— Я не могу отпустить Стефана. Он изменник. Он жив только потому, что… Впрочем, это тебя уже не касается. Он умрет в заключении, Сигурд. Такова воля нашего повелителя.
— Еда отнести! Вино немного! — Сигурд смотрел на нее таким умоляющим взглядом, что головная повязка, расшитая драгоценными камнями, качнулась вниз. Императрица Мартина дарует эту милость своему верному слуге, но он должен ее заслужить. Ведь уже много дней она спала, как младенец, зная, что ее покой охраняет этот человек, не знающий ни страха, ни сомнений, готовый отдать жизнь за другого. Ведь тут, в Константинополе, больше не осталось подобных людей. Мартина, которая проникала в души людей своим звериным чутьем, знала это совершенно точно. Вокруг нее крутилась одна гниль, которая предаст, как только переменится ветер. И тут повелительница мира поймала себя на мысли, что жутко, до скрежета зубовного завидует неверному доместику, отчаянному игроку, не раз ставившему на кон свою собственную жизнь. Ведь у него есть брат, готовый начать за него войну, и друг, который готов за него умереть. Непрошеные слезы пробежали по щекам, прорезанными горькими складками у рта.
— Соберись! — прошептала она сама себе. — Мы государи, нам не дозволено человеческое. У нас есть наш долг. Он превыше всего!
— Сигурд как пес служить, — преданно смотрел на нее дан. — Сигурд умереть за госпожа. По одному слову умереть.
— Умирать за меня не надо, — жестко сказала императрица. — За меня надо убивать. Сможешь убить того, кого страшится убить сам василевс?
— Я убью даже змея Йормунганда, если госпожа велеть, — уверил ее Сигурд.
— Есть один человек, — сказала императрица с каменным лицом. — Он должен умереть. Если ты сможешь убить его так, что не останется следов, то я разрешу тебе увидеть Стефана и отнести ему еды.
— Я закрыть ему нос и рот, и немного подождать, госпожа, — кивнул Сигурд. — Никто ни о чем не догадаться. Когда его убить?
— В начале весны, — произнесла Мартина. — Тогда государь уедет в Антиохию. А пока держись подальше от темницы, Сигурд, иначе угодишь туда сам. И не делай такое лицо. Ты не такой дурак, каким хочешь казаться. Я вижу тебя насквозь.
Сигурд вышел, а она долго смотрела ему вслед. Ей было безумно жаль. Неужели придется лишиться такого преданного слуги? Ну что же! Оно того стоит. Она уже приняла свое решение.
1 Цитата из армянского историка Себеоса, оставившего жизнеописание императора Ираклия.
2 Один из островов в Мраморном море, пригород Стамбула.
3 Один из островов Мальтийского архипелага.
4 Веститоры — евнухи, заведовавшие императорским гардеробом. Протовестиарий — старший из них. Также он отвечал за личную казну императрицы.
Глава 5
Январь 637 года. Братислава.
Заканчивалась новогодняя неделя, в которую честной столичный люд гулял, как в последний раз, славя каждый своих богов. Языческий праздник Солнцеворота и Рождество Христово праздновали все вместе. Как-то так случайно получилось, что зороастрийский Хоррам руз тоже выпадал на это время, как и праздник молодого Солнца у митраистов. Правда, митраистов в Братиславе не наблюдалось, зато персов-огнепоклонников хватало. Они понемногу приезжали сюда и оставались в Словении навсегда. На их родине сейчас жилось весьма несладко.
Рождественский пост закончился, а потому народ гулял, веселился и водил хороводы вокруг нарядно украшенных елок, будучи в слегка приподнятом настроении. Государь не препятствовал, и таверны работали допоздна, возвращая серебро из карманов обывателей обратно в казну. Загулявших сверх меры и приличия горожан стража, в зависимости от социального статуса, либо приводила в чувство ударом под дых, либо почтительно провожала до дому, получая от жены уважаемого купца или дьяка положенный в таких случаях гривенник. Любили стражники на Новый Год службу нести.
А вот небрежно сколоченный деревянный сарай, стоявший в одном из лучших мест города, приводил всех в недоумение. Это еще что такое? Ведь перед неказистым зданием стояли санки всех трех княгинь и боярские выезды, запряженные тройками рослых коней.
— Чегой-то здесь происходит, уважаемый, а? — интересовался слегка подпивший мастеровой у воина из охраны, переминавшегося у входа с ноги на ногу.
— Театр тут! — важно отвечал тот. — Премьера! Царь Эдип! Понял?
— Не-а! — честно крутил башкой мастеровой. — Я кроме слова «понял» ни слова не понял! Ты, служивый, сейчас со мной говорил-то?
— Коли не понял, деревня, то и иди своей дорогой, — гордо отвернулся воин, который тоже не понимал значения им самим произнесенных слов, но виду не показывал, сохраняя торжественную важность.
— Ишь ты! — удивлялся народ. — Царь какой-то! Премьера! Знать бы еще, чего это такое! Видать, какая-то новая господская забава. С жиру бесятся бояре наши!
А внутри сарая, который отапливался железными печами, труппа, приехавшая летом из Александрии, осуществила свою самую заветную мечту — поставила Софокла, одного из трех великих трагиков. Мелочиться не стали, и начали с Царя Эдипа, который был «наше всё» в античной литературе. Зашли с козырей, так сказать. Ведь если и «Царь Эдип» не зацепит публику, то и вовсе на театральном деле можно будет ставить крест. Останется одни только похабные пантомимы на ярмарках разыгрывать.
Когда труппа лицедеев приехала в Братиславу, перед этим неплохо заработав на Большом торге, развлекая купцов, Самослав сначала не понял, чего от него хотят. Но, обдумав предложение, как следует, решил дать лицедеям шанс. Почему шанс? Да потому, что живьем старые пьесы не ставили уже несколько столетий, и культура античного театра была утрачена полностью. Говоря откровенно, восстанавливать ее особого смысла князь не видел. Все эти маски, которые менялись в зависимости от поведения персонажа, казались ему невообразимой глупостью. Он поставил условие — играют без всяких масок, женщины играют женщин, а мужчины — мужчин. Иначе не поймут люди греческих изысков. Тут пока, слава богам, греческих изысков не наблюдалось. По старинке люди жили. К его великому удивлению, труппу взялся опекать сам епископ Григорий, который, стыдливо пряча глаза, засыпал князя цитатами из Аристотеля, который данного автора ставил весьма высоко. Организацию будущего представления его преосвященство взял на себя. Лицедейство в империи считалось делом презренным и святыми отцами порицаемым, но в здешних лесах отцу Григорию дать укорот было просто некому. Папа Александрийский Вениамин прятался где-то в египетской пустыне. Папа римский Гонорий сидел в разоренной Италии, и не высовывал носа за стены Вечного города. Ему не до театра было. Тем более не до театра
