Пора было уходить из парка. Температура уже поднялась градусов на десять. Ему нужно идти на запад, опередить огонь, как он сделал в Поутэнвилле, учинив страшную цепь разрушений. Но он был не в состоянии бежать и заснул здесь, прямо в траве, и отблески огня плясали на его лице усталого, измученного ребенка.
Во сне пришел темный человек в своей рясе с капюшоном, с невидимым лицом, но… Все же Мусорщику казалось, что он встречал этого человека раньше. Когда завсегдатаи кондитерской и пивной там, в Поутэнвилле, дразнили его, казалось, этот человек был среди них, молчаливый и задумчивый. Когда он работал в «Скрубба-Дубба» (мыл фары, прикреплял стеклоочистители, мыл бамперы, «эй, мистер, не пройтись ли полировочной?») и носил на правой руке губку-перчатку и рука своей бледностью напоминала дохлую рыбу, а ногти — свежую слоновую кость, ему казалось, он видел лицо этого человека, огненное и сверкающее безумным весельем, сквозь струйки воды, стекавшие по ветровому стеклу. Когда шериф отправил его в дурдом в Терре-Хот, тот человек под видом ассистента психиатра усмехался, стоя над его головой в комнате, где устраивали сеансы электрошока, держа пальцы на контрольных кнопках («Щас я выжгу, тебе мозги, парень, помогу из Дональда Мервина Элберта стать Мусорщиком, не хочешь пройтись, здесь полировочкой?»), готовый послать-тысячу вольт жужжать в его мозгу. Он хорошо знал этого темного человека — ему принадлежало лицо, которое невозможно как следует увидеть, ему принадлежали руки, посылавшие все заряды с контрольной панели, глаза, сверкавшие за языками пламени, усмешка из могилы всего белого света.
— Я сделаю все, что ты хочешь, — благодарно сказал он во сне. — Жизнь отдам за тебя!
Темный человек поднял руки под своей хламидой, придав ей форму черного бумажного змея. Они стояли на каком-то высоком месте, а внизу, под ними, Америка лежала в огне.
«Ты займешь высокое место в моей артиллерии. Ты тот, кто мне нужен».
Потом он увидал десятитысячную армию всякого сброда, отщепенцев, двигавшуюся через пустыню на восток, в горы, грубую скотскую армию, чье время наконец-то пришло. Они ехали в фургонах, джипах, на грузовиках и танках; у каждого мужчины и каждой женщины на шее висел темный камень, и в глубине некоторых из этих камней мерцало красное пятно, похожее на глаз или на ключ. И он увидел себя, ехавшего вместе с ними наверху огромного фургона с цистерной, и он знал, что цистерна полна жидкого напалма… и за ним ехала целая колонна грузовиков, нагруженных бомбами, минами и пластиковой взрывчаткой, огнеметами и самонаводящимися ракетами, гранатами и пулеметами, ракетными установками. Должна была вот-вот начаться пляска смерти, уже дымились струны скрипок и гитар, и воздух был пропитан запахом серы и кордита.
Темный человек снова поднял руки, а когда опустил их, все вокруг дышало холодом и безмолвием, огни исчезли, даже зола была холодной, и на одно лишь мгновение Мусорщик снова стал Дональдом Мервином Элбертом, маленьким, смущенным и испуганным. Только на одно мгновение он заподозрил, что он — всего лишь еще одна пешка в огромной шахматной партии темного человека и что его обманули.
Потом он увидел, что лицо темного человека уже не целиком спрятано: два темно-красных угля горели во впадинах, где должны были находиться глаза, и освещали узкий, как кинжал, нос.
— Я сделаю все, что ты хочешь, — благодарно произнес Мусорщик во сне. — Отдам тебе мою жизнь! Отдам свою душу!
— У меня ты займешься поджогами, — мрачно сказал темный человек. — Ты должен прийти в мой город, и там все станет ясно.
— Где это? Где? — воскликнул он, охваченный надеждой и предвкушением.
— На западе, — сказал темный человек, исчезая. — На западе. За горами.
Тогда он проснулся, и была по-прежнему ночь, и по-прежнему было светло. Огонь приближался. Стояла удушливая жара. Взрывались дома. Звезды исчезли в плотной пелене нефтяного дыма. Пошел настоящий дождь из сажи. Баскетбольные площадки покрылись черным снегом.
Теперь, когда у него появилась цель, он обнаружил, что может идти. Хромая, он пошел на запад, и время от времени видел еще несколько людей, покидавших Гэри и оборачивавшихся, чтобы поглядеть на разрушения. Дураки, подумал Мусорщик почти с сочувствием. Вы сгорите. В свое время вы сгорите. Они не обращали на него внимания; для них Мусорщик был всего лишь еще одним уцелевшим. Они пропадали в дыму, и где-то вскоре после рассвета Мусорщик пересек границу штата Иллинойс. На севере лежал Чикаго, Джолиет — на юго-западе, а позади огонь исчез за плотной дымовой завесой. Это было утром 2 июля.
Он забыл о своей мечте сжечь Чикаго дотла; его мечты о других цистернах с нефтью и газом остались позади, повиснув на железнодорожных шпалах и обугленных жилых домах. Ему стало совершенно наплевать на этот город ветров. Около полудня он вломился во врачебный офис в Чикаго-Хайтсе и украл чемодан с ампулами морфия. Морфий немного убавлял боль, но у него имелся гораздо более важный побочный эффект: он помогал ему меньше обращать внимание на ту боль, которая все-таки оставалась.
Вечером он взял большой флакон вазелина в аптеке и покрыл обожженный участок руки дюймовым слоем мази. Ему очень хотелось пить, казалось, его непрерывно мучила жажда. Видения с темным человеком кружились в его мозгу, как тучи мух. Когда настали сумерки и он свалился без сил, он уже начал думать, что город, в который позвал его темный человек, это — Цибола, Обещанный Город Семи чудес.
Той ночью темный человек снова пришел к нему во сне и с сардонической усмешкой подтвердил, что так оно и есть.
Мусорщик пробудился от сумбурных снов-воспоминаний, и его кинуло в дрожь от пронизывающего холода пустыни. В пустыне всегда либо лед, либо огонь и нет ничего промежуточного.
Слабо постанывая, он поднялся и поежился. Над его головой сверкал триллион звезд, таких близких, что, казалось, до них можно дотянуться руками и потрогать, и пустыня вся купалась в их холодном колдовском сиянии.
Он пошел обратно к дороге, морщась от боли, причиняемой сухой раздраженной кожей, и от множества других слабых и сильных болей. Теперь они очень мало заботили его. На мгновение он остановился и взглянул вниз на город, спящий в ночи (тут и там мелькали крохотные искры огоньков, как от походных костров). Потом он пошел дальше.
Несколько часов спустя рассвет окрасил небо, но Цибола была столь же далекой, как и тогда, когда он впервые одолел подъем и увидел ее. А он как дурак выпил всю свою воду, позабыв о том, каким обманчивым здесь все кажется. Он не осмеливался долго идти после восхода солнца, потому что боялся обезвоживания. Ему придется опять где-нибудь залечь, прежде чем солнце начнет жарить во всю свою силу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
