Филип уступил, хотя в глубине души все же не был спокоен. Однако время шло, и Стаффорд и в самом деле не вызывал у него никаких подозрений. Но сегодня вечером все опасения Филипа возродились вновь. Заподозрил ли Бэкингем что-либо или приписал все обычному любопытству сельской леди? Во всяком случае, Филипу очень не пришлись по вкусу его заключительные слова о сходстве между леди Майсгрейв и герцогиней Кларенс.
К Филипу неторопливо приближался по стене ратник. Холодный лунный свет горел на металлическом острие его короткой пики. В такие морозные ночи не сладко нести службу на стенах Нейуорта. Филип видел, как стражник притопывает и, зажав пику локтем, хлопает себя по бокам руками в меховых рукавицах. Барон внезапно почувствовал, что совершенно замерз под легким шерстяным плащом, накинутым поверх замшевой куртки. Поежившись, он сбежал по гранитным ступеням на нижнюю площадку стены, к двери, ведущей во внутренние покои.
Он прошел сводчатым коридором, миновал большой зал и поднялся на третий этаж донжона, где находилась их спальня. Войдя к себе, он обнаружил, что Анна еще не ложилась. Обхватив колени, она сидела на разостланной у огня медвежьей шкуре. Филип осторожно приблизился и, опустившись в стоящее рядом кресло, стал смотреть на нее. Кажется, она плакала незадолго до его прихода, но сейчас стремилась скрыть это и отвернулась.
В неверном свете барон видел ее напряженную шею, нежную округлость щеки, густые ресницы. В том, как она сидела, обхватив колени, было что-то от канувшего в прошлое мальчика Алана Деббича. Так любила она сидеть у огня, когда они делали привалы на пути во Францию. Так она садилась, когда уже здесь, в его владениях, Филип порой брал ее с собой на горные пастбища и они проводили вечера с арендаторами у их костров.
– Итак, что случилось, радость моя?
Она потерянно взглянула на него и вновь отвернулась.
– Мне не следовало бы расспрашивать герцога.
– Это так. Но в этом есть и моя вина. Я плохой рассказчик и никогда не мог утолить твое любопытство, когда возвращался с юга.
Она проглотила ком, стоявший в горле.
– Ты знал… Знал, что Изабелла так и не простила мне, что я была любимицей отца? Филип какое-то время молчал.
– Видишь ли, дружок, слишком многое из того, что я слышал о событиях прошлых лет, не соответствует действительности. Люди оставляют после себя не такой след, как им хотелось бы. Так, я слышал, например, рассказ одного рыцаря из свиты короля Эдуарда о том, что якобы во время битвы под Барнетом Уорвик приказал всю ночь палить из пушек, причем стрелял мимо войск короля. Этот вояка совсем запамятовал, что в ту ночь стоял необыкновенно густой туман и Делатель Королей вряд ли решился бы наобум палить в тумане из пушек. К тому же обе армии стояли так близко, что шпионы твоего отца непременно донесли ему, что происходит в ставке Иорков. Насколько я припоминаю, в то утро был дан всего лишь один залп, да и то наверняка по чистой случайности. Однако слушатели внимали этому хлыщу с разинутыми ртами, и я не счел возможным вмешаться.
Филипу хотелось успокоить Анну, снять груз боли с этого маленького, такого дорогого ему сердца.
– Еще я слышал, – продолжал он, – как при дворе Глостера рассказывали, что именно младший брат короля пешим повел войска и удерживал левый фланг, что тоже абсурдно – как может хромой вести пехоту? Но люди верят тому, чему хотят верить. Зато о том, что Кларенс изменил в самом разгаре битвы, никто и не упоминает. Говорят, что он встал на сторону брата еще перед сечей под Барнетом, а измена последовала не то со стороны Оксфорда, не то Монтегю. Видимо, сам король хочет, чтобы неблаговидная сделка братьев Иорков против Уорвика была забыта. Ты слушаешь меня, Энн?
– Конечно.
Филип увидел, как она смахнула слезу. Тогда он опустился с кресла на колени и, притянув Анну к себе, обнял. Он ничего не говорил, а лишь гладил ее волосы. Неожиданно он вспомнил, как в первые дни в Нейуорте они иной раз занимались любовью прямо у огня, на этой шкуре.
Воспоминание о том времени вдруг настолько взволновали его, что руки сами собой крепче сомкнулись вокруг талии жены, а губы потянулись к ее губам. Но Анна, казалось, была далеко отсюда – она даже не заметила волнения мужа.
– Понимаешь, Фил, – сказала она, – я ведь люблю Изабель и давным-давно все ей простила. И не потому, что Библия учит прощать врагов наших. Простить ее мне казалось столь же естественным, как дышать и молиться. Она моя сестра, и, кроме нас двоих, никого из Невилей больше не осталось. И это новое предательство больно ранит меня. Скажи, за что она так ненавидит меня – давно умершую Анну?
Филип обнимал ее, чувствуя, какая она теплая, мягкая, гибкая. И то, как она сейчас сидела, откинувшись в кольце его рук, заставляло его кровь шуметь в висках. Он нежно коснулся подбородка Анны и повернул ее лицо к себе.
– Ты вовсе не Анна Невиль, родная. Твое родовое имя – Майсгрейв, и ты принадлежишь одному мне.
Теперь она увидела знакомый блеск в его глазах, почувствовала, как рука Филипа скользнула по ее бедру.
– Не стоит. Фил. Сейчас, когда я думаю об Изабель…
– Не думай, малыш… не стоит об этом.
Она ощутила его дыхание на губах и легкий дразнящий поцелуй. Ей вдруг стало легче.
Мир предательства и честолюбия, отголосок которого так больно задел ее сегодня, остался в прошлом. Она покинула его ради этого человека, с которым так счастлива, который стал ее семьей, защитником, братом, всем на свете. И она любит его. Сейчас, когда он касался ее нежно, так нежно, что она слабела, Анна испытывала мгновенный взлет блаженства оттого, что у нее нет пути назад, что она связана с Филипом навсегда, она сама его выбрала и ему безраздельно принадлежит.
– Моя сладостная фея… – шептал он.
Филип целовал ее долго, медленно, лениво – ведь впереди у них была целая ночь… Целая жизнь… Его ласковые руки пробудили в Анне горячую ответную волну желания, его медлительность доводила ее до исступления. Она сама льнула к нему, покорялась и лишь засмеялась, когда он уложил ее на пушистый мех у огня…
И все оказалось далеким и неважным – горькие воспоминания, утрата близких, недавние страхи. На этом свете остались только они – Филип и Анна…
2.
Анна проснулась затемно. Не поднимая век, она слышала, как на птичьем дворе горланят петухи. Пора подниматься. Однако когда она пошевелилась, рука мужа властно удержала ее. Анна улыбнулась и открыла глаза. Филип спал позади нее, обняв и прижав ее к себе так, что она вписалась в изгиб его тела. Ей было тепло и хорошо, а спальня уже остыла, уголья в камине едва тлели, и лишь по одной головне время от времени пробегал голубоватый язычок пламени. Подумать только, ведь вчера их была такая груда, что огонь ревел, а ее муж подбрасывал и подбрасывал все новые поленья, так что, когда она, усталая, задремала на медвежьей шкуре, ее тело, казалось, напиталось медвяным жаром. Лишь позже, сквозь дрему, она ощутила, как Филип поднял ее на руки и отнес в постель, укутав меховым одеялом.
