Не признавая греха и сатану, а потому имея возможность позволить себе все, я тем не менее испытывал жалость к людям и имел некое сострадание. Разумеется, я понимал, что и киллерами, и маньяками тоже двигало некое состояние, которое и выводило их на нужную «орбиту», но мое собственное сознание пока что держало меня в рамках. Пусть и не в таких, как у большинства… Мы все так или иначе умрём, и никто не знает, о чем толкуют на том свете жертва и палач. Возможно, жертва даже благодарна палачу за скорый уход в иную жизнь, возможно. Но что из этого? Здесь ценится жизнь, долгая жизнь, и если «цепляние» за неё есть только заблуждение или инстинкт, то и они зачем-то нужны.
Меня не устраивали философские оправдания убийств, хотя сам я мог оправдать что угодно. Увы Свете этого не скажешь, она твердо решила убрать человека из жизни, наивно надеясь, что вместе с ним уйдут и серьезные проблемы. Глупая! Проблемы только начинаются. И первая из них связана с твоей памятью и познанием «нового». Ступив на дорогу смерти, уже трудно вернуться или хотя бы свернуть с нее. Смерть так же заманчива и притягательна, как любовь, она сильнее и могущественнее славы и любви, ибо ни то ни другое не прекращает самой жизни, что запросто проделывает смерть.
Я не хотел расплаты и мук потом, я точно знал, что они будут. Может, я был просто трусом или слишком хитрым на тот момент. Не знаю. Честолюбие не позволило мне опуститься до отговаривания «вдохновительницы» и своего рода нравоучений, а отказавшись наотрез, я наверняка бы обидел Гадо, который уже «зажегся» Светиным предложением. В конце концов, речь шла о довольно внушительной сумме денег, не считая сверхдорогих икон. Игра стоила свеч во всех отношениях.
Что ж, посмотрим по ходу пьесы, рассудил я. Если ей хочется убить, пусть стреляет в него сама. Не согласится, тогда это сделает Гадо, но не я. Носить чью-то душу за плечами не по мне, для этого есть другие. Я не наемник и не холуй, я сам по себе, свободный художник. Я могу убить только по собственному желанию, но не по приказу и не за деньги, как это делают жалкие вояки и киллеры. Каждому свое.
Возможно, эта бестия быстро сориентировалась и разыграла блестящий спектакль? Где гарантия, что это не так? Слишком легко и просто она выдала нам информацию. Либо она не понимает, что с ней может быть, либо хладнокровна, как «железная леди». Чтобы связаться с «клиентом», нужен телефон… Следовательно, она должна будет покинуть нас на некоторое время, это логично. Вот что вытекает из всей это «байды». Мы сами должны отпустить её звонить и поверить ей вслепую. А если она передумает или что-то изменится?.. Человек непредсказуем, от уверенности до сомнения меньше шага. Чувства и желания «нанизывают» мысли, и в зависимости от них следует оправдание либо обвинение. Что-что, а это память умеет делать, как ничто. Прекрасное моментально видится уродливым, а уродливое — прекрасным. Со мной такое случалось не раз, с великими тоже… Его может не оказаться дома, что тогда? Даже если у нее есть несколько его номеров, она не может быть уверена, что он приедет. Он не святой, кроме дел есть ещё женщины, другие женщины…
Не откладывая в долгий ящик, я сразу спросил её обо всём, что думал, и проследил, как долго она будет думать и связывать соображения. К моему удивлению, Света справилась с «трудными» вопросами в два счёта. У неё в самом деле имелось несколько телефонов «клиента», а идти звонить она могла с кем-то из нас. Телефон находился за стенкой, в её квартире.
— Я дозвонюсь и найду его, где бы он ни был. Ещё не так поздно, — сказала она. — Если он не приедет по каким-то причинам… Что ж, будем считать, что нам не повезло. Я выполню свое обещание и проведу вас на станцию. Обещаю ещё раз!
* * *
На улице начало темнеть. Я подошел к окну и посмотрел на серое уральское небо, вечно плачущее дождём. Стрелки на часах показывали уже начало седьмого. Тяжелые темные тучи медленно плыли куда-то вдаль, и им не было никакого дела до наших проблем.
В этом городе были одни шахты, ещё ментовское управление, регулирующее жизнь двенадцати лагерей и десяти колоний-поселений. Больше ни-че-го. Интересно, на чем разбогател этот фрукт? На торговле углем или древесиной? И то и другое — золото в умелых руках. Особенно лес. На нашей лагерной бирже ежегодно списывалось по сто тысяч кубов леса! И еще столько же сжигалось на глазах у всех. И так было всегда и везде. А сколько «закукленных», недогруженных вагонов с доской и тарой отправилось в Молдавию и Армению, в Украину и в Москву?!
На зековском рабском труде строили целые города, и все были довольны. А сейчас людкам плохо живется, они стонут и ждут от государства заботы и справедливости. За всё надо платить, будет ещё хуже. Бог не поможет, не ждите. Сейчас очередь других. Таких, как мы. Пускай десять из тысячи, но вырвались из нищеты, заимели собственность. Свою кровную собственность! С деньгами не так просто усадить за решётку, есть солидные адвокаты и юристы. Уж они-то знают, чего стоит наш переделанный, но все равно допотопный кодекс, в котором две тысячи сто лазеек и «плям». «Империя свидетелей» лопнула, как орех, менты ни на что не способны и «прячут» трупы среди погибших от несчастного случая. А сколько людей нынче ни с того ни с сего пропало без вести! Разумеется, с понтом, для статистики и отчётов.
Продажные шкуры в погонах сами трясутся и дрожат, их отстреливают сейчас, как диких уток, на каждом шагу. Они во всю глотку требуют денег на новейшее оружие и транспорт, а глупый налогоплательщик даже не догадывается о том, сколько миллиардов осело на их счетах в западных банках еще до перестройки! Он исправно платит дань и сопит, надеясь на чудо. Но чудес не бывает, природа неизменна. Есть только закономерности и реалии. Если ты не богат, значит, нищ. Третьего не дано. Это уже хорошо понимают молодые, такие, как она. Им не заморочишь голову государственными или общественными идеями, они не хотят переделывать мир и думать о потомках. Того и гляди, некоторые из тех, кто особо рьяно отвергает государственный обман, собьются в кучи и стаи и начнётся второе Никарагуа, Кампучия… День седьмого ноября переименуют в «день прихвата», и всё пойдёт по новому кругу. Так будет, должно быть, не может не быть. Идеи демократии — не панацея. Куда деть недовольных? Все эти новые чиновники и менты по-своему правы, как, впрочем, были по-своему правы и бывшие. Были… Если бы я родился по ту сторону баррикад, в богатой приличной семье, я бы наверняка ненавидел других. Жёстокая правда. Вряд ли это хамелеонство, нет, — со-сто-яние. Сытый голодного не чувствует, иногда только понимает. Что, увы, не одно и то же.
Я повернулся и посмотрел на Гадо. Он оживленно беседовал о чем-то со Светой; оба они уже не замечали меня, им не хватало только мягкой кровати. Зверь нализался, сейчас его можно было уговорить идти хоть на Берлин. Ее тоже. Их довольно раскисший вид неприятно кольнул меня, хотя я и сам был не так трезв, как хотелось.
— Ну вот что, братва, — сказал я им, — пока суд да дело, необходимо для начала привести себя в порядок. Идите в ванную и суньте свои головки под кран, это помогает.
Для начала я сам направился туда и через несколько минут вышел из ванной как огурчик. Ледяная вода — хорошее средство на все случаи.
Гадо не стал спорить со мной, а Света намочила только лицо. Её длинные волосы долго сохли, и потому она не рискнула мочить их.
«Что ж, это уже кое-что, — подумал я. — Сейчас они похожи на людей». Я не стал доверять даму Гадо и пошёл звонить вместе с ней. Мы договорились, что она не будет приглашать «клиента» домой сразу, а чуть позже, в процессе разговора. Сперва, так сказать, «заведя» его и сориентировавшись по ходу. Он мог щекотнуться и что-то заподозрить, поэтому было решено сначала назначить ему липовую встречу в людном месте, а уж потом, будто передумав, попросить заехать прямо домой. Глупая овечка не понимала, что это уже след и улика для ментов. А мне было абсолютно все равно, что с ней будет потом.
Света первой вошла в свою квартиру и оставила дверь открытой. Прислушавшись, я быстро юркнул следом и оказался в просторной передней. Квартира смотрелась чистенько и довольно уютно, во всём чувствовалась хозяйская женская рука. Света подошла к столу, нашла записную книжку и, открыв её, сунула мне. Пальцем указала на три телефонных номера, над которыми в скобках было написано одно имя — Борис.
— Это его, — сказала она и стала с ходу набирать первый номер.
Борис или кто-то вместо него откликнулся со второго раза. По выражению ее лица я пытался сообразить, кто это, но через несколько секунд она сама назвала имя человека на другом конце провода. Это был не Борис.
Наблюдая за моей реакцией, Света прижала указательный палец к губам и таким образом попросила меня помолчать. Она кокетливо поинтересовалась у человека, где ей найти Бориса, и, поблагодарив, положила трубку.
