не хочу тебя больше видеть! – Я сползла на пол и дала волю слезам.
– Что такое? Что случилось? – спросила сонным голосом бабуля, включая свет в прихожей.
Ярик колотил в дверь, а я сидела на полу и продолжала плакать.
– Открой! – слышалось снаружи.
– Да что стряслось? – еще раз спросила бабушка.
Она присела рядом со мной. Я принялась мотать головой, чтобы она не смела открывать ему дверь.
– Девочка моя… – Бабуля стирала шершавыми ладонями слезы с моих щек, но те упрямо продолжали катиться.
– Уходи, уходи, – жалобно и тихо повторяла я, не в силах произнести ничего другого.
– Все, милая, все. Уже все. Он ушел.
– Прости! – Я высвободилась из бабулиных объятий и поплелась в свою комнату.
Сорвала с себя несчастное платье, дурацкие колготки, достала из волос заколки и швырнула на стол. А потом рухнула на кровать. Кажется, за стеной опять ругались. Я спрятала голову под подушку. Стало тихо. В этот момент я поклялась себе больше никогда ни в кого не влюбляться.
Ни-ког-да.
11
На следующий день я проснулась от того, что горело все тело.
Видимо, мой организм отказывался принимать случившееся, поэтому у меня поднялась высокая температура. Я лежала, ощущая полную безнадежность. И мне хотелось болеть бесконечно, чтобы можно было не вставать с постели и не возвращаться в обычную жизнь.
Бабушка очень переживала. Она хлопотала вокруг меня, недоумевая, чем же я заболела. Давала лекарства, посоветовавшись с врачами, варила бульон и чай, от которых я неизменно отказывалась, и протирала мокрым полотенцем мой лоб.
Доктор, дважды приходивший по вызову, сетовал на респираторную инфекцию, хотя никаких ее симптомов у меня не было. Я просто лежала с высоченной температурой и отказывалась реагировать на внешний мир. Один сплошной недостаток – вот кем я себя тогда считала. А еще посмешищем. И ни о чем другом думать не могла.
Единственное, на что откликалось мое сердце, – это раздающиеся время от времени телефонные звонки. Каждый раз оно замирало, когда бабуля подходила к аппарату. Каждый раз оно почему-то глупо надеялось, что это он. Но всякий раз оказывалось, что это кто-то другой.
Больно.
Лихорадка продолжалась около недели. Мне казалось, что я ее вызываю силой воли. Но скоро я начала оживать.
Одним солнечным летним утром я вдруг проснулась от осознания одного странного факта: все это время за стеной никто не играл на фортепиано. Удивительно, я настолько привыкла к этим звукам, что теперь мне их не хватало. Что и говорить, Ярика мне тоже не хватало. Я злилась на него, обижалась и очень скучала. Безумно хотела, чтобы он пришел, я бы его простила. Ждала, что позвонит. Но он не давал о себе знать.
Хотя ничего странного в его поведении не было, ведь я оттолкнула его, когда он хотел поговорить и все объяснить. Возможно, мы могли бы остаться друзьями, но из-за острой боли я не слышала его. И теперь… теперь… Черт! Теперь я люто ненавидела его… и все еще считала самым красивым на свете.
А потом я начала заедать свою беду вкусностями. Сладкое всегда избавляло меня от огорчений. Я лежала в постели, читала и ела.
Нет, не так: ела, ела, ела, ела, ела…
Затаскивала в кровать по две-три книги, ставила рядом пирожные и булочки и беспрерывно читала, заедая буквы калориями.
И бабушка снова мне потакала: она была доведена моей недельной голодовкой до такого отчаяния и теперь просто радовалась, что я снова ем.
Постельно-жральная забастовка длилась еще пару недель. Я заедала стресс, а чтение книг отвлекало меня от необходимости думать о своей горькой доле. К зеркалу я тоже не подходила. Зачем? Чтобы испугаться собственного отражения? Я отвергала себя всеми возможными способами. Я видела, как и люди вокруг, только жир. Страшную, закомплексованную гору жира.
И я поняла, что прежней оставаться нельзя. Нужно что-то менять – в питании, мировоззрении, отношении к своему телу. Трансформировать его либо принять таким, какое оно есть. Добиться такой фигуры, чтобы осенью одноклассники ахнули от удивления, или вооружиться самоиронией, чтобы никто, кроме меня самой, больше над моим весом шутить не смел. Я наконец-то решилась выйти из дома и пошла записываться в тренажерный зал. Девушка-администратор посмотрела на меня понимающе. Предложила бесплатное занятие для худеющих и с инструктором на тренажерах для начинающих.
