Я стою на лестничной площадке перед дверью квартиры Пастернака. Звоню, довольно долго звоню, но мне не открывают…
У меня в руке небольшой сверток, в нем книжица. Анна Андреевна просила отнести ее и передать Борису Леонидовичу…
Наконец я слышу шаги в прихожей.
Дверь распахивается — и передо мною хозяин, по пояс голый и мокрый. Очевидно, я прервал его мытье…
— А-а-а, спасибо, спасибо, — говорит он, принимая сверток влажной рукою. Простите, я заставил вас ждать… Я был в ванной… Поклон Анне Андреевне и маме…
Дверь закрывается, и я опять один на лестнице.
А пока я шел до Лаврушинского, я заглянул в книжицу. Там рукою Ахматовой было написано: «To our first poet Boris Pasternak».
Мы — Ахматова, М. С. Петровых и я — сидим на деревянной больничной скамье. Все трое молчим. Мария Сергеевна и я не знаем, как начать… Мы пришли к Ахматовой в Боткинскую больницу, чтобы объявить ей о смерти Пастернака. Мы боимся, что весть о его кончине повлияет на течение ее собственной болезни…
Анна Андреевна расспрашивает нас о чем-то. Отвечаем мы односложно. Наконец она сама интересуется, какие вести из Переделкина.
Мария Сергеевна нежно гладит руку Ахматовой, глядя ей в глаза и приговаривая:
— Там плохо… Там очень плохо… Там совсем плохо…
— Он скончался? — тихо говорит Ахматова.
— Да, — отвечаем мы.
И тогда вместо ожидаемых проявлений отчаяния мы видим, как она истово крестится и произносит:
— Царствие ему небесное.
XI
На Ордынке завтрак. За столом не вполне понятное мне тягостное молчание. Отец читает юмористический журнал «Крокодил», а сам мрачнее тучи. Потом он молча передает журнал Ахматовой.
Анна Андреевна смотрит на страницу в течение нескольких секунд и кладет «Крокодил» на диван рядом с собою.
Завтрак окончился, все выходят из-за стола, я хватаю журнал и гляжу.
Страница так и стоит у меня перед глазами:
«Николай Грибачев. „Ощипанный джойнт“».
Я помню даже первую фразу:
«Плач стоит на реках Вавилонских, главная из которых — Гудзон». Это «памфлет» о «деле врачей-убийц».
Рискуя сорваться, я лезу по скользкой, обледеневшей крыше… Впереди и сзади меня еще человек двадцать таких же смельчаков. Теперь прыжок вниз, в подтаявший сугроб, — и мы почти у цели…
Это происходит 7 марта 1953 года. Крыша эта и двор расположены между Столешниковым и Камергерским переулками.
Все мы, в том числе и я с двумя приятелями, стремимся, минуя бесконечную очередь, попасть в Колонный зал и поглядеть на лежащего там мертвого Сталина.
Идея эта пришла в голову мне. В свои пятнадцать я сумел сообразить, что вполне реально пройти с той стороны, с которой движутся люди, уже побывавшие в Колонном зале.
Сказано — сделано. От площади Маяковского до Пушкинской оцепление было неплотным, и мы с приятелями пробрались без особенных усилий. От Пушкинской пришлось идти проходными дворами, и так добрались до Столешникова…
Мы примкнули к очереди почти у самой цели и через двадцать минут оказались там, куда тщетно рвались осатаневшие от горя несметные толпы.
В памяти осталась только пышная зелень, окружавшая гроб, да звуки траурной музыки…
Люди моего поколения помнят, как несколько дней подряд из всех репродукторов доносилась классика — симфоническая и фортепианная.
Скрипач Давид Ойстрах впоследствии вот что рассказывал одной нашей с ним общей знакомой. Пока гроб Сталина стоял в Колонном зале, они, лучшие исполнители, играли по очереди. Там же они могли немного отдохнуть и подкрепиться. За занавеской стояли стулья, стол с бутербродами и чаем.
В какой-то момент за эту занавеску заглянул Хрущев — лицо небритое, усталое, но довольное. Оглядев сидевших там знаменитых музыкантов, он сказал вполголоса:
— Повеселей, ребятки!
И лысая голова исчезла.
И еще немного о музыкантах.
Кто-то из коллег увидел в те дни плачущую Е. Г. Гилельс и принялся ее утешать:
— Ну что вы так убиваетесь… У нас будут еще вожди. Ну, может быть, не такие, как Сталин…
— Да плевать мне на вашего Сталина, — отвечала она, — я плачу оттого, что Сергей Сергеевич Прокофьев умер…
Действительно, С. С. Прокофьев скончался в один день с тираном. В свое время композитор Андрей Волконский рассказывал мне, что ему и другим ученикам Сергея Сергеевича, тем, кто занимался похоронами его, досталось много хлопот.
И самое главное, Прокофьев жил на улице Горького, а туда из-за оцепления невозможно было подогнать похоронную машину. И вот ученики несколько кварталов несли на плечах гроб, и их горе никак не смешивалось с горем прочих людей, устремившихся к Колонному залу.
Десять часов вечера, но еще совсем светло. Мы с отцом идем по летней Москве, тут, в центре, толкотня, гомон толпы, гудки автомобилей…
Ардов впервые ведет меня, повзрослевшего, в ресторан «Арагви».
Швейцары почтительно приветствуют отца, и мы с ним спускаемся в малый зал.
Низкие своды, росписи художника Тоидзе…
(Я даже столик тот помню, за который нас усадили.)
Официант записывает заказ, почтительно наклонив голову.
Потом он исчезает, и слышно, как его голос повторяет все буфетчику и повару.
— Так… Два шашлычка, — доносится до нас, — повнимательней пойдет!..
Мы с отцом сидим за мраморным столиком. Перед нами — кружки с пивом, моченый горох, соленые сухарики. Это «Пивной зал» на Пушкинской площади.
Я с любопытством оглядываюсь, здесь я тоже впервые.
В дальнем конце зала — лепной портик, а под ним три танцующие женские фигуры.
— Это что такое? — спрашиваю я отца.
— Три грации, — отвечает Ардов. — Набузовались пива и пляшут.
Мы с отцом сидим в артистической уборной знаменитой актрисы Евдокии Дмитриевны Турчаниновой. Мы пришли, чтобы выразить восхищение ее игрой. Старуха польщена и приветливо нам улыбается.
Чтобы слегка ее поразвлечь, Ардов решается рассказать ей один из самых последних анекдотов тогдашнего, хрущевского времени. Он говорит:
— Вы слышали, что сейчас всюду идут слияния — сливаются главки, тресты, министерства…
— Да, — отвечает актриса, — это я читала…
— И вот, говорят, чтобы не отстать от моды, в Министерстве культуры решили слить МХАТ и Малый, чтобы был один Московский Академический Мало-Художественный театр…
— Как?! Неужели есть такое решение?! — испуганно говорит Турчанинова. — Но это же ужасно! Это невозможно!
Она переполошилась не на шутку.
— Нет, нет, что вы! Это анекдот такой, всего-навсего анекдот, — пытается успокоить ее Ардов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
