У самого Сани в кармане был номерок, и он готов был предъявить его каждому, кто поинтересуется, пояснив ещё и словами: «К зубному», «В поликлинику», «Острая боль». Но его никто не останавливал…
Утро прогульщика
У меня наготове был номерок, и я мог показать его каждому, кто меня остановит. Но меня никто не останавливал. Да меня-то и в лицо никто по-настоящему не знал.
Когда я иду вдоль своего нового дома, я его потихоньку обзываю. Я ему всякие прозвища придумываю. Чучело многоэтажное! Идолище кооперативное! Стоглазое пугало!
В центр от нас можно ездить по-разному: кто хочет — на трамвае, кто хочет — на автобусе и метро. Даже на электричке можно, станция находится неподалёку.
Я поехал электричкой. Я всю дорогу простоял в тамбуре, пока электричка не упёрлась в вокзал.
А тут уж недалеко на трамвае…
Сначала я шёл смело, но возле своего старого дома вдруг оробел. Мне показалось, что милиционер, который дежурил на перекрёстке, провожает меня глазами.
Я оглянулся. Но милиционер смотрел в другую сторону.
Потом мне померещилось, что продавец дядя Гриша уставился на меня в упор, как будто я сейчас подойду и выхвачу у него арбуз.
А потом уж мне и вовсе стало казаться, что все прохожие только и делают, что подозрительно наблюдают за каждым моим движением. Вот что значит идти с портфелем по улице во время уроков!
Я совсем стушевался. Не хватало ещё встретить Файзулу или тётю Симу, начнётся представление. Поэтому я сначала вошёл в парадный подъезд и посмотрел через окно во двор.
Файзулы, слава богу, не было. Прямо подо мной стоял автофургон, и грузчики доставали из него мясные туши, зашитые в марлю. Они громко говорили, какие эти туши хорошие.
Вот не повезло, что у нас в доме мясной магазин! Был бы, например, канцелярский или спорттовары.
Но тут я вспомнил, что мне теперь всё равно.
Возле люка топтались голуби. На подоконнике тёти Симы сидели два кота — Рыжик и Барсик. Они лениво смотрели на голубей.
Вообще, как я понял, без нас в нашем дворе жизнь протекала в замедленном темпе. Казалось, все только и ждут, когда вернутся школьники, чтобы начать жить в полную силу.
К своей парадной я прокрался по всем правилам конспирации, как какой-то Семёнов. Всё равно мне письмо будет. Я решил ходить сюда до тех пор, пока не получу письмо.
Почти все дырочки в ящиках светились белым. Наш ящик среди них был как потушенное окно на фасаде большого дома.
Я на всякий случай поскрёб пальцем о внутреннюю стенку нашего ящика. По-моему, там скоро образуется дырка. Может быть, я даже стену дома проковыряю. Тётя Сима однажды проснётся, а из стены торчит мой палец.
Но это, конечно, ерунда.
Вчера было закрыто, сегодня — открыто!
Выходя из парадной, я поднял голову и посмотрел на своё окно. Меня как будто током дёрнуло!
Окно было открыто!
Вчера было закрыто, а сегодня — открыто!
Он приехал! У него свой ключ!
Взбегая по лестнице, я представил, как батя сидит на чемодане посреди пустой комнаты. Табачный дым плавает над его головой. На полу валяются сегодняшние газеты, купленные им на вокзале. Он сидит и не знает, куда ему ехать. Вернулся — а никого нет!
Тут же я представил, как я веду батю по новому микрорайону, подвожу его к нашему нарядному белому дому с кафельными плитками возле парадных. Мне радостно, я просто млею от гордости, что у нас теперь такой замечательный дом.
Даже не понимаю, как за такое короткое время, пока бежишь по лестнице, столько может мыслей прийти в голову.
Мне кажется, я даже о тёте Симе успел подумать, что хорошо бы к ней зайти сказать, что батя приехал.
Возле своей двери я немного замешкался. Что-то нехорошо мне сделалось. Вроде как голова закружилась, вроде бы затошнило. Но я тут же пришёл в себя.
Нажал кнопку. Звонок получился длинный и радостный.
И действительно — вот чудо! — в квартире раздались шаги. Я только потом сообразил, через минуту, что это были не такие шаги, как у бати, а помягче, с пришаркиванием…
— Бог мой, а я думала — водопроводчик!..
Женщина в фартуке и в косынке стояла в дверях.
— Ну, что скажешь?
— Тут… тут дяденька не приезжал?
Зачем это я спросил, сам не понимаю. Глупо. Просто противно. Конечно, не приезжал. Какой дяденька?
— Какой дяденька? — спросила женщина.
Я повернулся и пошёл вниз.
— Да ты объясни: кто должен приехать?
Я не отвечал.
— Мальчик, а мальчик!
Вот пристала.
— Может, ты квартиру перепутал?
Может, и перепутал. Какое ей дело. Может, я даже дом перепутал. И улицу перепутал. И какое сегодня число, перепутал. И как меня зовут, перепутал.
— Мальчик, встретишь водопроводчика, скажи, что в сороковой его ждут!.. — донеслось сверху.
Сейчас побегу. Не ждут, не ждут! Встречу водопроводчика, скажу: «В сороковой вас не ждут. Все уехали. Заперто. Никого. Не дозвониться, не достучаться».
Я шёл по двору и свистел. Громко так свистел, а шёл вразвалку, враскачку. А чего это мне не ходить враскачку? Кого бояться? Захотел — пришёл, захотел — ушёл. Эй, Файзула! Вот я иду! По делам приходил. И ещё приду. Где ты, Файзула, обрати внимание!
И вообще буду ходить куда мне вздумается. Вот пойду сейчас в школу, в свой старый класс. А отчего не пойти?
Стойка на голове
В школе шла перемена, а после неё у нашего класса должен был быть урок физкультуры. Поэтому я сразу пошёл в спортивный зал… В раздевалке уже было полно ребят.
— А-а, — закричали они, — Саня пришёл! Здорово, Саня! Мотаешь или снова к нам решил поступить?
Они меня окружили и стали тормошить и дёргать — до того обрадовались. Я тоже был радостный — ведь некоторых ребят я не видел несколько дней, целую неделю!
Послышался голос физрука — и все стали переодеваться.
— Пойдём с нами, попрыгаем, — сказал Михеев. Он держался рядом со мной на правах старого друга.
— Давай, Саня, раздевайся! — сказали остальные. — Физрук у нас молоток, увидит — не заметит, заметит — не скажет.
— А чего тут особенного, — сказал Дубарев, — захотел человек позаниматься физкультурой и спортом — и пришёл.
У Дубарева всё ничего особенного.
Все стали так приставать, что я решил раздеться. Вообще-то я понимал, что они надеются на какое-нибудь развлечение. Всё-таки я у них вычеркнутый.
Мы построились в зале. Я встал на своё законное место — между Пекой и Дубаревым. Несколько освобождённых, как всегда, уныло сидели на скамейке. Среди них был Палён. Он притворялся, что у него всё ещё болит зуб.
Может, это Палён взял лодку и сказал на меня? Вон как он хорошо притворяется.
Вот что тот человек наделал. Я теперь всех наших ребят подозреваю. Я не думал, что это так противно — подозревать.
Когда мы уже построились, из своей раздевалки стали выходить девочки. Поля вышла в числе последних. Никто из них меня не заметил. Мы повернулись по команде физрука и побежали к залу. Тапок у меня не было, и я бежал в носках.
Сначала я бежал позади Пеки, стараясь правильно взять дыхание. А потом, на третьем кругу, я подумал: «На черта мне правильно брать дыхание и вообще зачем я бегу? Письма всё ещё нет, на меня кто-то наговорил, штраф, может быть, не сегодня-завтра пришлют, а я бегу. Да ещё стараюсь правильно взять дыхание». Всё это было очень нелепо.
Когда мы разделились на две группы и выстроились друг против друга, я стал смотреть на Полю. Но первой меня увидела Куркина. Она закричала:
— А Скачков почему здесь? Смотрите, Скачков пришёл!..
— Молчи, Куркина! — сказал Дубарев.
Тут Поля меня и увидела. Она тоже слегка удивилась. Но мне показалось, что она и обрадовалась. Даже когда она без галстука, всё равно видно, что она настоящая пионерка.
Мне сразу стало полегче. Мы разомкнулись и стали выполнять упражнения. Я понимал, что вид у меня далеко не спортивный, но зато я приосанился. Я взглянул на Тентелева — он тоже очень старался.
Дубарев вдруг зашептал мне слева:
— А четвёртым уроком у нас Закавыка…
Сказал и застыл, будто замечтался. Ему сделали замечание. Дубареву на всех уроках делают замечания.
Пека, наверно, услышал, о чём сказал мне Дубарев, потому что, когда мы делали поворот корпуса с разводом рук в стороны, он выпятил грудь и прошептал:
— Закавыка у нас через урок. Ты уж не уходи, Саня…
Дубарев с Пекой сбились со счёта, так они, видно, разволновались, вспомнив Закавыку. Физрук повысил на них голос. Он вообще редко его повышает. Физрук у нас хороший, молодой. Но по фамилиям он знает только тех, кто у него занимается в спортивных секциях.
Когда мы сомкнулись, Дубарев зашептал:
— Наша судьба в твоих руках, Саня! Другой такой возможности не будет.
Пека ему помогал:
— Проучи его, а, Саня! Чего тебе стоит.
