Она медленно поднялась на лапы. Язык вывалился у неё изо рта, по нему на пол скапывала кровь. В комнате ещё клубился ядовитый пар ведьминого зелья.
Выше колен моё тело стало мешком из бесчувственной кожи, набитым пеплом. Почему же она пощадила ноги?
— Уходи! — не оборачиваясь, молвила ведьма.
Послышался нарастающий свистящий звук. Всё поплыло, как в тумане. Кошка стала увеличиваться в размерах и изменяться, шерсть осыпалась с неё, морда вытягивалась. Одежда снова очутилась на мне. Стены комнаты таяли, сквозь пол блеснули волны Фонтанки. Ведьма превратилась в стройного обнажённого юношу. В руках у него появились поводья, он накидывал их на белую лошадь с синими глазами. Свист стал таким пронзительным, что барабанные перепонки грозили лопнуть. Лошадь и юноша застыли, окаменев. Их тела наливались серой тяжестью. Я успел заметить вытянутую тень от снаряда, скользнувшего по мосту. Яркая вспышка разнесла на куски одну из Клодтовских скульптур. Десяток раскалённых ножей вспороли мне грудь и живот. В небо взметнулся ореол багрового огня. Подо мной образовалась пустота, и я рухнул в неё, не меняя вертикальной позы. Торчащие кости коленных суставов противно скрипнули по мёрзлой мостовой. Я успел ещё заметить лужу крови под собой и удивиться своему маленькому росту до того, как горящие волосы упали мне на глаза.
Жизнь, а вместе с ней и подвижность, оставили моё тело. Но смерть не пришла. Потеряв всякую временную ориентацию, я приник к Аничкову мосту, вслушиваясь в равномерные глухие удары и не понимая: то ли это продолжают пульсировать стены ведьминого жилища, то ли это последние рефлекторные толчки моего сердца, подпрыгивающего в двух шагах от края моста, неподалёку от дымящейся, бесформенной груды плоти, бывшей минуту назад моим телом. Но время шло (минуты? часы? годы?) а оно всё билось и билось, не желая останавливаться. Я должен был посмотреть, что с ним происходит. Я оторвал голову от подушки, но увидел только полированную поверхность секретера. НИЧЕГО, СЕГОДНЯ ВСЁ КОНЧИТСЯ. Было без четверти семь. До ухода на работу я мог ещё успеть попариться в ванной. На душе стало легче, когда я увидел, что жена спит с детьми в гостиной, и неприятные объяснения откладываются до вечера.
С наслаждением я окунулся в горячую воду, вытянулся и замер, слушая мягкое журчание душа и таинственный плеск волн под мостом. Какие-то люди подхватили меня, вынули из кармана обгоревшее удостоверение, привязали к руке бирку и забросили в крытую брезентом машину, пахнущую кровью и смертью. Там уже лежали десятки изувеченных и холодных трупов, некоторые с бирками, некоторые без. Водитель газанул, и нас повезли, по иронии судьбы, на Пискарёвку. По дороге я смотрел в окно и совершенно не реагировал на Серёгину болтовню. Могилы для нас уже были выкопаны. Тех, кто был с бирками, аккуратно разложили в одинаковые ямки и забросали землёй, насыпав сверху небольшие холмики. Конечно, без гробов, их на всех не хватило бы. Неопознанных же сваливали в огромные общие ямы. Погибших было много, и кладбище с довоенных лет выросло почти вчетверо. Моё место оказалось неподалёку от могилы отца, как раз там, где стояла раньше наша сторожка. Настоящим украшением моей могилы стал столбик с надписью: «Виталий Кряжко. 1915–1941». Возраст не совпадал, но по мне это определить было невозможно.
Вскоре я начал познавать разнообразие местной жизни. Конечно, прежде всего я обратил внимание на деревья и ворон. Деревья здесь были особенные, и — разные. Я не имею в виду породу. У деревьев, как и у людей, имелись характеры — у каждого свой. Вблизи меня росло два дерева. Они перешёптывались с ветром, посылали неведомые мне сигналы своим собратьям, но между собой не разговаривали. Более того, вокруг них чувствовалась глухая вражда, непонятная и пугающая. А под землёй в смертельную схватку вступили корни. Гордая и независимая берёза пыталась задушить соперника. Соперником был молодой тополь с претензиями на близлежащую территорию. Вороны же вносили сумятицу в спокойную, размеренную тишину кладбища. Они то громко каркали, перелетая с места на место, то, наоборот, собирались на одном — двух деревьях, заинтересовавшись неведомо чем. Похоже, сейчас они слушали Костю, с умным видом рассказывающего нам с Серёгой свой очередной бессмысленный сон. Я только отметил про себя, что уже полдень, и мы, по-видимому, спилили не первое дерево. Ребята не замечали в моём поведении ничего странного, и я, ни о чём не беспокоясь, дёрнул шнур стартёра. Бензопила взревела, и вороны захлопали крыльями, уносясь прочь. О многочисленных червях и насекомых, появляющихся летом, я тогда ещё не знал. Но то, что мне удалось увидеть, глубоко потрясло меня.
Вообще-то, нельзя сказать, что я видел. Ведь мои глаза были выжжены, а пустые глазницы черепа если бы и могли, то увидели бы лишь землю. Моё восприятие окружающей среды вышло на совершенно иной уровень, о существовании которого я ранее и не подозревал. Я не видел, не слышал, не осязал, но я чувствовал всех живых существ, находившихся поблизости. И не только чувствовал их самих, но и ощущал их эмоции. Это позволяло мне отличать, например, собаку от человека или одного человека от другого.
Что такое душа? Кто может дать ответ на этот вопрос? Ведьма сказала, что моя душа останется со мной навсегда. И, без сомнения, на Пискарёвском подобных мне не было. Но остальные мертвецы, не имевшие такой привилегии, не стали абсолютно мёртвыми от этого. Что-то сохранилось, какие-то энергетические факторы, какие-то слабые поля неизвестной мне природы, какое-то незримое даже для меня нечто. Незримое, но угадываемое. И, при всей своей неясности и неуловимости, это нечто сохраняло свою индивидуальность. Так, совершенно непостижимым образом, я узнал, каким был при жизни мой сосед, некий паренёк, погибший в один день со мной во время того же самого артобстрела. Эмоции, сопутствовавшие его гибели, кстати, я прочувствовал точно также. Раз за разом, особенно в лунные ночи, я на себе испытывал его боль и его страх перед надвигающейся смертью, из чего я сделал вывод, что он умирал медленно и в ясном сознании. Казалось, что его последняя минута невероятно растянулась и продолжается до сих пор. Кроме того, видимо, он был влюблён в какую-то стерву, которая этого не замечала, и его мучительные изнывания накладывались на предсмертные переживания непередаваемо напряжённым и тоскливым фоном, от которого мне порою просто некуда было деваться. А таких соседей было полно вокруг… Итак, я был обречён вечно слушать шёпот мёртвых…
Позже я заметил, что эти своеобразные следы оставались повсюду, где человек жил, и были тем сильнее, чем большее время он проводил на этом месте, причем силу и собственную жизнь имело всякое сильное чувство. Пространство приобретало черты личности — так комната со временем всё больше и больше соответствует характеру своего хозяина, а новые жильцы долго не могут избавиться от ощущения постороннего присутствия в доме.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
