— Ты что, Ванин? — Шахаев разогнулся, натягивая сапоги.
— Так, ничего…
— Врешь.
— Ну, предположим… А у вас, товарищ сержант, девушка любимая есть? — издалека начал Сенька.
— Ну, тоже предположим. А дальше что?
Ванин растерялся. Своим вопросом он хотел вызвать Шахаева на откровенность и потом уж объявить о просьбе Акима. Но теперь этот так мудро задуманный план явно рушился. Было ясно, что Сенька не годился в дипломаты. Разговор сразу сложился иначе. Ванин стал поспешно придумывать новый вариант. И чтобы, очевидно, выиграть время, он на всякий случай сказал:
— Какой вы странный народ — казахи… Замкнутый, стеснительный.
— Скильки разив тоби говорыты, Семен, що сержант наш зовсим не казах, а буряко-монголыць, — поправил его Пинчук.
— Буряко!.. — передразнил Ванин.
Аким понял, что Сенька начал слишком издалека, и решил сам обратиться к Шахаеву.
— У меня к вам есть большая просьба, товарищ сержант…
— Без тебя обойдусь! — перебил его Семен.
Но Аким продолжал:
— В пяти километрах отсюда мое родное село…
— Сколько тебе нужно времени? — спросил Шахаев, не дослушав Акима.
Сенька был поражен столь неожиданным и быстрым решением сержанта. Ему и в голову не приходило, что Шахаев уже все знал.
— Так сколько же? — повторил он свой вопрос, глядя на длинную сутуловатую фигуру солдата, стоявшего перед ним.
— Сутки, не меньше, — сказал за Акима Сенька, стараясь хоть этим загладить свой прежний промах. Но Аким, сверкнув на него очками, проговорил слегка дрогнувшим голосом:
— Часа два… три…
— Даю тебе пять. Как стемнеет, отправляйся. Найдешь нас у деда Силантия. Кстати, узнаешь, есть ли там немцы.
В сумерки, наскоро распрощавшись с товарищами, Аким ушел. Семен долго прислушивался к потрескиванию прошлогодней стерни под ногами удалявшегося друга. Потом тихо проговорил:
— Ушел…
И полез в карман за кисетом.
Накрывшись пустым мешком, он курил, обжигая пальцы, курил долго, до тошноты, до звона в висках.
Сенька вдруг почувствовал на своем плече тяжелую руку. Сбросил с головы мешок, посмотрел: Пинчук…
— Петр, как бы и с этим чего не вышло, а?..
— Аким осторожен, Семен. Вин вернется…
Пинчук, Ванин и Аким уже давно воевали вместе.
Знойным летом 1942 года во время тяжелых боев в донских степях разведчикам лейтенанта Марченко, где служили Пинчук и Ванин, было приказано переплыть через Аксай и зацепиться за берег до прибытия основных сил дивизии. Плацдарм разведчики заняли. Но «основные силы», которых в дивизии оставалось не более двухсот активных штыков, так и не смогли переправиться. Немцы пристреляли каждый камень, каждый кустик и косили пулеметным огнем всякого, кто пытался появиться на берегу. Четыре дня отбивались разведчики. Из всего подразделения осталось только четверо — лейтенант Марченко, Пинчук, Вакуленко и Ванин. Кто-то из них робко предложил командиру:
— Может, ночью переплывем назад, товарищ лейтенант… Погибнем все — какой же прок… Лейтенант рассердился:
— Марченко еще ни перед кем не отступал!.. Запомни это! Еще раз услышу…
Горячая пыль висела в неподвижном воздухе. Повсюду валялись трупы немецких солдат. Разведчики только что отбили очередную атаку противника, схоронили еще одного своего товарища и, грязные, усталые и злые, сидели в исковерканном окопе, борясь с непреодолимым желанием бросить все к черту и лечь спать. Но тут блуждавший по реке ленивым, злым взглядом Ванин вдруг взволнованно зашептал:
— Товарищ лейтенант!.. К нам кто-то едет с того берега. Вон там. Смотрите!
Все повернулись к реке, по которой плыла утлая лодчонка.
Ночь была лунная, и солдаты видели, как маленькая лодка ныряла в волнах. Семен вдруг подумал, что лодку может заметить и противник, и сердце его сжалось. Вскоре где-то прогремел орудийный выстрел, а затем по чьей-то неслышной команде ожил весь берег. Вода закипела от разрывов снарядов и мин, пузырилась от пуль, немцы стреляли так яростно, будто не один солдат, а целый полк переправлялся на этот берег.
Лодка достигла уже почти середины реки, когда рядом с ней разорвался снаряд. Ее перевернуло, швырнуло в сторону и понесло вниз по течению. Лица разведчиков потемнели.
— Единственная душа плыла к нам, да и та пошла ко дну, — мрачно заключил Ванин.
— Перестань ныть! — остановил его Марченко.
— А я и не ною, товарищ лейтенант. Сами ж видели… — возразил Сенька и медленно зашагал к своей ячейке. — Пойду. А то скоро опять полезут. Немцы ведь как часы.
Немного спустя разведчики услышали бульканье воды у берега. Насторожились: «Может, немцы заходят вдоль берега в тыл?» С гранатами побежали к реке и в изумлении остановились. От реки, чуть передвигая длинные, тонкие ноги, шел высокий и худой красноармеец. В правой руке он держал телефонный аппарат, а за спиной нес катушку. Следом за бойцом тянулся черный, мокрый шнур. Поняв, в чем дело, разведчики подхватили связиста и повели к себе в окоп.
— Так это ты… на лодке?
Связист молча кивнул головой. С его русых волос и гимнастерки стекала вода. Он опустился на дно окопа, вынул из нагрудного кармана маленький футляр, надел очки. Семен с каким-то смешанным чувством восхищения и жалости глядел на худощавого солдата. Движимый этим душевным порывом, он вплотную придвинулся к связисту и, обхватив своими грубыми черными руками его тонкую шею, крепко прижал солдата к своей груди.
— Кто ты такой? Откуда, друг ты наш?.. Откуда ты?.. — спросил Ванин.
— Ерофеенко Аким. Из роты связи.
— Из роты связи?
— Ну да.
— Как же! Слыхали! — уверенно соврал Семен, полагая, что так будет приятнее для связиста. — Ерофеенко, значит?.. Так, так… Как же ты, братец мой, всплыл, не утонул? Ведь больно уж ты того… неуклюжий… Как же это, а?..
— Жить хотелось, вот и не утонул, — равнодушным тоном ответил Аким, уже принимаясь за дело. Не веря своим ушам, Семен переспросил:
— Жить? Так почему ж ты к тому берегу не плыл, а к нам, когда тебе назад было ближе?.. Жить?.. Тут ты с нами много не проживешь…
— Мне приказано на этот, а не на тот берег плыть, — все тем же безразличным тоном ответил связист. Он нажал на кнопку. Раздался тонкий, комариный звук. Дунул в трубку:
— Алло! Алло! Это «магнит»? Говорит Ерофеенко… В ухо телефониста ударил захлебывающийся крик, должно быть, его дружка:
— Ерофеенко?! Аким! Жив!..
— Перестань кричать. Попроси «первого»!
Марченко быстро подошел к аппарату, поднял к уху телефонную трубку. Рука лейтенанта крепко вцепилась и заплечные ремни снаряжения. Лейтенант и его солдаты знали, что «первый» — это командир дивизии.
— Да… так точно, товарищ «первый»! Ничего… Спасибо… Есть!..
Марченко еще с минуту держал трубку у уха, а потом осторожно положил ее на аппарат.
— Завтра. Ночью…
Сенька, услышав эти слова командира, быстро понял их смысл и так прижал к себе Акима, что у того очки слетели с носа.
— Милый ты наш, родной… Чудом посланный! Да мы с тобой теперь не то что до завтрашней ночи, а век на этой плешине можем продержаться!
Очнулись немецкие пулеметы, разорвали с треском тишину.
— Всполошились, дьяволы!
— Жарковато вам тут было? — спросил Аким.
— И не спрашивай. Такое, брат, было, аж кишки к сердцу в дверь стучались, — за всех ответил Семен и развалился в окопе, сладко позевывая.
Пинчук ушел наблюдать.
Стрельба прекратилась, стало тихо. Только вода шумела в камышах.
«Жить хотелось?.. Ишь ты! Чудак…»
У Ванина не выходили из головы эти слова…
Вот и сейчас, когда Аким ушел в родное село, Сенька вспомнил о них.
— Так, говоришь, вернется, Петр, а?
— А як же. Обязательно вернется.
— Может, мы зря его отпустили?
— Ничего не зря.
Солдаты замолчали. По степи с востока медленно подходила ночь. Шахаев обдумывал что-то. Потом позвал разведчиков и объявил:
— Сейчас отправимся. Надо проверить данные, полученные от партизан.
— А как же…
Сенька не договорил. Он хотел сказать: «А как жe Аким?», но вовремя сообразил, что об этом сейчас спрашивать не следует.
11
Старый Силантий все дни проводил в больших хлопотах. Ранним утром отправлялся в поле и возвращался домой только поздним вечером. Радостно взволнованный, садился за стол и, надев очки, записывал что-то на клочке бумаги. В такие минуты бабка боялась его тревожить: старик был крут. Присев рядышком и сложив на груди худенькие, с синими прожилками руки, тихая, она задумчиво глядела, как мохнатые брови Силантия сходились над переносицей, закрывая дужку очков, и ей до боли сердечной хотелось завести разговор о сыне, который с первых дней войны ушел добровольцем на фронт и теперь находится бог знает где. Но старуха боялась помешать мужу и, тяжело вздыхая, молчала.
