И как же переполошился тогда добросердечный Василий Андреевич Жуковский! Сколько упреков выслушал от него Пушкин, презревший царские милости! С отставкой дело не вышло. Тяжелое, одинокое, безрадостное было лето…
А Наталья Николаевна доехала до Калуги и с обычной откровенностью писала мужу о каком-то объявившемся здесь случайном своем поклоннике. Александр Сергеевич отвечал, что Таша избрала его «за неимением Того и другого». Тот с большой буквы – конечно царь. Кто же был другой?.. Так снова промелькнула в письме тень барона Дантеса.
Прошел еще год, Пушкин осенью уехал в Михайловское. Отдаваясь воспоминаниям, долго бродил по запущенному парку. Около знакомых старых сосен поднялась молодая семья. Александр Сергеевич глядел на эту молодь, вздыхал об отлетевшей юности и писал жене:
«… досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу».
Наталья Николаевна, оставшаяся в Петербурге, готовилась в это время к первым балам. Царь видел все то же изящное кокетство и непреклонность. В своем величии он не обратил внимания на то, что Наталья Пушкина, может быть, чаще, чем с другими, танцует с кавалергардом Дантесом. Но ведь император, обремененный государственными делами, недолго и оставался в бальных залах. Если же ему было угодно пригласить на короткий танец жену камер-юнкера Пушкина, то кто, дерзкий, мог такое приглашение оспорить?
…Зимой 1836 года Наталья Николаевна в связи с предстоящими родами и вовсе прекратила выезды в свет, а летом укрылась на даче на Каменном острове.
Глава одиннадцатая
Пушкин приехал в полдень на дачу с гостем. Правда, об этом было заранее известно, но у дам все-таки произошел легкий переполох. Еще бы! Гость был из Парижа, известный за пределами Франции журналист, ученый и дипломат Франсуа Адольф Лёве-Веймар. Он совершил путешествие в Петербург, чтобы познакомиться с русской жизнью, а прежде всего с русской литературой. И, конечно, стал вхож к Пушкину.
Итак, в пригожий июньский день Лёве-Веймар появился на каменноостровской даче, был представлен хозяйке дома и ее сестрам, после чего Александр Сергеевич стал подводить детей и был очень доволен, когда гость уделил внимание и крошке Наташе.
Общительный парижанин быстро завоевал общую благосклонность. Но, пожалуй, особенно подружился он с Машенькой, хотя совсем не знал русского языка, а Машенька немного больше знала по-французски.
Казалось, путешественник, вошедший в моду в петербургских гостиных, неутомимый посетитель столичных музеев, имел сегодня одну цель – провести свободный час в семье первого из русских поэтов. Во всяком случае, никто бы не заметил в нем даже малейшего нетерпения.
К досаде дам, Пушкин вскоре увел гостя к себе. Гость с любопытством оглядывал комнату, в которой работал самый знаменитый писатель России, создавший язык, на котором теперь пишут и говорят, – так в недалеком будущем напишет о Пушкине сам Лёве-Веймар.
В летнем кабинете Александра Сергеевича не оказалось, впрочем, ничего примечательного. К раскрытым настежь окнам тянулись густые ветви деревьев, а за садом рябилась на солнце притихшая Нева.
– Нелегкое дело вы возложили на меня, – сказал. Пушкин, вынимая из стола рукопись.
– Но и самые смелые мои ожидания, как я вижу, сбылись? – Лёве-Веймар не спускал глаз с листков, исписанных рукой Пушкина. – Какие слова я найду, чтобы благодарить вас!
– Повремените с благодарностью. Шутка ли – переложить песни наши на чужой язык! Прелесть их кажется часом непередаваемой, а трудности перевода – непреодолимыми. Когда вы переводили на французский язык саги Шотландии, вы и сами, думаю, испытали подобное?
– Без сомнения! – с живостью откликнулся Лёве-Веймар. – Но я могу напомнить, что русский поэт Пушкин создал «Песни западных славян», воспользовавшись сборником Мериме. Говорят, что в этих переводах куда больше отразился истинный дух поэзии ваших западных соплеменников, чем уловил этот дух в своей мистификации Мериме…
– Не будем, – перебил Пушкин, – винить изобретательного Мериме, тем более что он чистосердечно признался в своей подделке. Ну, а поэзия, право, не осталась в накладе! Мериме – спасибо ему! – дал пищу и моему воображению, хотя не мне судить о моих переводах из «Гузлы»… Вернемся к нашему делу. Отбирая для вас русские песни, я хотел представить вам образцы народной поэзии, наиболее примечательные, по моему разумению. Но как исчерпать безбрежный океан?..
Пушкин снова перелистал свою рукопись.
– Я ограничил себя одиннадцатью песнями и поставил перед собой единственную задачу – передать в точности их содержание. За это поручусь. Но не ищите в моих переводах других достоинств. Их нет.
Лёве-Веймар недоверчиво улыбнулся: только сам Пушкин имеет право судить с такой строгостью о своей работе.
– Утешаюсь тем, – продолжал Александр Сергеевич, – что первый шаг всегда труден. А просвещенной Европе давно бы пора лучше нас знать и покончить с высокомерием, рождающимся от невежества. Вы выпустили книги по истории античной, немецкой и французской литературы. Будем надеяться – познакомите Францию и с русской словесностью. Но без обращения к народной поэзии не мыслю этого труда.
Пушкин взял листок и прочитал перевод знаменитой песни: «Не шуми, мати зеленая дубровушка»:
– «Ne murmures-donc pas, verte forêt, ma mére! ne m'empêche pas de reflechir…»
Все, казалось бы так, да не совсем, – перебил Александр Сергеевич самого себя. – Послушайте, как это звучит по-русски, хотя и незнакомы вы с нашим языком.
Не шуми, мати зеленая дубровушка,Не мешай мне, добру молодцу, думу думати…
Пушкин читал напевно, словно хотел передать задушевную грусть музыкального зачина песни.
– Теперь, – сказал он, – я обязан представить вам важное разъяснение. Конечно, каждый русский подтвердит, что дубровушка – тоже лес, а думу думати – то же, что и размышлять. Все, казалось бы, так, только нет уже в переводе прелести живого народного слова. Но я говорил вам, что заботился единственно о точности содержания. Разъяснение мое и принадлежит содержанию песни.
Лёве-Веймар вынул записную книжку и карандаш, готовясь делать свои пометки.
– Обратите внимание, – Пушкин снова взял листок, – на цареву речь:
«Ты скажи, скажи, детинушка крестьянский сын,Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал…»
– В большую ошибку впадет тот, кто подумает, что речь идет об обыкновенном воровстве или разбое. На судебном языке Московского государства так называли и мятеж. Вот о чем спрашивает в песне царь, вот в чем должен ответ держать перед ним крестьянский сын. Заметьте: если бы это место перевести – сын крестьянина, было бы узко и даже неверно. Речь идет о простолюдине, повинном в мятеже. Эту особенность наших песен, называемых «разбойничьими», надо знать каждому, кто хочет познать внутреннюю жизнь России…
Пушкин на минуту задумался и рассказал гостю, что пишет роман о временах Пугачева.
– Пугачев? Кое-что и я о нем знаю, – Лёве-Веймар не мог преодолеть любопытства, – но я ничего не знаю о романе Пушкина и жажду о нем узнать…
– Во благовременье, если угодно, познакомлю. Приверженцы Пугачева тоже поют в моем романе «Дубровушку». Так и вижу их грозные лица, слышу голоса и ясно представляю себе то выражение, которое придают песне люди, обреченные виселице:
«Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,Что умел ты воровать, умел ответ держать!Я за то тебя, детинушка, пожалуюСереди поля хоромами высокими —Что двумя ли столбами с перекладиной».
– Вы, наверное, знаете, – заключил Александр Сергеевич, – что наш император и в недавние времена пожаловал теми же столбами с перекладиной друзей моей юности. По-видимому, царские обычаи не скоро меняются. Но это уже не относится до песни… А как было мне перевести для вас наше исконное выражение «исполать тебе»! Я поставил «bravo!»[1]. Но увы, это свидетельствует только о том, что не нашел нужного слова. Таких примеров в моих переводах имеется, пожалуй, довольно.
Пушкин, расхаживая по кабинету, несколько раз косился на окно. Теперь подошел к нему вплотную.
– А вот я скажу сейчас нянькам, что вы под моими окнами бездельничаете. Право слово, сейчас скажу!
Лёве-Веймар, не понимая, что происходит, тоже приподнялся с кресла. В саду стояли дети Пушкина, явно чего-то ожидавшие.
– Мы хотим играть в прятки, – чинно объяснила отцу Машенька.
– Ужо, будут вам и прятки. Бегите пока к нянькам, – отвечал Александр Сергеевич. Смеясь, он перевел гостю состоявшийся разговор. – Думаю, что моя бедокурщица наверняка рассчитывала и на ваше участие. Какая иначе польза от гостя?
– О, я польщен и непременно приеду для этого еще раз. Пожалуйста, заверьте мадемуазель Мари! – отвечал Лёве-Веймар. Он следил, как мелькало среди дерезьев Машенькино платье. – Какое прелестное создание!
