Горестные события тех дней не оставили равнодушными весь город, люди толпами приходили к гаражу, они несли цветы, зажигали свечи. В библиотеку тоже заглядывали, оставляя мягкие игрушки, сладости, всем хотелось поддержать Анну и Серафиму. Анна лежала в больнице, на сохранении, последствия произошедшего с ней тревожило врачей. Мы с Серафимой навещали ее каждый день. Старая женщина попросила не съезжать с ее квартиры, по крайней мере, до возвращения Анны и я охотно согласился, нужно было успеть сделать небольшой ремонт в комнате Анны до рождения ребенка. Осталось совсем немного.
В один из вечеров я рассказал Серафиме о себе и об Анне, признался кто я. Добрая женщина была растрогана. Но когда я продолжил, и она узнала о судьбе своего Ганнона, Серафима испытала смесь чувств, которую можно было прочесть на ее лице. Радость, что муж ее помнит, печаль об его участи, гордость за то, что он не сломился и до сих пор любит и ждет их встречи, которая никогда не произойдет.
А утром нам сообщили, что у Анны произошли преждевременные рода, ребенок жив, но сама Анна нуждается в донорской крови из-за осложнений. Был первым, кто стал донором, у меня универсальная группа.
Долго смотрел через стекло, отделяющее нас от палаты, где находился мой сын. Океан чувств обуревал — неверие, что стал отцом, счастье, что стал отцом, нежность к маленькому человечку, который кривил лицо во сне. Что могло сниться, если родился малыш всего десять дней назад? Чему он улыбался во весь свой беззубый рот? Рядом стояла Серафима — она одна понимала, почему я замер у этого прозрачного барьера. Анна поправлялась, и скоро их выпишут. Мы с Серафимой купили все необходимое для малыша, и дома ждал уютный уголок и любящие люди.
В палату зашла медсестра, и я обратил внимание на ее неуверенность. Малышей было трое, и она в нерешительности постояла у одного, подошла к другому, и, когда склонилась над ним, лампа осветила лицо — это была Ирен! Серафима не поняла, зачем я буквально влетел в комнату, скрутил медсестру, и выволок ее. На шум сбежался медперсонал, Ирен выла, как обезумевший зверь и кричала, что ненавидит. Кого? Анну? Или ребенка? Его за что? Он только родился. Пора было разобраться со всем этим.
Я оставил Серафиму в больнице, а сам поехал следом за полицейской машиной. С меня сняли показания и отпустили, но я смог выяснить, что в кармане у лже-медсестры был шприц с раствором, останавливающем сердце. Мой сын должен был умереть!
Ирен очень быстро перевезли в столицу. Пока я не мог уехать от Анны с ребенком, они нуждались во мне, а я не мог жить без них. Брат Михаила решил помочь, понимая, что Ирен и Стас звенья одной цепи, поэтому подключил все связи и раздобыл нужную информацию. И опять меня ждал неприятный сюрприз. Оба дела объединили, потому что целью преступников был мой сын, как наследник богатой семьи, моей семьи! Как могли получить Стас с Ирен наследство? Что связывало их?
Все объяснилось просто — Ирен была любовницей моего отца и целила в жены. Маму она уже не брала в расчет, та была сломлена моей гибелью и находилась в швейцарской закрытой клинике, куда ее отправил отец, ссылаясь на ее больную голову. Маме аукнулись ее жалобы в течение всей жизни.
Ирен была в сговоре со Стасом. Его безответная и дикая любовь к Анне переросла в ненависть, когда он узнал, что девушка ждет ребенка от меня — наследника состояния моей семьи. Отцовство Анна могла доказать после рождения сына, поэтому преступная пара пыталась уничтожить девушку, как до этого избавились от меня. Стас и Ирен состояли в любовной связи, и моему папе наверняка светила ранняя кончина. Теперь все открылось, и папа срочно покинул страну. Скорее всего, он в той же клинике, что и мама.
Глава 20
И вот настал день, когда моя Анна с ребенком вернулись домой, и потекла размеренная жизнь молодой мамы. Кормление по часам, сцеживание лишнего молока, кругооборот пеленок, горы подгузников, которые я закупал большими упаковками, и невозможно малое количество времени для сна. Мы с Серафимой помогали Анне, старались дать ей возможность отдохнуть, но она сама была беспокойной матерью, и старалась провести с малышом каждую минуту. Я научился гладить пеленки.
Материнство изменило Анну, ее красота стала ярче, формы тела невероятно привлекательными — я невольно останавливал взгляд на распираемой молоком груди. Хотелось припасть к ней. Да что я говорю! Я хотел Анну, мечтал обнять, провести рукой по изгибам тела, поцеловать ее пухлые губы, которые все чаще улыбались мне, положить в чашечку руки ее тяжелую грудь. Я зациклился на этом желании. А как она пахла! К любимому аромату прибавился запах моего ребенка, грудного молока. Этот воздушный коктейль скручивал меня невероятно, хотелось быть с любимыми каждую минуту, секунду. Я желал, чтобы они стали МОИМИ.
В заботе о сыне, в общем утомлении, в приятном наблюдении за ним, мы сблизились. Стал замечать, что Анна чувствовала себя рядом раскованно, не стеснялась, и взгляд все чаще останавливался на моем лице. Я слышал ее чувственный зов, понимал, что стал ей небезразличен. Она уже не видела во мне человека гораздо старше себя, она чувствовала во мне мужчину. Может это женский инстинкт — желание защитить ребенка, спрятаться за надежной спиной, а может просто зов природы.
Серафима стала чаще оставлять нас одних, она задумала покинуть город, страну — пришла пора. Старушка уходила к подругами, с которыми прощалась навсегда.
Однажды, когда малыш уснул, мы склонились над кроваткой, наблюдая, как он посапывает, положив руку под щечку, и как кулачок расслабляется, выпуская крохотные пальчики. Анна стояла так близко, что мое дыхание шевелило завитки волос на висках, ее нетерпеливые пальцы прижали эти локоны, потом плавно прошлись по щеке, опустились к шее и замерли у выреза платья. Кончик уха заалел. Я своими пальцами повторил движение ее руки, но остановился ниже, накрыв грудь. Анна глубоко вдохнула, наполняя ладонь. Осторожно сжал грудь. Анна застонала.
Наклонившись ближе, я поцеловал ее в плечо, потом вверх по шее до уха, взял мочку в рот и потянул. Подул на податливый завиток волос. Анна повернула свое лицо, нашла мои губы и застыла в сладком поцелуе. Пальцы слегка скрутили сосок, ткань платья тут же намокла от молока. Снял платье плеча и оголил полную грудь. От соска вниз тонкой струйкой потекло молоко. Поцелуй продолжался, только уже мои губы накрывали ее рот, сейчас мой язык властвовал. Рука, сжимающая оголенную грудь, была влажной от молока. Прервав поцелуй, развернул Анну к себе и встал на колени. Набухший сосок оказался у рта. Я втянул его. Застонал. Сладко от молока, больно от бесконечного желания. Спустил еще одно плечико платья, оно задержалось на второй груди, но рука девушки потянула ткань вниз, я тут же припал к соску этой оголенной груди. Анна выгнулась и застонала, потом переступила через платье, упавшее у ее ног, и потянула меня к кровати. Сосок со звуком вырвался из моего рта, и я на коленях сделал шаг в сторону отступающей Анны, мои руки стремились поймать ее бедра, где остался последний бастион сдающегося тела.
