Разумеется, будь доктор Уэлфорд менее щепетильным человеком, он мог бы по крайней мере частично представить случившееся в выгодном для себя свете — тем более что в следующем месяце пятерых обитателей Преисподней (трос из них ранее считались «безнадежными» маньяками) выпустили на свободу и признали дееспособными гражданами. Увы, пятеро других, в том числе и Ларнер, были найдены мертвыми в своих палатах вскоре после полночных беспорядков. Все они стали жертвами «острого приступа буйного помешательства». Еще двое были живы, но находились в состоянии глубокого кататонического ступора, из которого их вывести не удалось.
Утром второго января в клинике Оукдина царил такой жуткий переполох, что поначалу вину за ужасную смерть Барстоу, тело которого обнаружили на пустынной дороге, ведущей к соседней деревне, поспешили свалить на кого-то из больных, сбежавших в возникшей суматохе. Несчастный санитар почему-то не стал дожидаться утра — возможно, им двигало недоброе предчувствие скорого кошмара — и покинул клинику пешком, с чемоданом в руке, вскоре после одиннадцати вечера. Барстоу скорее всего успел дать отпор нападавшему: возле его бездыханного тела была найдена черная телескопическая трость с серебряным наконечником (в боевом состоянии она превращалась в девятифутовую острую пику). Увы, попытки санитара отстоять свою жизнь оказались тщетными.
Как только обнаружилось тело Барстоу, в срочном порядке был произведен подсчет обитателей клинки, живых и мертвых. Вскоре сомнения в надежности клиники отпали сами собой. Впрочем, уродливый санитар явно стал жертвой какого-то маньяка. Ни один нормальный человек, как, впрочем, и ни один зверь, не смог бы так изуродовать его — в частности, отгрызть ему половину головы!
Короче говоря, события ночи с первого на второе января 1936 года могли бы стать отдельной главой в книге Мартина Спеллмана — если бы, разумеется, он довел работу до конца. Увы, книга так и осталась незавершенной, и Спеллман уже никогда ее не допишет. Пережив ужасную трансформацию, Мартин Спеллман, давно уже достигший зрелого возраста, по-прежнему занимает в Преисподней вторую палату слева. Даже в редкие минуты просветления он бормочет что-то невнятное, пускает слюну и вскрикивает, ибо практически постоянно находится под действием успокаивающих лекарств…
Рожденный от ветра
Я сочинил эту повесть в конце 1972 — начале 1973 годов. В Америке мои авторские права представлял Кирби Макколей. Повесть, объемом в двадцать пять тысяч слое, оказалась слишком длинной для публикации в журнале Эда Фермана «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», и мне пришлось сократить ее до пяти тысяч слов. В период работы над ней я уже был штаб-сержантом и проходил службу в немецком городке Целле. По вечерам, да и в любое время суток, когда выпадала свободная минутка, я отдавал себя писательству. Эта повесть увидела свет в 1975 году, в декабрьском номере вышеупомянутого журнала, и тотчас удостоилась номинации на Всемирную премию фэнтези — полагаю, за оригинальность замысла. Увы, награды она так и не получила. Спустя два года «Рожденный от ветра» был опубликован в сборнике «Ужас в Оукдине». За последнюю четверть века повесть переиздавалась дважды и до сих пор остается одним из любимых моих произведений.
I
Подумайте сами: я — уважаемый всеми метеоролог (вернее, был таковым до недавнего времени), человек, чьи интересы и образование далеки от мира фантазии и так называемых сверхъестественных явлений. И вот теперь я верю в ветер, который дует между мирами, и в Существо, обитающее в этом ветре. Вот оно шагает среди перистых облаков, вот его крик пронзает разрядами молний ледяное арктическое небо…
Как столь противоречивые взгляды могут уживаться в одном человеке — это я сейчас и постараюсь вам объяснить, потому что соответствующие факты известны лишь мне одному. Если я ошибаюсь в том, в чем почти уверен, — то есть то, чему я стал свидетелем, не более чем цепочка совпадений, на которую наложились жуткие галлюцинации, — что ж, вероятно, это поможет мне вернуться из ледяной пустыни в нормальный мир, в котором всегда проходила моя жизнь. Если же ошибки нет, — а, боюсь, так оно и есть, — то я конченый человек. В таком случае эта рукопись станет свидетельством неведомого доселе уровня бытия… и его обитателя, подобие которому можно найти лишь в легендах, чьи корни уходят в глубины прошлого на миллионы лет, в далекое и ужасное детство нашей планеты.
Мой интерес к этому существу возник совсем недавно, а если быть точным, всего два месяца назад, когда в начале августа я приехал в Нависсу, провинция Манитоба — официально для того, чтобы поправить здоровье после довольно продолжительного заболевания дыхательных путей.
Поскольку метеорология для меня одновременно и хобби, и источник средств к существованию, то я, естественно, захватил с собой «работу». Нет, не в физическом смысле, потому что книг и инструментов у меня слишком много, чтобы брать их с собой; просто в моем мозгу существует что-то вроде небольшого отделения, где под замком хранятся наиболее интересные метеорологические проблемы. Также я захватил с собой блокноты, чтобы делать в них заметки по поводу тех или иных интересных метеорологических явлений в этом регионе, столь похожем на Арктику — если вдруг найдет охота. Надо сказать, дня человека вроде меня, посвятившего жизнь наблюдению за погодой — за ветрами и дождем, облаками и грозами, что рождаются в них, — Канада — настоящая находка.
В Манитобе в ясную ночь холодный воздух свеж и чист — он способствует исцелению слабых легких, и звезды смотрят на вас с кристальной ясностью; временами так и хочется протянуть руку, чтобы сорвать себе с небес пару штук. Сейчас именно такая ночь — хотя барометр сильно упал, и я боюсь, что вот-вот начнется снегопад. И хотя от печки идет тепло, пальцы мои ощущают божественный холод канадской ночи, ведь я снял рукавицы, чтобы удобнее было держать ручку.
До недавнего времени Нависса была лишь небольшим поселком, одним из многих, что начинались как торговые фактории, но разрослись до размеров настоящего города. Расположенная неподалеку от старого торгового тракта Оласси, она лежит почти рядом с заброшенным городком Стилуотер, но о нем чуть позже…
Я остановился в доме судьи. Это было внушительное строение из красного кирпича с деревянным крыльцом и скошенной крышей, в духе швейцарского шале — в общем, один из современных домов, выросших в той части города, что ближе к горам. Судья Эндрюс уже на пенсии, родом он из Нью-Йорка и не стеснен в средствах. Старый друг моего отца, вдовец, с годами он развил в себе привычку к затворничеству. Как человек самодостаточный, судья не любит докучать другим людям, и, соответственно, ему тоже никто не докучает. Всю свою жизнь он увлекался антропологией и теперь, живя в этом далеком, малонаселенном краю, занимается изучением темных пятен науки. Это он, судья Эндрюс, узнав о моей недавней болезни, пригласил меня к себе в Нависсу на период выздоровления — отдохнуть и набраться сил, хотя к тому времени я уже практически оправился от недуга.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
