«И посмотрел Бог на землю, и вот, омерзела она, ибо мерзким делает всякая плоть свой путь на земле.
(13) И сказал Бог Ною: «Конец всякой плоти пред лице Мое, ибо наполнена земля скверной от них»».
В понятие греха — этого основания религии — также входит общее отвращение к плоти. В самом деле, Создателям не нужна плоть, она лишь сосуд, в который заключено то, что им необходимо, а именно — вдутый однажды в нос человека одной искрой и затем размножившийся внутри миллиардов ходячих инкубаторов дух жизни. Йоги, я уже упоминал это, утверждают, что, когда душа человека, покидая тело, выходит через его темечко, она присоединяется к всеобщему энергетическому полю. По моей версии, я уже говорил, это поле Сверхсуществ — наших Создателей.
Создатели, повторяю, не намеревались дать нам бессмертие, потому что им нужна наша смерть.
Мы украли разум, послушавшись падшего Ангела — революционера, противника Создателя и его банды и, таким образом, нашего союзника. Разум научил нас пользоваться огнем для своего блага, а затем и завоевать для себя планету. Мы продвигались то быстро, то медленно. Разум помог нам заговорить — изобрести речь, а затем средство не непосредственной передачи опыта — письменность. Не превозмогая свою внутривидовую агрессивность, продолжая убивать себе подобных, мы одновременно с помощью письменности сумели найти способ передачи индивидуального опыта другим человеческим поколениям. Передачей этого опыта мы, в сущности, дали человечеству в целом возможность не открывать каждый раз мир заново, но громоздить один опыт на другой и таким образом строить свою Вавилонскую башню знания, устремив ее вверх, к Создателям, туда, где, как мы верили и верим, они находятся. Смерть индивидуума предстает теперь менее трагичной. Конечно, она остается ультимативной трагедией для простых немудрящих биороботов. Но не для сверхчеловеков — гениев с огромной креативной мощью. Передавая друг другу факел знания, человечество тяжело взбиралось по ступеням своей незримой Вавилонской башни. Ценность отдельного исключительного индивидуума-гения (или сверхчеловека) находилась и находится в прямой зависимости от веса его контрибуции (пожертвования) в сокровищницу знаний человечества. Через семь тысяч лет после создания биоробота мы можем констатировать, что, кропотливо собирая знания и умения, вбирая в себя опыт предыдущих поколений, человечество решило проблему смерти на уровне вида. Индивидуум по-прежнему смертен, но человечество бессмертно до тех пор, пока у него не разлетелась в клочья планета-носитель под ногами. И все время растет его могущество. Приближается момент встречи с Создателями. Они по-прежнему используют нас как энергетическую пищу. Но мы близки к тому, чтобы найти их и победить. В этот раз им не разрушить нашу Вавилонскую башню. И конечно же, все эти семь тысяч лет (ну около этого срока) хищные и прожорливые Создатели находили уместным тщательно скрываться под личиной Богов — якобы добрых пастырей.
блок IV. Очерк истории человечества
Очерк истории христианства
Не то в пятом, не то в шестом классе, помню, купил я себе книгу «Крестовые походы». [Наверное, все-таки это было в пятом классе, потому что в одиннадцать лет я вдруг очень переменился, стал хулиганом, а до одиннадцати лет я был «книжный червь» (так называла меня мама), копил деньги и покупал себе полезные книги. ] Так вот, я купил свеженькую книжку «Крестовые походы» и погрузился в чтение с таким удовольствием, с каким дети-обжоры чавкают астраханским арбузом. На обложке была средневековая гравюра. При этом я еще и выписывал из этой книга ее персонажей. Всяких там — Готфрида Бульонского (запомнил, потому что «бульон»), Балдуина — его брата, графа Тулузского Раймунда, Роберта Нормандского, Стефана Блуаского и многих других. «Балдуины» (там был еще Балдуин Младший) и «Бульонский» запомнились сразу. Я их всех выписал на отдельные листки бумаги — формуляры. Дело в том, что мальчиком я проявил себя очень рано как собиратель всякого рода знаний и классификатор. Одновременно я классифицировал: растения (если мог, переводил на кальку их внешний вид), с указанием рода, вида, семейства; животный мир (также с указаниями, — там, млекопитающие, парнокопытные, и если была возможность, с латинским названием); классифицировал также императоров Римской империи; французских roi; императоров Священной Римской империи (годы рождения, царствований); а позднее даже стал классифицировать геологические породы. До чего бы я дошел в своей страсти, не знаю, но в одиннадцать лет какие-то высшие силы, видимо, решили, что питомца их следует поправить, не то он сгорбится и станет просто фриком (уродцем), а им, видимо, был нужен не только фрик, но и воин. Поэтому они (силы) устроили так, что я сбежал из дому, связался со шпаной, стал драчливым и скандальным. Все это произошло со мной в одиннадцать лет столь внезапно, и я даже помню, что утром в тот день, идя в школу, сам принял решение стать хулиганом-воином, снял пионерский галстук, а к вечеру убежал из дома.
Но Бог с ним, с тем далеким днем моего первого «озарения». Итак. В десять лет я читал свои «Крестовые походы», наслаждаясь. Однако, и я это отчетливо помню, меня тогда же поразило то обстоятельство, что все эти западные руководители и рыцари отправились освобождать Гроб Господень через 1095 лет после рождения Христа. А что же раньше они не подумали об этом? Меня в мои десять лет ужаснуло это бездонное тысячелетие. Я подумал тогда, что нужно спросить у исторички, у Швабры. Мы не изучали тогда в школе Крестовые походы, но Швабра — энергичная, носатая, худая и долговязая женщина с красными от хны волосами — с удовольствием (и к удовольствию класса, потому что их не вызывали и не ставили отметок на том уроке) целый урок объясняла мне почему. Однако она меня не убедила. Объяснение Швабры сводилось к следующему. К концу XI века целый ряд причин создал настроение и обстановку, благоприятные для призыва на борьбу с неверными. Среди прочего, якобы христианское чувство оскорблялось проявлениями мусульманского фанатизма. Якобы рассказы христианских паломников, возвращавшихся из святых мест, развивали в религиозно настроенных массах западного христианства чувство скорби о печальной участи святых мест и сильное негодование против неверных.
И что же, за 11 веков у них не было ни одного случая вознегодовать? — думал я. И почему все крестоносцы неизменно отправлялись в Константинополь, а не в Иерусалим? И в 1-й поход они пришли в Константинополь, вели их Раймунд Тулузский и Готфрид Бульонский; и во 2-й — германский император Конрад III и другие войска прибыли опять в Константинополь. 3-й крестовый поход, когда погиб Фридрих I Барбаросса, тоже привел всех в Константинополь!!! Наконец, во время Четвертого крестового похода крестоносцы взяли Константинополь штурмом в 1204 году. Военные действия Крестовых походов большей частью происходили около Константинополя, либо недалеко от него — на другом берегу Босфора и в Сирии. (7-й и 8-й крестовые походы имели место уже в Египте и в Тунисе в XIII веке и являлись обычными завоевательными походами французских феодалов.) В книге несколько раз утверждалось, что крестоносцы попали в Константинополь, «заблудившись». Ну как же! — ведь там тысяча километров расстояния, и что, проводников не было? От книги у меня осталось впечатление, что крестоносцы стремились именно «освободить» Константинополь. Произвел на меня впечатление крестовый поход детей. Сомневаться в искренности религиозного чувства детей и родителей, отпустивших их в тяжелый поход, я не решился. У меня навсегда осталось от книги чувство недостоверности. Концы с концами не сходились. Причина слишком далеко отстояла по времени от следствия. Одиннадцать веков — это бездна времени. Угасают все религиозные страсти. Угасли бы, думал я.
В 1974 году я попал в Рим. Бродил по его улицам, со священным трепетом разглядывая древности. Сразу обратил внимание на неестественно свежий мрамор древностей. Еще привела в замешательство кирпичная кладка Колизея и некоторых «терм» (бань). Кирпичная кладка, подумал я, которой около двух тысяч лет, выглядит почти так же, как руины харьковских зданий после войны. Ну не может она быть такого древнего возраста! Термы должны быть значительно моложе. Обилие древностей в Риме убеждало в достоверности Рима. Относительная свежесть этих древностей говорила о недостоверности. Я тогда же сообщил своей жене Елене, что не верю в столь древний возраст Рима… Поиски квартиры привели нас, супружескую пару, в городок Остию. Там, за десятки километров от Рима, наконец мы увидели Средиземное море. Низкое, плохо приспособленное для того, чтобы быть портом Великого города, водное пространство. Тибр, по которому теоретически возможно было достичь Средиземного моря, в самом Риме оказался всего-навсего дохлой такой, неширокой щелью. Неприспособленной для того, чтобы обслуживать Великий город. Пробыв четыре месяца в Риме, я улетал оттуда с огромным сомнением в древности Великого города и в том, что все эти великие события Древней Истории происходили здесь.
