Попытки Москвы взять власть над Киевом начались давным-давно. Особенно запомнился «заговор князей» 1481 г. Его организаторами были внуки киевского князя Владимира Ольгердовича Михаил Олелькович и Федор Иванович Бельский, а также его правнук Иван Юрьевич Ольшанский. Их заговор раскрыт не без помощи киевского воеводы Ивана Ходкевича. Нужно понимать, что в данном случае это был не бунт киевлян, а борьба за передел власти между Гедиминовичами. Бельскому удалось бежать в Москву, а князьям Михаилу и Ивану отрубили голову. «Вина их Богу единому сведуща», – сдержанно, но с проявлением симпатии к заговорщикам, сообщает летописец. И сейчас на Замковой горе можно увидеть крест на том месте, где стояла плаха, на которой их «карали на горло». Это резонансное на то время событие как-то в последнее столетие не вспоминают. И не потому, что незначительное, наоборот, архиважное – не так часто Гедиминовичам отрубали голову. Причины этой попытки взять власть настолько таинственные, что даже М. Грушевский теряется в догадках. Он предполагает, что князья задумали убить Казимира, когда он со своими сыновьями поедет на охоту, но это было своевременно раскрыто. Кое-что находим у В. Антоновича: «Князь Федор Бельский, празднуя свою свадьбу, пригласил на празднество Казимира; здесь во время пира заговорщики должны были овладеть его особою. Случайно, за несколько дней до осуществления, заговор был открыт, слуги Бельского арестованы и под пыткою дали показания, компрометировавшие князей. Узнав об аресте своих слуг, князь Федор Бельский вскочил ночью с постели и полуодетый бросился на коня и ускакал за московский рубеж. Менее счастливы были другие заговорщики: князь Гольшанский и Михаил Олелькович были арестованы и заключены в темницу в киевском замке; над ними произведен суд, вероятно в глубокой тайне, потому что ни одного документа, относящегося к процессу, не сохранилось ни в подлиннике, ни в копии. По приговору суда, утвержденного великим князем, оба подсудимых были приговорены к смертной казни, которая и приведена была в исполнение. В Киеве, на лобном месте, перед воротами киевского литовского замка, 30 августа 1482 года киевляне увидели обезглавленный труп одного из представителей излюбленного ими княжеского рода, которого они призывали, как своего отчича, на княжеский стол своей земли». У трех «князей-заговорщиков», скорее всего, не было никаких планов убийства правителя, а просто произошло кардинальное пресечение литовским князем Казимиром Ягеллончиком попытки привести Киев в состав Московского государства. Ведь через три года Литва отреклась и от своего верного союзника – Великого княжества Тверского, в 1485 г. присоединенного к Москве. Так, на людской крови формировалось Московское княжество.
Стоящий на краю горы крест поставили два десятилетия тому на месте, где рубили головы. В том числе и упомянутых князей. И немало пролито там крови! Об этом рассказывает пьеса Ивана Кочерги «Свiччине весілля». Неподалеку от «лобного места» поставили свое святилище неоязычники, вокруг которого они, а среди них много девушек, проводят свои мистерии, не без эротического насыщения. Все девушки по своей природе – ангелы, но когда им обламывают крылья, то им приходится летать на метле…
На Андреевском спуске у меня часто просят рассказать про какую-нибудь жуткую историю, связанную с Замковой горой. Мне нравится рассказывать следующее: «Однажды двое влюбленных взобрались на самую вершину, и больше их никто не видел». – «И что с ними случилось?!» – «Они спустились… с другой стороны».
Когда купцы проезжали по нашему крутому спуску, то с них брали мыто (налог), а мерой был воз. Поэтому старались его нагрузить с верхом. Если он ломался, когда ехал, или с него что-то падало, то замковые слуги это брали в собственность города. Об этом пишет в путевых заметках Матфей Меховский (нач. XVI в.). Отсюда пошла пословица «Что с воза упало – то пропало». Даже сегодня, когда пожелаешь подняться пешком с Подола, где в средневековье бурлила жизнь и был торговый центр края, то усталость настигнет вас раньше, чем вы доберетесь до Андреевской церкви. Но поток людей, особенно на праздники, снизу не намного меньше, чем сверху.
Наибольший расцвет замка был во времена правления киевского воеводы Константина Острожского. За верность вере предков его в народе называли Ревнителем Православия. Он в Киеве и своем родном Остроге собирал вокруг себя деятелей культуры и науки Украины. У этого богатого вельможи, которому по влиянию и зажиточности уступал сам король Польши, были очень хорошие отношения с соседней православной Москвой. Как-то в 1602 г. к нему на прием напросился московский дворянин, который назвался царевичем Дмитрием, но седой воевода не счел нужным поддержать его устремления на царский трон. Поэтому, когда в 1604 г. с помощью запорожских казаков начался поход на Москву, то отряд царевича-претендента обошел Киев стороной. Хотя немало его обитателей присоединилось к Дмитрию, которого российская историография упорно считала Лжедмитрием.
Разговор в постели:
– Ты Дмитрий?
– Нет, я – Лжедмитрий.
С 1641 г. замком владел Адам Кисель. Он, являясь православным, старался уравнять права украинцев с католиками, что, к сожалению, ему не удалось. Нам постоянно говорили, что замок, несмотря на защиту оставшегося верным королю воеводы Киселя, был сожжен в 1651 г. казаками Богдана Хмельницкого. По свидетельству главного специалиста по Замковой горе Сергея Климовского, замок простоял еще несколько десятилетий, но так как он потерял свое стратегическое значение, то в конце концов обезлюдел. А его деревянные конструкции сгнили или были растащены. Сооружение сохранилось лишь на рисунках, которые можно увидеть в музеях, а гора опустела, там разбили огороды и баштаны. С 1816 г. тут было кладбище для жителей Подола, Гончаров и Кожемяк. Через полстолетия гору отдали Флоровскому монастырю, который соорудил церковь и окружил свою территорию каменной стеной. Здесь хоронили насельниц обители. А гора получила новое название – Флоровская.
У меня давно создалось впечатление, что Старокиевская гора не исчерпала до конца свой дарованный историей статус, потому что сначала разрушения Батыя и потом запустение… Впоследствии административное правление перешло на Замковую гору, в Литовский замок, где проводились робкие попытки взять власть, обрести силу, но… Киев перестал быть «матерью городов», и был скорее торжищем, факторией, чем центром абсолютной власти. Поэтому новое особое значение приобретает Замковая гора с крутыми склонами и окружающими ее узкими оврагами, по которым не было возможности подкатить стенобитные устройства. И ничего, что замок был деревянным, а не каменным, он и так был неприступным, да и кто затащит тяжелый строительный материал на его отвесные склоны.
У литовских феодалов были иные интересы и задачи. Во-первых, они не испытали влияния культуры Византии и не особенно пытались духовно подавить русичей. К тому же, более ощущая потребность в землях и подданных, они старались их оградить от внешних грабителей и налетчиков, повсеместно воздвигая замки и крепости. И по сей день нас удивляют твердыни, поставленные литовцами Кариатовичами в Мукачеве и Каменце-Подольском. Крепостное укрепление на Замковой горе, простоявшее почти три столетия и не выполнявшее угнетающую и подавляющую функцию, было всего лишь резиденцией наместника, следившего за порядком в подведомственном ему крае и оберегавшего его жителей. Уже тогда сложилось гармоничное единение литовцев и киевских русов, о котором старались не упоминать ни российские, ни советские историки. Хотя, если вспомнить, что в ХVI в. при князьях Олельковичах и при Константине Острожском были попытки усилить власть феодалов, сделать ее независимой. Ранее Олельковичи за это поплатились головами. А вот Острожский… да кто мог ему перечить, если киевский воевода был самым богатым и влиятельным в стране. Еще один пример отсутствия особого властного значения Литовского замка – киевляне не пустили воеводу Гаштольда, поставленного Великим князем Литовским Казимиром в 1470 г. Но, тем не менее, гора не получила имени ни польского феодала, ни литовского воеводы, ни даже «ревнителя православия» Острожского, а почему-то остался в памяти народа Адам Кисель. Именно тот, которого не любил Корнейчук, уважал Сенкевич и чтил Кулиш. Волынский владелец имений долгое время был киевским воеводой и старался оставить Киев под польской короной.
Замок – это не только укрепление, это прежде всего возможность отпереть его, проникнув в город, овладеть его душой, то есть его обитателями. Поэтому замок должен возвышаться над строениями не обязательно физически, а скорее духовно – над людьми, их представлениями, жизнью, бытом. Так, например, в романе Ф. Кафки замок – это власть подавляющая, и в этом преобладает символика автора. Даже место перед «донжоном», там, где «карали на горло», носило скорее литературный, опереточный характер, как в пьесе «Свіччине весілля» Ивана Кочерги. Замок как символ власти насилия и подавления не характерен для нашего города – в Киеве он главенствовал тогда, когда феодализм был прогрессивным явлением, и замок служил больше щитом, защитой, чем довлеющей над сознанием силой. Тогда была характерна симпатия населения к власти, которая, к сожалению, в последующие столетия потускнела и стала мало заметна! Да и форма нашей Замковой горы более похожа на корабль, который дрейфует среди других гор-льдин, а не айсбергов. Замковая гора не особенно возвышается над городом. Она не самая высокая из семи киевских гор, занимает как бы подчиненное положение, являясь скорее поддержкой, чем подавляя правлением и властью. Через столетия изменилась социальная формация, Киев стал губернским городом Российской империи, поэтому сменила название и гора, став на этот раз Флоровской в честь монастыря, расположенного у ее подножия. Здесь зазвучали молитвы. Но теперь Замковая гора и ее окрестности – одно из самых романтических мест Города, куда в любую погоду стремятся молодые душой! Приглашаю и вас!