— Мы вполне можем устроить любые деньги и без этого, — приподнял брови его оригинал. — Сколько вам нужно?
Кот в своем человеческом обличье сосредоточенно и хмуро выкусывал грязь из-под ногтей.
— Василий, прекрати! — раздраженно воскликнула я. — Как тебе не стыдно?
Он, еще более насупясь, спрятал руки в карманы.
— А вам? Не стыдно? На кой черт вам нужна работа?
— Синьорина права, — вмешалась Ингигерда, снова дитя с косичками. — Она идет своей дорогой, а вы все просто не понимаете. Пусть идет. А я пойду в школу.
— В здешнюю? — не поверил Лукоморьев. — Преподавателем? А есть такой предмет — основы каббалы?
— Нет, не преподавателем, — отвечала Ингигерда. — Я тоже хочу побыть ребенком. Кикимора утащила меня еще в дошкольном возрасте. Я ее об этом просила?
— Твоя мать утопила тебя, дурочка, — нежно пробормотал Василий.
— Одиннадцатый век, дикие нравы, — со взрослой рассудительностью высказалась Ингигерда.
— Довольно препирательств, — отрезала я. — Вы мне надоели смертельно. Хочу нормальной человеческой жизни.
— Желание царевны — закон, — усмехнулся Лукоморьев. — Куда бы вы хотели устроиться?
— На свою прежнюю работу.
— Там что, медом намазано? — спросил Василий.
— Напротив. Там мне придется тяжеленько, — отвечала я.
— Я ничего не понимаю, — вздохнул клон. — Вот уже, кажется, ты знаешь любое людское движение наизусть. А потом они выкидывают такое коленце, что хоть стой, хоть падай.
— Ладно, — нахмурился Лукоморьев. — С завтрашнего дня вы работаете. Получите удостоверение. — Он достал из кармана мое потертое конторское удостоверение со всеми необходимыми печатями и подписями. — Приступайте.
С этими словами он очертил в воздухе силуэты своих соратничков, и все трое выпали куда-то, будто их вырезали ножом. Сам он подошел к батарее парового отопления и просочился в нее.
Удивительно, что самыми верными моими друзьями оказалась самая что ни на есть нечисть.
— Здравствуйте, Сергей Павлович, — не без некоторой робости я заглянула в кабинет начальника.
Сергей Павлович привстал.
— Ах, Аленушка, — фальшиво обрадовался он. — Что же вас так долго не было?
— Вы же не хотели меня видеть, — невинно напомнила я.
— Ну что ты…
Во мне подняла голову ведьма.
— Вы знали, что мне некуда податься и что у меня возникли небольшие проблемы, — ласково продолжала я, — но все-таки уволили.
— Ну, ты же понимаешь, — растерялся он.
— Да, я все понимаю, — согласилась я. — Ведь я два дня не появлялась на работе без уважительной причины.
— Да! — встрепенулся он. — Вот именно.
— Но вы знали, не так ли? — улыбалась я. — И тем не менее устроили мне головомойку публично, а потом, не выслушав объяснений, указали на дверь. К тому же ведь я украла деньги…
— Послушай, у каждого в жизни бывают ошибки.
— Что же случилось такого, что вы вдруг их осознали? Вам являлась тень отца Гамлета?
Начальник побледнел. Я поняла, что мои твари успели убедительно побеседовать с ним.
— Прошу вас! — заговорил он. — Присядьте. Не губите меня. Я уже не молод, и у меня дети… Жена, да. Теща. Ну, хотите, я встану на колени перед вами? — Его маленькие глазки забегали по углам. — Умоляю, не погубите. Я запутался…
Я уже жалела, что завела этот разговор. Мне было стыдно за него.
— Сколько вам нужно?
— Чего?
— Я ничего не меряю на рубли, — захихикал он. — Разумеется, речь идет о долларах.
— Нет, спасибо. — Я встала. — Я хотела бы просто продолжить свою работу.
— Конечно, конечно, — торопливо забормотал он, — вы же знаете, я выправил все документы. Не держите зла, ради бога.
— Кого ради? — обернулась я от двери.
— Ради кого бы то ни было, — поправился Сергей Павлович. — Умоляю!
Я вошла в рабочую комнату. Следом просеменил начальник.
— Господа, — голос его сорвался. — Господа, — тверже повторил он, не без некоторого напряжения обретая свой обычный импозантный вид. — Ошибка разъяснена. Денег Алена не брала. Гм! С сегодняшнего дня она снова работает у нас.
Коллеги кивнули и снова уткнулись в бумаги. Объятий и извинений ожидать не приходилось. А может, они чувствовали вину передо мной?
Я села за свой стол, пальцем провела черту по пыльной столешнице. И слезы полились у меня из глаз. Я так скучала по ним, так хотела сказать, что произошло недоразумение, что я даже без вины прошу у них прощенья. Катя Хохлома, яркая девчонка, всегда в цветных платках на голове и с целым набором елочных украшений в ушах и на шее, — как мне недоставало ее простого и веселого взгляда на жизнь! Димка Малышев и Лешка Шестопалов — Шестилапый, как он сам себя величал еще, наверное, с детского сада, — с которыми мы бродили по городу и трепались, неужели они поверили, что я взяла?
Катя о чем-то рассказывала, но я не вслушивалась.
Вдруг раздался взрыв общего хохота. Я тоже почему-то фыркнула. Они смолкли.
— Включить радио, что ли, — сказал Дима, потягиваясь. — А то ведь так можно и с ума сойти. Целый день с этой.
Я не поверила своим ушам. Не обо мне же он говорит?
Включили радио.
— Ладно, не реви. — Подошла Катерина, небрежно кинула передо мной стопку бумаг. — С каждым может случиться.
— В следующий раз, когда понадобится, можешь просто занять, — не поднимая головы, буркнул Лешка.
— Я не брала, ребята.
— Это мы слышали, — криво улыбнулась Катя.
Похоже, донести до них правду не мог бы и сам Господь Бог. Мне нечего было здесь делать. Здесь тоже был сумасшедший дом.
Иуда стал моим частым гостем. Теперь он выглядел лет на тридцать. Одевался в джинсы и куртку из белого полиуретана. Он говорил:
— Я не делал ему зла.
— Не хочу с тобой спорить.
— Не хочешь признать мою правоту! Я сяду ближним у его престола.
— Ошую, — усмехнулась я. — Помнишь, у Матфея: «И поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую»?
Лицо Иуды перекосилось.
— Матфей приписал ему эту притчу. Они сочиняли его как хотели! Они повторяли его слова, а смысл их вял у них на губах, как лепестки роз. Ты никогда не задумывалась, в чем все-таки феномен этой личности? Ведь больше двух тысячелетий прошло… А все еще убивают друг друга за то, что кто-то из них понимает его неправильно. Мало ли было до и после него просветленных, врачевателей, чудотворцев, фокусников, ораторов, любителей шарад? Я объясню. Доля чуда плюс потрясающая рекламная кампания. Промоушен. Он был Богом на этой земле, — возгласил Иуда.
— Ну да. Дождешься от рекламодателя истинной оценки товара, — резюмировала я. — Но если он и правда был Бог, почему ты упрекаешь его учеников во лжи? Разве не мог он внушить им, что хотел? Дословно. Все-таки на этих людей изливался его свет.
— Что толку в свете, что льется в грязь? Делается ли грязь чище, когда на нее нисходит свет?
— Сравнение твое неуместно, — отвечала я.
— Я никогда не мог понять, отчего он собирал вокруг себя всякий сброд? — задал вопрос Иуда. И непосильная эта задача запала в морщины его высокого лба.
— Позволь напомнить, что в их числе был и ты, — заметила я.
— О нет! — Он посмотрел на меня, как магистр на неофита. — Я был с ним, но не с ними. Он не следовал моим советам, не взял себе избранных. Зачем перед свиньями метал бисер?
— Каждый имеет шанс на спасение.
— Каждый! — Иуда осклабился. — Не каждый способен воспользоваться этим шансом. Даже уже умеющий плавать не всяк дождется лодки в море.
— Но почему все-таки ты предал его? Ты говоришь, что сделал Иисуса Иисусом, но сам не способен в это поверить!
Иуда дрогнул, отступил. Его беспокойные руки заграбастали мои четки.
— Он умер затем, чтобы ты простила меня! — выкрикнул он. — Чтобы сестра не держала зла на брата, а дочь не сердилась на отца.
— Господь с тобой, при чем тут я? Кто дал мне право обвинять или прощать?
— Не судимы будете? — понимающе усмехнулся Иуда. — Вздор. Обман слабых. Все будут судимы. Особенно те, кто не умел судить, когда требовалось.
— Во всяком случае, ты мне не брат. И не отец.
— Иисус признавал меня своим братом, — твердо сказал Иуда. — Для него я был хорош. Так кто ты такая, если он не бросил мне ни слова упрека?
Иуда подошел к подоконнику, сгреб пачку сигарет. Спичка дрогнула у него в руке. Кое-как прикурил от следующей, чиркнув ею о грязно-серого картона коробок с профилем А. С. Пушкина и надписью «200 лет».
— В каком аду ты пристрастился к курению?
— В здешнем, — отрывисто ответил он.
— Ты быстро обживаешь эпоху, — съязвила я.
Иуда заговорил горячим шепотом:
— Каждое мгновение каждого часа, любого дня или ночи, сотни лет напролет. Они все знают. Они все видят. Они ничего не поняли из того, что он им говорил! Нет, это не он, а я принял грехи ваши. Это я несу их на себе. Это я распят, стражду и каждодневно приемлю казнь. Без вознесения. Спрашивается, кто страстотерпец и мученик?
