Они взяли обоих живьем, за что получили особую благодарность от командира батальона и местных оперативников. Но вот Коробейника успел ранить второй, как раз в этот момент спускавшийся с мансарды. Санька потом долго валялся со своим простреленным легким в госпитале, перетерпел целую серию физиотерапевтических процедур, но его все равно списали. А теперь он стоял лицом к стене, дожидаясь, когда конвоир откроет железную дверь камеры.
Отец Василий не мог поверить своим глазам. Но вот конвоир аккуратно завел Саньку внутрь камеры и так же основательно закрыл. Каким таким образом, после стольких лет службы, Коробейник мог оказаться в юрисдикции ковалевского холопа Пшенкина? Священник ничего не понимал!
* * *
Этой ночью он так и не заснул. Вспоминая события дня, отец Василий удивлялся тому, что просто не подошел к Ковалеву и прямо не объяснил, что, вероятно, произошла какая-то дикая ошибка и его люди взяли явно не того человека. Но он снова и снова с ожесточением в сердце понимал, что недалекий районный мент Ковалев, волей случая ухватившийся прямо за хвост синей птицы удачи, слушать его не станет. Как бы ни был он глуп, а то, что второго такого случая засветиться перед властями не представится, он понимает. И поэтому будет с упертостью рудокопа просеивать человеческий материал сквозь свои загребущие пальцы, пока каждый сверчок не получит свой шесток.
Священник отчаянно не хотел верить, что Санька съехал с прямого пути и связался с бандитами, но он вспоминал, как скользнул по нему и торопливо отдернулся узнающий Санькин взгляд, и ему становилось совсем плохо. Прежний Коробейник не стал бы отворачиваться от Мишани Шатунова, пусть и в поповском одеянии.
* * *
Чуткая Олюшка тоже почти не спала, поднялась пораньше, принялась готовить что-то вкусненькое и щебетала, щебетала, щебетала:
– Видел, Миша, нам Петрович уже и сарай доделал, и крыльцо толком поставил, – заглядывала она мужу в глаза, пытаясь хотя бы на время завтрака отвлечь батюшку от тягостных мыслей. Но получалось у нее неважно. Отец Василий все выслушал, но ничего не сказал и, кажется, даже не заметил, что было на завтрак.
Весь день отец Василий ходил, как вареный, а на недоуменные вопросы Алексия и Тамары Николаевны лишь ссылался на плохой сон. Но на самом деле он просто боялся. Он знал, что не выдержит и рано или поздно пойдет к Саньке. Но некогда абсолютно бесстрашный Мишаня Шатунов отчаянно боялся снова встретиться глазами с Коробейником. Увидеть, как Санька отвернет взгляд в сторону еще раз, было выше его сил. И только когда то ли жена, то ли мать кого-то из задержанных напомнила ему о причащении для сына, священник понял, что прятаться за свои моральные немочи больше не хочет.
Он отправился к Ковалеву, но тот в предоставлении помещения под исповедальню, да и вообще в пропуске на территории СИЗО номер два решительно отказал.
– Даже и не думайте об этом, батюшка! – замахал он руками. – У меня там работы невпроворот, люди сутками домой не могут попасть, а вы тут еще свою исповедальню на них повесите! И думать забудьте!
И тогда отец Василий пошел к Тохтарову.
Марат Ибрагимович долго ходил по кабинету, трогая себя за подбородок, и наконец сказал:
– Вот что, отец Василий, послезавтра я планирую завезти в новое здание доски и посуду. Если хотите, поехали со мной, но учтите, пробуду я там недолго, часов шесть-восемь. Что успеете сделать, то успеете. Идет?
Отец Василий сглотнул слюну и кивнул. Шесть-восемь часов было невероятно мало для такого серьезного дела, но это было лучше, чем ничего. «Лиха беда начало! – подумал он. – Мне туда хоть один палец просунуть, а там видно будет».
* * *
К обеду священник немного успокоился, так что, когда к нему подошли с просьбой причастить тяжелобольную женщину, глянул на часы и кивнул. Времени у него было достаточно, и откладывать на потом смысла не имело.
– Это недалеко, в Красном Бору, – торопливо объяснял приехавший на стареньком «Пежо» мужчина. – Она у меня уже четвертый год не ходит. Я уж и телевизор ей новый купил, и магнитофон поставил. А она все батюшку просит привезти.
– Правильно делает, что просит, – закивал отец Василий. – Телевизор душе не помощник. Вы и сами это должны понимать.
– Ах, батюшка, – улыбнулся мужчина, – я-то, может, и понимаю, да все дела да дела. Некогда о душе подумать.
– Нехорошо, – цокнул языком священник. – Если о самом главном не заботишься, разве пойдут на пользу все ваши «дела»? Сказано же: не собирайте сокровищ на земле.
Он довольно быстро собрался, отдал распоряжения Алексию и Тамаре Николаевне и вскоре уже ехал в Красный Бор. Мимо проносились поля зрелой кукурузы, то там, то здесь показывались из-за бугра зеленые веселые перелески, и жизнь уже не казалась такой тяжелой, а проблемы нерешаемыми. «Просто подойду к нему и спрошу, – думал отец Василий о Коробейнике. – И нечего здесь огород городить! Когда это я от проблем прятался?!»
Мужчина вел машину почти профессионально, на довольно приличной скорости, так что до Красного Бора добрались даже раньше, чем планировали. Они съехали с трассы на довольно прилично заасфальтированный проселок, проехали сквозь деревню насквозь и свернули вправо, к виднеющимся вдалеке длинным невысоким строениям.
– Мы, что называется, на выселках устроились, возле самого леса, – улыбнулся мужчина. – За хлебом, правда, приходится на машине ездить, но мы уже привыкли. Вроде и до фермы недалеко, а воздух все равно свежее.
Отец Василий понимающе закивал. Судя по манерам и разговору, мужчина был из городских, явно фермер, из новых. После перестройки их переехало в деревню довольно много. Понятное дело, освоиться сумели не все, но те, кто смог, обычно ни о чем не жалеют – продукты свежие на столе, да и с деньгами у них куда как лучше, чем в колхозе.
У невысокого оштукатуренного дома они остановились. Мужчина поставил машину под навес, вышел и широким жестом пригласил отца Василия пройти в дом. Священник прихватил с заднего сиденья корзинку с дарохранительницей и прошел следом.
Когда они прошли сквозь темные сени и оказались в небольшом беленном известью зале, отец Василий инстинктивно потянул носом, но привычного запаха, какой бывает в домах тяжелобольных людей, не ощутил. Он вообще не ощутил здесь запахов жизни. Не пахло ни борщом, ни оладьями, ни даже покупным хлебом. Только дух давно не топленного помещения висел здесь, да еще запах плесени и старой гнилой древесины.
– Вот мы и пришли, батюшка, – бодро произнес мужчина. – Позвольте, мы вам поможем. Рваный, возьми у священника корзинку.
Отец Василий кинулся назад, но его умело перехватили за горло, а в почки ему тут же уткнулся твердый ствол.
– Тихо-тихо, батюшка, не дергайтесь. А то бо-бо сделаю, а это никому не надо.
Священник скосил глаза и ощутил, как кровь прилила к лицу. Справа от него стоял парень с косым шрамом через правый глаз, тот самый, что заказывал отпевание Парфена несколько дней назад.
– Вот и хорошо, вот и молодец, – шепотом пропел у него под ухом тот, что прижал его горло. – Отдай корзинку. И тихо, а то будешь иметь неприятности. Быстро!
Отец Василий молча протянул корзинку – освободить правую руку в этой ситуации не мешало. Но помеченный шрамом Рваный, вместо того, чтобы взять ее, стремительно защелкнул на его запястье наручник.
– Вторую руку давай, – грубо распорядился он. – Нет, не так! Сзади дай! //– Отец Василий резко ушел вниз и, оставляя клочки бороды в чужих пальцах, дернулся в сторону. Рваный метнулся к нему, но священник остановил его локтем в горло и метнулся назад в сени. Загрохотала в кромешной тьме падающая металлическая посуда, он запнулся, упал, вскочил, но в тот самый момент, когда ему удалось найти дверь и распахнуть ее, он получил страшный удар по голове и снова провалился в темноту.* * * -// Сознание возвращалось толчками. Свет. Сумерки. Снова свет, уже ярче. Прямо перед его лицом возникло что-то белое и шершавое на вид. Отец Василий сосредоточился. По белой стене полз маленький красноватый паучок. Он упорно пробирался вверх, но потом срывался и снова повисал на своей паутинке, отчаянно перебирая лапками. И снова он умудрялся зацепиться за поверхность стены, и снова принимался зачем-то карабкаться вверх.
В ушах шумело, а перед глазами плавали цветные фигуры. Отец Василий повернул голову и почувствовал что-то теплое и мокрое, медленно стекающее по шее.
– Батон! Он очнулся.
Отец Василий довернул голову еще. На табуретке сидел Рваный. Он тревожно смотрел на священника, время от времени выжидательно оглядываясь.
– Батон, блин! Где ты?! Я тебе говорю, он очухался!
– Иду.
Послышались тяжелые шаги, и над священником навис второй, тот самый благообразный, приятный на вид мужчина, который и привез его сюда.
– Ну, что, очнулись, батюшка? – заботливо поинтересовался он. – Вот и ладушки, вот и хорошо.
