Тем временем на пятачке между догорающими кострами разворачивались нешуточные события. Получить дань было еще полдела — куда сложнее было доставить все в целости и сохранности в амбары министерства распределения. Повсюду на снегу уже валялись пустые бутылки и выпотрошенные консервные банки. Министр здоровья наелся слабительного и присел на нарты, ожидая прилива сил. Министр распределения выворачивал карманы погонщиков, успевших растащить тюк мануфактуры, предназначенной лично Силе Гораздовичу. Его подручные рукоятками алебард отгоняли прочь наиболее зарвавшихся мародеров. Пашка приволок шапку изюма для Наташи и полведра махорки для Пряжкина (сигареты и папиросы с данью не принимались, так как на каждой штуке имелись подстрекательские надписи вроде "Друг", "Прима" и даже зловеще-непонятное "Стюардесса").
— Ну что, будем трогаться? Я уже полные нарты набил. Больше не лезет, — сказал он и сплюнул на снег чем-то черным. — Вот, гадость! И кто только это кофе выдумал!
— Его сначала нужно мелко смолоть, а потом заварить кипятком, — сказала Наташа.
— Ты меня, кукла, не учи, — важно сказал Пашка, забрасывая в рот новую порцию кофейных зерен. — Я в этих валенках белую медведицу насмерть загнал.
Этот аргумент Пашка считал неотразимым и заканчивал им почти каждый спор.
— Валенки эти ты на прошлой неделе у штабного писаря в карты выиграл, — внес ясность Пряжкин. — А он их, надо думать, в нашей каптерке спер.
— Может, и спер, — согласился Пашка. — Что же с ним сделаешь. Зато писарь он хороший. Другого такого не найдешь.
— Из него писарь, как из тебя святой. Вот так писать надо. — Пряжкин поднял обрывок какой-то этикетки. — Вот это работа! Буковка к буковке.
— Ты что, в самом деле думаешь, что это живой человек написал? — искоса глянула на него Наташа.
— А кто же? — удивился Пряжкин. — Не бес же!
— Господи, — сказала Наташа, как бы сама себе. — Кажется, я влезла не в свое дело.
И загадочная эта фраза, не встретив ни возражения, ни сочувствия, одиноко повисла в морозном воздухе.
Уже подходя к нартам, Пряжкин задержался и тихо сказал на ухо Пашке:
— Что-то не нравится мне этот стервец, который дань доставлял. Надо проследить за ним. Пошли кого-нибудь по следу, а еще лучше сам сходи. Если он уехал, то и бес с ним. А если у рубежа вертится, разобраться придется.
— Будет сделано, начальник, — Пашка хищно прищурился. — Сам за всем прослежу.
…Огонь, словно ленивый и пушистый рыжий кот, тихо ворочался в открытой печке. Ольховые поленья на срезе были ржаво-красные, словно пропитанные кровью. Блики пламени ложились на замерзшее стекло, на заиндевевшие по углам стены, на бахрому парадных стягов, свисавших с потолка. Комната была как сказочная ледяная пещера, отрезанная от всего мира.
— Скоро будет совсем тепло, — сказал он.
— Мне и так тепло, — ответила она. — Надоело это одеяло. Такое оно колючее… Чему ты улыбаешься?
— Смешная ты. Наши бабы, когда ложатся в постель, разве что только валенки снимают. Знаешь, что я подумал о тебе в первый раз?
— Что?
— Уж больно хороша, да жаль, что грудь такая маленькая.
— Это не страшно. После родов станет больше.
— Мне сейчас так даже больше нравится. Сразу две можно целовать.
— Ну и целуй на здоровье.
— Скажи, почему ты выбрала меня?
— А почему ты выбрал меня?
— Это не ответ… Ты здесь одна такая, а похожих на меня много.
— Ты не похож на других. У тебя несчастные глаза.
— Разве?
— Но это раньше. А теперь счастливые. Слушай, а зачем эти татуировки. — Тут… и тут… И даже тут…
— Когда в нашем государстве рождается человек, ему сразу делают вот эту татуировку. "Не забуду мать родную". Видишь, она уже еле видна. Вот этот венок на плече означает, что я сподвижник. Когда стану соратником, к венку добавляются ленты. Портрет Силы Гораздовича должен быть у всех членов Кабинета Министров. Фигура Перуна — у всех волхвов. А про многие рисунки я и сам толком ничего не знаю.
— Ужас! И у женщин есть татуировки?
— И у женщин. Но в основном на спине… и ниже. Кстати, это считается красивым. Татуировками занимается специальное министерство.
— Пыток?
— Нет, культуры.
— Если хочешь, и я для тебя сделаю татуировку.
— Не надо. Тебе же будет больно.
— Не убирай руку… Вот так… Хорошо…
— А так?
— Тоже. У тебя добрые руки. И боль снимают, и усталость…
— Разве ты устала?
— Нет, что ты? Ведь до утра еще долго?
— Еще долго.
— А утром ты уйдешь?
— Да. Наверное.
— Не уходи. Мне будет страшно одной.
— С виду ты такая смелая.
— Разве что с виду. Я боюсь здешних людей, здешних идолов, здешних собак. Все на меня косятся. Губную помаду украли, расческу… Так тяжело бывает на душе.
— Зачем же ты тогда пришла?
— Об этом уже поздно говорить.
— Жалеешь?
— Нет. Теперь нет.
— Я никому не позволю тебя обижать.
— Но ведь и тебя самого могут обидеть.
— Пусть только попробует кто-нибудь… Какая у тебя нежная кожа здесь…
— Дурачок, не кусайся…
— Я съесть тебя хочу, а не укусить.
— Но только не целиком… Мы здесь будем жить?
— Не знаю. Вряд ли. Ведь это штаб.
— Но я не хочу возвращаться в министерство пропаганды.
— Я тебя туда и не пущу.
— А что же нам тогда делать?
— Ты станешь моей женой. По всем правилам. Перед людьми и богами. А потом мы построим свой дом.
— Думаешь, нам позволят?
— Конечно. У меня обязательно должен быть сын. Наследник.
— Печально, наверное, быть наследником министра обороны…
— Давай не будем об этом.
— Давай…
— На свете есть столько замечательных вещей. Например, вот эта…
— Ой, не щекотись!
— Ты вся прямо как сахар. Я и не знал до сих пор, что с женщиной может быть так хорошо. А как тебе со мной?
— Если тебе хорошо, значит, и мне.
— Этого мало. Я хочу, чтобы именно тебе было хорошо…
— Тогда давай попробуем вот так…
— Тебе так приятно?
— Да. А тебе?
— И мне…
— Только ты не спеши!
— Не могу! Не могу! Я умираю!.. Наташа, я умираю! Ох, как я тебя люблю!..
Первым, кого встретил Пряжкин, выйдя утром из штаба, был министр пропаганды.
— Куда девку спрятал, гад? — двигаясь параллельным курсом, но особо не приближаясь, спросил Погремушка.
— Не твое дело, — кратко ответил Пряжкин.
— Я тебе этого никогда не прощу! Так и запомни.
— Плевать я на тебя хотел.
— Смотри, чтобы кровью плевать не пришлось… Говори, отдашь ее или нет?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
