Вообще он в очередной раз убедился, что во дворце не лучшая кухня. Может, всякие жульены да раковые супы повара готовили изрядно, но простые и столь любимые Сашей блюда им не слишком-то удавались. Но говорить об этом было нельзя. Саша помнил, как однажды, после посещения Ново-Иерусалимского монастыря, монахи пригласили его и Перовского, бывшего при нем, в монастырскую гостиницу обедать. Подавали щи, кашу и жаркое. Щи со сметаной и кисловатым монастырским хлебом были необыкновенны!
– Отчего у нас никогда не подают таких вкусных щей? – спросил тогда Саша Перовского, уписывая за обе щеки.
Перовский ничего не ответил, но доложил обо всем императору, и тот потом долго внушал сыну, что надо думать, о чем говоришь. Подобные вольности недопустимы. А почему? Саша так и не понял.
Конечно, он усвоил урок и сейчас сдерживался, чтобы не заявить: никогда, мол, не едал во дворце такой вкусноты. Но когда его ложка заскребла по дну муравленой миски, едва заставил себя эту ложку отложить, а не облизать. Потом пили душистый чай, заваренный из листьев смородины, малины и мяты. Саша только отдувался и выпил три чашки. Чашки были простые, белые, но очень хорошего, тонкого фарфора. Края их были волнистыми, а по самому ободку змеилась золотая полосочка. И тонкие ручки золоченые. Вот так чашки! Они походили на предметы из сервиза, который специально изготовили для яхты, принадлежащей Никсе и названной его именем, но те были еще вызолочены изнутри.
Саша хотел спросить, почему у Матреши простая муравленая посуда для еды, но такая дорогая и тонкая для чаю, но постеснялся. На самом деле это было очень хорошо, ведь он терпеть не мог пить чай из простых кружек с обтертыми, обшарпанными краями, какие подали, к примеру, в той монастырской гостинице. И все же странно, что у простой молочницы столь изысканные чашки. И ложки не деревянные, а оловянные… Может, ей кто-то все это подарил?
«Да, видимо, Хренов и подарил», – подумал Саша, но только озаботился мыслью, откуда Тимофей мог взять такую посуду, как Матреша всплеснула руками:
– Ох, гости дорогие, я ж совсем забыла, что корову не додоила! Уж простите. А мне в коровник надобно. Она там, бедная, изныла вся, наверное!
Матреша принялась повязывать голову своим беленьким платочком, а Саша произнес:
– Не надо.
Она поглядела исподлобья и улыбнулась. Саша почувствовал, что краснеет.
– Охохошеньки, – зевнул Тимофей, – прости великодушно, Александр Александрович, Христа ради, позволь хоть на минутку глаза смежить? Спать охота – никакой моченьки нет. А ты, ваше благородие, прогуляйся с Матрешей, посмотри, как она корову доит.
Тимофей побрел к лавке под печкой, а Саша остался за столом.
– Ну, барин? – улыбнулась Матреша. – Хотите поглядеть, как я стану корову за сосцы тягать?
Он промолчал. Слово «сосцы» словно ударило его по ушам своей неприличной, вызывающей простотой. Взгляд невольно метнулся к груди Матреши. Ее рубаха, стянутая у ворота тесьмой, была чуточку приподнята двумя острыми выпуклостями.
«Там у нее сосцы, – испуганно подумал Саша. – Соски! Как у меня на груди. Только у меня они крошечные, а у нее большие. И грудь у нее… большая… и так вся перекатывается! Почему у других женщин не перекатывается? А, понимаю, потому что они в корсеты затянуты. Жаль, что они носят эти дурацкие корсеты. Нет, это хорошо! А то ведь невыносимо смотреть, как ее грудь волнуется и перекатывается!»
Матреша повернулась к нему спиной и пошла к двери. Опять настало испытание… Сборчатая юбка шевелилась при каждом шаге, и это шевеление делало с Сашей нечто странное. Он выбрался из-за стола и тоже направился к двери. Мельком оглянулся на Хренова, хотел сказать: «Я сейчас вернусь», но не смог вымолвить ни слова и вообще забыл обо всем на свете.
Саша тащился за Матрешей, как пришитый, сосредоточенно наблюдая движение ее бедер под юбкой, и даже не заметил, как они вышли из дому и оказались в коровнике. Пол был застелен свежей соломой, и пахло ею так чисто и приятно, что Саша с наслаждением втянул воздух.
– Как хорошо пахнет! – воскликнул он, оглядывая пустые стойла. – А где же коровы? Кого ты доить станешь, Матреша?
Она тихо хихикнула.
– Кто ж коров среди дня доит? Утром к ним встаю, перед тем как в стадо им идти, и вечером, когда воротятся. А днем они по полям, по лугам гуляют, траву жуют, молочко нагуливают.
– А… а зачем мы тогда сюда пришли? – растерянно спросил Саша.
– Ну так ведь Тимофею Иванычу соснуть захотелось, – пояснила она. – А мы б ему помешали. Давай тут посидим. – И она проворно плюхнулась на солому. – Садись рядышком, не бойся, тут чисто везде.
У Саши начала кружиться голова, и ноги подогнулись. «Лучше я тоже сяду», – подумал он и устроился около Матреши. Она прилегла, опершись на локоть, молчала, улыбалась этой своей лукавой улыбкой, поглядывала на него снизу, поигрывала ожерельем… Желуди тихо перестукивались, и звук этот странно волновал. Сердце стало биться быстрее, быстрее… Надо было что-то сказать.
– Э-э… жаль, что коровы нету, – пробормотал Саша, удивляясь собственной дурости. – Я поглядеть хотел, как ты будешь ее…
– Что? За сосцы тянуть? – хихикнула Матреша. – Да я тебе покажу, смотри.
Легким движением она сняла свое желудевое ожерелье и бросила на солому, а потом развязала тесемку, которая стягивала рубашку у ворота. Пошевелила плечами…
– Вот так берут коровьи титьки, – произнесла она, – и тянут за сосцы. – Она осторожно, двумя пальчиками, потянула свои соски и отпустила.
Саша смотрел, как темно-розовые соски под ее пальцами набухают и словно бы расцветают, как бутоны.
– Хочешь попробовать? – спросила Матреша. – Подержи мои титьки. – И, подхватив себя под груди, придвинулась к Саше.
Он робко коснулся упругой плоти одним пальцем, потом другим, затем подставил под них ладони.
– Тяжелые какие, – прошептал Саша, не слыша собственного голоса сквозь биенье крови в ушах и чувствуя, что ему стало тесно в штанах.
Это начало с ним происходить недавно, случалось утром и вечером, а иногда делалось и днем от дурных мыслей, которые приходили внезапно и которые он стыдливо отгонял. Но как отогнать запах Матреши и ощущение теплой и одновременно прохладной тяжести в своих руках? Он мучительно хотел поцеловать эту белую, молочно-белую кожу с легкими голубоватыми жилками, бегущими к соскам.
Далекий рев донесся откуда-то, Саша вздрогнул и испуганно сжал груди Матреши. Она тихо застонала.
– Ой, – жалобно сказал он, попытавшись убрать руки, но Матреша не позволиала, наоборот, прижала к ним свои ладони, заставляя стискивать груди сильнее и сильнее. – Что за рев?
– Да небось бык хочет телку драть, – пробормотала она задыхающимся голосом. – Видел, как они сношаются?
