обладающий квартирой, до которой от Ленинградского вокзала – двадцать минут пешком.
– Думаю, тебе это будет удобно! – сказал он.
И повел меня по узкой улочке над рельсами (слева наступали дома). Поезда проходили внизу, а мы, счастливые, летели поверху. Пахло клейкими почками. Тихие дворики с невзрачными домиками. Строение № 1. Строение № 2. Такое только в Москве!.. Сколько раз еще я ходил этим путем! Поднявшись от рельсов по лесенке, мы попадали в Историю, историю Москвы, которой Игорек тогда так увлекся. Жить в таком месте – и не увлечься им? Новая Басманная, Старая Басманная, купола церкви Никиты Мученика прямо под окном. Покатый Малый Демидов (как называл его он) – и высокий дом с их балконом на седьмом этаже.
– Вон! Задирай голову – наш балкон!
Самый большой дом на дряхлом Малом Демидовском.
– Кооператив для ответственных работников, – вскользь сообщил Игорек. – Середина двадцатых.
Квартира огромная, на три стороны. Один балкон, парадный, с витыми столбиками – перилами – на старую Москву, проткнутую сталинскими высотками, с семнадцатого по двадцатый век. Другой – у пожарной лестницы, уже негодной – в тихий московский дворик с кривыми тропинками среди травы. Не уходил бы – что с того балкона, что с этого.
И, при первой возможности – в Москву! Причина? Сама Москва. А повод? Литература – вот! Говорят, что в Москве большие возможности… Правильно говорят. Причина и повод – вещи меняющиеся: повод порой вырастает в причину, в дело жизни… а причина превращается в приятную обязанность: посетить родственников, когда ты в Москве. С самого раннего поезда (так специально задумывалось) я мчался к любимому кузену. Он уже бодрствовал, вставал на рассвете (особенность организма) и бродил по квартире, стараясь не разбудить жену. И тут – я!
– Люби-имый! – наш совместный крик, трясем друг друга, что есть сил.
И затворяемся с ним на кухне, озаренной солнцем, рядом с пожарной лестницей. «Давай, как-нибудь спустимся?» – «Давай!» Все – наше! Москва предо мной!
Делились маленькими тайнами (только самое невероятное в наших похождениях ценилось тогда), хохотали на кухне до семи утра, пока, потягиваясь, не выходила Наташа:
– О! А я сплю и вижу веселый сон, будто Валерка приехал. А ты – тут!
– Кофе? – предлагает Игорек (до этого, надо признать, мы хохотали с ним на голодный желудок).
Игорек делал из яиц с майонезом закуску «Маккаллерс». Откуда? Это даже не обсуждалось! От Игоря Иваныча! Без комментариев.
– Блинчики по-пьемонтски!
А откуда ж еще? Муниципалитет Пьемонта, я думаю, горячо бы одобрил. И вслед за ним – мы.
Потом мы выходили в Москву и шли пешком к нему на работу – он признавал исключительно пеший путь, силы играли. Тихое летнее утро, из палисадников перед домиками выползали на тротуар, как змеи, черные струи воды после полива и постепенно замедлялись, мутнели в чехле пыли, как нога в чулке.
Выходили к обрыву над Яузой, шли вдоль нее, Игорек в упоении комментировал путь.
– Мотя! Мотя! Ты гений! – тряся перед лицом ладонями, дико вопил он.
Мотей он фамильярно называл московского архитектора Матвея Казакова, признанного мастера московского барокко. Перед церковью по его проекту (на мой взгляд, довольно скромной по сравнению с нашими) мы стояли долго, словно специально пришли сюда. И восторг зашкаливал. А работа?
– Не опоздаем? – осторожно спрашивал я.
– Мотя! – Игорек не мог оторваться от созерцания чуда.
Уже слезы стояли у него на глазах! Не слишком ли он увлекается стариной, будучи «технократом»? Нет. И вот мы шли вдоль огромных казенных зданий, с одинаковыми оконцами, одинаково освещенными.
– Ну, это тут… туполевские конюшни! – тоном посвященного и слегка даже утомленного однообразием будней произносил он и кидал вслед небрежно: – Работают на нас.
– Сам Туполев тут? – почтительно спрашивал я.
– Ммм… не думаю. Тут… его сатрапы, – определял он. – Академики и прочая мелочь.
Чувствуется, не хотел он останавливаться тут… Рано! Тащило вперед.
– Ну а тут, – он показывал на огромные дома, – рядовые сотрудники этих конюшен. Конюхи… его самолетов.
Пройдя «туполевский городок», мы входили в Лефортово, в Лефортовский парк. Вот на этих прудах Петр запускал первые корабли и мечтал доплыть до Санкт-Питербурха, как излагал Игорек… хотя Санкт-Питербурх в это время мог существовать только в сознании Петра, ну и вот – Игорька, когда он воспарял над реальностью.
Мы входили в Семеновскую слободу, где набирался Семеновский полк. Названия улиц были тут удивительные, и мой Вергилий, конечно же, знал их наизусть.
После того, как он столь высокомерно отзывался о туполевских конюшнях, можно было надеяться, что мы подойдем сейчас к настоящему Дворцу Авиации, венчающему наш упоительный путь. В реальности же на какой-то «второстепенной», как бы назвал ее сам Игорек, улочке, даже не с историческим, а современным пошлым названием, Игорек подходил к дверке с «вертушкой» за ней и «ввертывался» – я страстно за ним следил! – опускался по лесенке вниз, в грохочущее помещение с исходящей оттуда волной запаха горячего машинного масла. Что может делать там мой блистательный кузен? Он оправдывался, что лишь проходил через цех во двор, в Новый Корпус. Я даже боялся представить его кабинет.
Обратно я тоже шел пешком, разглядывая дома. Вот в этом бы красивом доме работать Игорьку! Но, увы, уже настали времена, когда не все наши желания исполняются.
Зато его дом в Малом Демидовском переулке расцветал. Стал фактически штаб-квартирой нашего клана. Подтянулись сюда и моя веселая сестра Оля, вышедшая замуж за серьезного и положительного москвича Гену, и саратовцы – Юра с женой Майей, с их амбициями они имели уже дела в Москве. Но в доме на Демидовском о делах забывали – тут мы отрывались. И тамадой, конечно же, был неумолкающий Игорек с горящими очами – без него и градус не тот. Бацал на фанке – только быстрые танцы. А расставались – медленно, и еще долго звенели веселые голоса на лестнице. А потом – даже с улицы доносились.
Я же, поскольку обрел здесь дивное лежбище для серьезных дел в Москве, оставался ночевать. И этот уже спокойный переход ко сну после бурного праздника – еще одно из подаренных Москвою блаженств. Помню, мы с Наташей сидели в гостиной, смотрели телевизор без звука, чтобы не утомлял, и вдруг она подняла палец:
– Слышишь? Игорек! Моет грязную посуду и поет! Счастливый человек.
Клан стал главным его делом, возведенным в культ, требующим постоянного внимания и постоянных вливаний в самом широком смысле этого слова. Но нельзя же все время быть вместе – иначе не сделаешь ничего, что ты должен сделать сам, в одиночестве. Я
