– Аккорд – сорок процентов, и пусковые.
– Само собой.
– Пусковых – двадцать процентов. И премию. – На глазах всего народа Прокопенюк сосал кровь из начальства.
– Сделаешь в срок – будет премия.
– В размере квартальной, – вконец обнаглел Прокопенюк. – За ударный труд на особо важном объекте.
Бухгалтер вытер плешь концом старого шелкового галстука. Потом им же протер очки.
– А не треснешь? – полюбопытствовал он.
– Не тресну, – заверил Прокопенюк. – Лишь бы ты не треснул. И бригаду разборщиков – под мое начало. И лапы им сварить новые, не из тех ломов, что гнутся, а закаленных, сам отберу.
Начальник мастерских пожал плечами.
– Все? – спросил Литвиненко. – Но смотри: чтоб завтра в девять приступили!
– Есть! – молодцевато подыграл Прокопенюк. И отправился по домам – переговорить с машинистом, помощником, вальщиком и трактористом. Организовать дело он умел, этого у него не отнимешь.
И – работа закипела! Именно так и подумал назавтра Литвиненко: «Работа закипела!» – лично глядя, как рушатся сосны и кедры, как сверкают топоры сучкорубов, с ревом ворочается, оттаскивая стволы, трелевщик, с визгом врезается в них бензопила, разделяя на двухметровые свежие кругляши, ложащиеся в линию шпал будущей дороги.
В Белоборске заняли позицию выжидательную. Горячие умы прикидывали новый маршрут до усть-куломского магазина. Дебатировался вопрос о разделе заработков. Сомневались насчет постройки моста: пусть речушка плевая, вброд переходили, однако – инженерия!..
Каждый вечер в половине седьмого Прокопенюк являлся к директору докладывать о ходе работ. Половицы победно скрипели под его кирзачами, брезентовая куртка вкусно пахла скипидаром и хвоей, взгляд из-под кепочки являл достоинство. Ребятки выказывали рвение, крутая пахота не сгибала: дорога рвалась вперед полным ходом.
К первому июля он доложил:
– Два километра девятьсот – как одна копеечка!
– Спасибо за работу! – ответил Литвиненко и стиснул ему руку.
Первое августа:
– Есть пять семьсот!
– Спасибо за работу!..
– Спасибо в стакан не нальешь, – хмуровато сказал Прокопенюк.
Зашедший за подписями бухгалтер в негодовании потряс кулачками. Жора, молодой бригадир молдаван, одобрительно хрюкнул.
– Тебе что – мало? – угрожающе протянул Литвиненко. – Твои бездельники в этом месяце по…
– …шестьсот двадцать, – услужливо подсказал бухгалтер.
– А вламывали как?
Усть-Кулом постепенно разделился на два лагеря: команда Прокопенюка – и все остальные. Прокопенюковцы получали шестьсот-семьсот на круг. Им продавали в неделю по две банки тушенки и сгущенки, хотя полагались они всем работающим в лесу, а также индийский чай, который на прилавок не выставлялся и шел как бы через спецраспределение. В день получки по личному распоряжению директора им отпустили в специальной кладовке орсовского склада по бутылке коньяка, который в магазине отродясь не стоял: исключительно водка и красное.
Обделенный же лагерь нарек эту рабочую гвардию рабочей аристократией и в свою очередь расслоился на две неравные части: первая, составлявшая подавляющее большинство, завидовала завистью обычной, то есть черной, и ратовала привести прокопенюковцев к общему знаменателю и даже репрессировать за рвачество; вторая же, меньшая часть завидовала завистью белой, то есть строила козни, как бы самим проникнуть в привилегированный круг, и при этом условии была согласна примириться с создавшимся положением. Продавщицы вели с Прокопенюком взаимовыгодные переговоры об устройстве своих мужей. Смазчик Пронькин, известный алкаш, после аванса гонялся за Прокопенюком с цепью от пилы, требуя восстановить равноправие.
А из райкома регулярно запрашивали с доброжелательной требовательностью:
– Как осваивается фронт работ?
– Согласно графика! – кричал Литвиненко, прижав для лучшей слышимости руку рупором к трубке. – С превышением нормативов!
– Ты подсчитал, на сколько процентов повысится использование техники?
– На одиннадцать и семь десятых! – бухал он без боязни: контора подгонит нужный результат.
– Так это же прекрасно! – ликовала трубка. – А производительность труда?
– Экономисты мои обсчитывают, – врал Литвиненко.
– Прикидочную цифру можешь назвать? Нам надо включить в отчет.
– Шесть процентов, – придумала экономистка правдоподобную цифру.
– Семь с половиной процентов, – передал Литвиненко.
– Молодец, Литвиненко!
В кабинете между портретом и сейфом Литвиненко повесил крупномасштабную карту района и каждый вечер скрупулезно отмечал красным карандашом пройденный отрезок на идеальной прямой, соединявшей 39-й километр с Белоборском.
К сентябрю красная стрела подползла к голубой ниточке реки, что соответствовало на местности расстоянию в семь километров семьсот метров. (Конечно – гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить; могло оказаться там и больше восьми километров, кто в тайге эти километры мерил; могли и в сторону метров на пятьсот уйти – и это не смертельно, там скруглим, дело обычное, не транссибирскую магистраль строим, рабочую узкоколейку.)
Он весело хлопнул Прокопенюка по литому круглому плечу:
– Ну как, бисова душа, реку-то уже видно?
– Куда ж она денется, – ровно ответил Прокопенюк. – Мы свое сделаем, не подведем.
– Завтра вас навещу!
– Милости просим…
Плавно ответвляясь от насыпи, железнодорожная колея с радующей глаз прямизной рассекала тайгу. Посверкивающие рельсы были намертво пришиты к оранжевым круглякам шпал, еще не успевших потускнеть. В конце пути безостановочно продолжалась отрадная деятельность: деревья валились, трелевщик урчал, топоры тюкали, вперестук гнали эхо молоты костыльщиков, с одного маха вгоняющих четырехгранные костыли в податливую сосновую древесину.
– Прокопенюк свои груши отрабатывает, – с мрачноватой горделивостью предъявил картину Прокопенюк.
– Сколько уже сделали?
– Семь километров и восемьсот двадцать метров. Сегодня уже девятнадцать звён уложили, это сто четырнадцать метров. (Он не врал: столько показал и спидометр мотовоза.)
– Так… – молвил Литвиненко, сурово вглядываясь в перспективу. – К реке вышли?
– Все по плану, – пожал плечами Прокопенюк.
– Так вышли?
– Да куда ж она денется.
– Вышли или нет?! Сколько осталось?
– Ну, может, самая ерунда осталась…
– Сколько?!
– Да что я, речник, – грубовато сказал Прокопенюк.
Литвиненко достал компас, линейку, циркуль, расстелил на траве карту. Проверил.
– Должны уже выйти, – скрывая растерянность, произнес он.
– Должны – значит, выйдем, – успокоил Прокопенюк.
– Все будет в ажуре, – заверил богатырь Жора, бригадир молдаван, скаля белейшие зубы с зажатой в них беломориной.
– А ну пошли посмотрим, – решил Литвиненко.
– Рабочий день кончился, – сказал Прокопенюк. – И так уж задержались, вон темнеет уже.
– Ничего!
Но в чаще темнело быстро, люди за спиной недовольно медлили, Литвиненко как-то сразу устал, выдохся, и машинист все время подавал гудки, нервировал (торопился домой, к хозяйству); действительно, подумал Литвиненко, а вдруг тут не пятьдесят метров, а пятьсот, на ночь глядя лезть в лес и правда без толку, и промерить расстояние точно надо будет.
– Но завтра – обязательно!
– Само собой.
Но назавтра его срочно вызвали на совещание в район, по срывам подготовки к итогам третьего квартала и окончанию сплавного сезона, вернулся он только через два дня, сплавщики как обычно не справлялись, и весь день он проторчал на сплаве, а потом был день получки, потом суббота, так и затянулось.
Из райкома теребили:
– Сообщите процент выполнения плана по железнодорожному строительству!
– Сто двадцать два процента! – орал Литвиненко.
– Сколько погонных километров?
– Семь девятьсот!
– К реке вышли?
– Так точно!
– А мост?
– Мостовая бригада сформирована. Инженер произвел расчеты. Поставим в кратчайшие сроки!
– Не подкачай! – вибрировала мембрана в трубке.
В среду Прокопенюк вернулся из лесу в час дня. Шагая весомо и мерно, с непроницаемым лицом, он стукнул в директорский кабинет, сел, снял кепку и пробасил:
– Ну вот, значит. Я свое слово сдержал.
– Готово?! – радостно вскинулся Литвиненко. Обнял, стиснул: – Молодец, бисова твоя душа! Ну, поехали – покажешь!
Вагончика под рукой не было, встали по-простому в кабину.
– До берега дошли?
– Все как обещали, – повторил Прокопенюк.
Точно на стрелке Литвиненко списал для верности цифры со спидометра. Напряженно вглядывался в размытую расстоянием табачно-зеленую даль, куда летело синее двойное лезвие рельсов. Прокопенюк молча курил, сев на корточки в углу под окошечком.
Через пятнадцать минут Литвиненко начал бледнеть. Но он молчал, надеясь убедиться, что видимое ему только кажется, что на самом деле все так, как должно быть.
