Такова суть официальной версии, данной большевиками. Ее надо облечь в соответствующую плоть и кровь. Немецкие источники склонны «поездку Ленина превратить в «посылку» Ленина, как выразился ген. Людендорф в своих воспоминаниях: «Наше правительство, пославшее Ленина в Россию, взяло на себя огромную ответственность. Это путешествие оправдывалось с военной точки зрения: нужно было, чтобы Россия пала» Вслед за Людендорфом более определенно высказался ген. Гофман: «Разложение, внесенное в русскую армию революцией, мы естественно стремились усилить средствами пропаганды. В тылу кому то, поддержавшему сношения с жившими в Швейцарии в ссылке русскими, пришла в голову мысль использовать некоторых из этих русских, чтобы еще скорее уничтожить дух русской армии и отравить ее ядом». Через депутата Эрцбергера он сделал соответственное предложение мин. ин, дел…. Так осуществилась перевозка Ленина через Германию в Петербург!
Реальные политики в Германии, конечно, довольно отчетливо представляли себе в то время, что одной красивой словесностью о братстве народов в жестокое время войны действовать нельзя. Немецкая демократия приветствовала русскую революцию. В перспективе рисовался мир, ибо теперь борьба будет идти, – писал «Vorvaerts», – не с царизмом, а с союзом демократических народов». «Пальмовую ветвь» соц. демократии не отбрасывал и государственный канцлер, говоривший в рейхстаге: «Мы не хотим ничего другого как скорейшего заключения мира… на основе одинаково почетной для обеих сторон…. Мы увидим, желает ли русский народ мира… Мы будем следить за событиями хладнокровно с готовым для удара кулаком» (цитирую по тексту Суханова). Едва ли немцы «трепетали» в первый месяц после переворота в уверенности, что революция в России «развяжет и сорганизует народные силы для победоносного окончания войны»[42]; более вероятно, что в Германии правящие круги скорее разделяли дореволюционную схему первого министра иностранных дел Временного Правительства, говорившего с кафедры Государственной Думы еще в марте 16 г. о том, что «революция в России непременно приведет… к поражению». В этом смысле они и готовы были содействовать революции во вражеском лагере и тем более воспользоваться «временным замешательством» в жизни страны, чтобы «сломить сопротивление» (слова из воззвания Временного Правительства 9 марта). Отсюда логически вытекало сочувствие немецких военных сфер деятельности русских циммервальдцев. Германское правительство имело полное основание надеяться, что «крайние социалистические фантазеры» усилят в России хаос и что вследствие этого Россия будет вынуждены заключить мир[43]. Людендорф, однако,. считал необходимым подчеркнуть, что инициатива сущности исходила от рейхсканцлера и что высшее командование не было будто бы запрошено по этому поводу. Из полемики, возникшей в 1921 г. между Людендорфом и Брокдорф-Ранцау по поводу статьи первого, появившейся в «Мi1itar Wосhenblаt» в связи с разоблачениями Бернштейна, было названо и имя того, попал на счастливую идею «прогнать дьявола при помощи черта» и подорвать русскую революцию посредством анархии – это опять неизменный Парвус-Министр иностранных дел германской республики не возражал против таких утверждений, он протестовал лишь против приписываемой ему «подготовки переворота» в бытность его послом в Копенгагене. Непосредственное участие Парвуса в подготовке ленинской поездки подчеркивал Керенскому и Эд. Бернштейн (статья Керенского в «Новой России» 37 г.): мысль внушенная Парвусом копенгагенскому послу, нашла поддержку в министерстве иностранных дел у бар. фон Мальцана и у деп. Эрцбергера, стоявшего во главе военной германской пропаганды. Они убедили канцлера Бетман-Гольвега, и канцлер предложил Ставке осуществить «гениальный маневр», предложенный Парвусом (может быть, не без участия начальника разведывательного отдела при главной квартире полк. Николаи)… Парвусу «гениальный маневр» мог быть подсказан и самим Лениным через Ганецкого или обратно через того же Ганецкого сообщен Ленину. В конце концов, довольно безразлично, откуда исходила инициатива отдельного звена двухстороннего плана.
«Полупризнания» немецких генералов, по выражению Керенского, пожалуй, сами по себе еще ничего не говорят об «измене» Ленина, т. е. не служат подтверждением формального соглашения между двумя сторонами. По мнению Троцкого, все дело сводилось к «стратеги», из двух стратегов: Людендорфа, разрешившего Ленину проехать, и Ленина, принявшего это разрешение, Ленин видел «лучше и дальше». Мы только что видели, как приблизительно повествует немецкая сторона.
Посмотрим, как официально смотрел на дело сам Ленин. 17-го марта он писал «дорогому товарищу» Ганецкому, что «приказчики англо-французскаго империалистического капитала и русского империализма Милюкова и К°. способны пойти на все – на обман, предательство – на все, на все, чтобы помешать. Интернационалистам вернуться в Россию». Надо осуществлять как будто бы план Мартова: «Единственная без преувеличенная надежда для нас попасть в Россию, это – послать, как можно скорее, надежного человека в Россию, чтобы путем давления Совета Р. и С. Д. добиться от правительства обмена всех швейцарских эмигрантов на немецких интернированных». Но как убедить немцев? Ленин очень принципиален»: использоваться услугами людей, имеющих касательство к изданию «Колокола», я, конечно, не могу» – писал Ленин Ганецкому. Несколько, пожалуй, наивно было писать так лицу, можно сказать прилепившемуся к издателю «Die Glocke» – пусть даже по внешности только к коммерческим аферам Парвуса. Это, конечно, тактическое предупреждение. По другому рассматривать невозможно. Письмо Ленина предполагалось переслать в Россию партийным товарищам, которых надо было убедить, что единственная возможность прибыть в Россию – через Германию, и что ничего зазорного в этом не будет: интернационалисты сохранят чистоту риз и ни к какому сомнительному посредничеству не обратятся.
Петербургским ленинцам, отошедшим в значительной своей части в первые дни революции (особенно с момента прибытия из ссылки Каменева) от заветов учителя и подвергшимся влиянию общего психоза первых дней революции[44], казалось, что Ленину удастся пробраться менее экстравагантным путем. «Ульянов должен приехать немедленно. Все эмигранты приезжают свободно. Для Ульянова имеется специальное разрешение» – телеграфирует Шляпников Ганецкому.
На другой день после отправления телеграммы появилась «тревога за благополучный исход поездки» – ведь приказчики англо-французскаго империалистического капитала способны «на все… на все, на все». Шляпников вновь телеграфирует: «не форсируйте приезда Владимира. Избегайте риска». Между Петербургом и Стокгольмом завязываются оживленные сношения, о чем Шляпников рассказывает в своей книге – воспоминаниях «Семнадцатый год». 10-11 марта выехал специальный курьер – способная на «конспирацию» Стецкевич. Ей управляющий делами военного округа подполк. ген. штаба Гельбих помимо градоначальства в «несколько минут» добывает разрешение на выезд за границу и провоз «имущества партии»[45].
Курьер повез письма Ленину и «специальное устное поручение требовать скорейшего его приезда в Россию». Стецкевич благополучно вернулась 20-го из Стокгольма, привезла письма Леина и: «целый ряд предложений и проектов переправки» Ленина от Ганецкого. Каковы были эти проекты Шляпников не говорит…. Ганецкий сумел использовать для переписки и министерство того самого злобного «приказчика» империалистов, от которого Ленин ждал всяких напастей. Он использовал посольскую почту – и через миссию отправлял в министерство иностранных дел запечатанные пакеты, которые миссия не осматривала и которые, как
Надеялся Ганецкий, петербургские товарищи будут получать «нераспечатанными вероятно: о, господа эти будут еще стесняться» Ганецкий просил непременно «подтвердить» телеграфно «всё таки осторожно» получение пакетов…[46] В одном из писем, приводимых Шляпниковым (24-го), Ганецкий считал, что проект «Ильича» «провести нельзя». «Во всяком случае не предпринимайте пока никаких шагов, покуда не получите от меня телеграммы. Лишь только окажется, что он иначе проехать не может……я дам телеграмму… Тогда вы поймете, что Исп. Комитету Совета Р. С. Д. надо действовать во всю для всех швейцарских эмигрантов по плану Ильича». Петербургские товарищи уже настроились на определённый лад, и бюро ЦК «полностью» одобрило план возвращения па родину через Германию, хотя и учитывало, что этот проезд будет «использован всеми шовинистами, но другого пути не видно. Вновь посылается Стецкевич. Ради „спешности“ и „конспирации“ от „меньшевиков“ ее посылали только с рекомендательными письмами одного Шляпникова к комендантам Белоострова и Торнео. Рекомендации оказалась недостаточной, и в Торнео Стецкевич обыскали, но все-таки через границу пропустили. Курьеру был дан приказ: „Ленин должен приехать, каким угодно путем, не стесняясь ехать через Германию, если при этом не будет личной опасности быть задержанным“. С курьером было послано и „немного денег“.
