Но она другая. Она слишком осторожна.
— Боюсь, правда, что ради этого вам придется пожертвовать частью обеденного перерыва, — продолжал Дэниел.
— Ничего страшного. — Шарлотте самой не понравилось, как натянуто и настороженно прозвучал ее голос.
Энн вышла, а Шарлотта осталась стоять перед Дэниелом, крепко сжимая в руках папку, прикрываясь ею, как броней… но от чего?
На столе у Дэниела тоже лежала папка, и, машинально взглянув на обложку, она почему-то огорчилась, прочитав имя Патриции Уинтерс.
Заметив ее взгляд, Дэниел, как бы невзначай, прикрыл надпись рукой, и Шарлотта вдруг вновь рассердилась. С чего это вдруг он скрывает от нее эту папку? Что, ей уже и посмотреть нельзя?
— Как далеко вы продвинулись с делами? — поинтересовался он.
— Половину я уже просмотрела, — довольно резко ответила она.
Он задумчиво приподнял брови.
— Уже? Вы, видимо, очень быстро читаете. Шарлотта почувствовала, что краснеет. На что он намекает? Что она просто пролистывает папки, не вникая в суть? А вот если бы она сказала, что прочитала только два или три дела, он пожурил бы ее за медлительность.
Нет… какие бы хорошие отношения ни связывали его со всеми остальными, она ему явно не нравится.
А почему, собственно, она должна ему нравиться? — подумала она, направляясь к себе в кабинет. В конце-то концов, он явно не жаждал увидеть ее здесь; она для него обуза, ненужный балласт. Всякий раз, как она попадается ему на глаза, он, видимо, клянет себя на чем свет стоит за то, что позволил Ричарду взять ее на работу.
Возможно, будь она в его положении, она бы чувствовала себя точно так же. Какой прок от работника, которому нельзя доверить самостоятельную работу и за которым нужен глаз да глаз?
Сев за стол, она яростно заморгала, отгоняя подальше наворачивающиеся слезы.
— Мы выезжаем через полчаса, — сказал Дэниел из своего кабинета.
Она покопалась в сумке, которая служила ей одновременно и портфелем, проверяя, взяла ли блокнот и пару ручек и карандашей. Она не понимала, зачем Дэниел берет ее с собой: может, он не доверяет ей настолько, что боится оставлять одну в конторе? — кисло подумала она. Но почему? Она, вообще-то, достаточно подготовлена, чтобы снять трубку телефона и поговорить с клиентом…
— Вы готовы?
Она вздрогнула — она была так поглощена чтением, что не услышала, как он вошел к ней в кабинет.
Да, конечно, именно этого и следовало от него ожидать. Незаметно подкравшись, он так смутил ее, что вместо того, чтобы подняться одним плавным решительным движением, она встала на ноги какими-то рывками, едва не смахнув папку со стола и уронив жакет.
— Позвольте мне.
Ей стало не по себе, когда Дэниел, опередив ее, поднял жакет и помог ей его надеть.
Солнце, заливавшее кабинет, просвечивало тонкий, едва ли не прозрачный шелк ее блузки. А под блузкой на ней был простой и тоже тонкий бюстгальтер, и, взглянув вниз, она вдруг сообразила, что два тонких слоя материи едва-едва прикрывают темные венцы ее груди.
Она никогда не стремилась выглядеть сексуально, но сознавала, хотя и довольно смутно, что некоторым мужчинам нравится ее невысокая, женственная фигурка. Однако она всегда считала ниже собственного достоинства подчеркивать свою физическую привлекательность. И вот сейчас она вдруг с неудовольствием ощутила, что для мужских глаз тонкий шелк ее бюстгальтера и блузки мог показаться чем-то Броде призыва, специальной приманки к ее телу.
Почувствовав через жакет тепло руки Дэниела, она сочла за благо побыстрее отодвинуться от него, неразборчиво пробормотав:
— Спасибо.
— Не за что, — ответил он, и она столкнулась с задумчивым, серьезным взглядом его глаз.
А что, если он тоже заметил, как напряглись и набухли ее соски? Оставалось надеяться, что нет. Ее тело повело себя странным образом, это и для нее самой было не только унизительным, но и неожиданным. В прошлом она не знала таких трудностей в общении с коллегами-мужчинами. И не думала, что присутствие привлекательного мужчины может выбить ее из колеи.
А Дэниел привлекателен, даже она не может этого отрицать. Мужественность сочетается в нем с неожиданной человеческой теплотой, и это страшно притягивает.
Неудивительно, что Патриция Уинтерс имеет на него виды. Интересно, они поженятся? Из них получится потрясающая пара.
Но его личные дела меня не касаются, сказала она себе и взяла сумку, довольная хотя бы уже тем, что волосы упали ей на лицо и скрыли его выражение.
После того, как повело себя ее тело, ей было неловко, и стыдно, и неприятно. А вдруг он все-таки заметил?
— Машина на площади, — сказал он, когда они выходили из конторы.
Единственной машиной на площади был старомодный, но безукоризненный, поблескивавший темно-бордовой краской «ягуар».
— Это машина еще моей двоюродной бабки, — сказал он, отпирая дверцу. — Она оставила ее мне. Я редко на ней езжу, но Джон и Лидия были очень близкими друзьями, и он будет рад увидеть ее в окно.
Шарлотта промолчала.
Кожа на сиденьях уже кое-где потрескалась. Раздражение, обида и подозрения уступили место жалости к самой себе, словно ее исключили из некоего столь желанного ей магического круга, и теперь она вынуждена наблюдать за балом со стороны, зная, что туда ее уже не пригласят. Он сопереживает всем, только не ей.
Она сжала зубы. Ладно, она обойдется и без его сострадания. Оно ей не нужно.
Он вел машину уверенно и умело, чего, впрочем, от него и следовало ожидать. Наблюдая за тем, как спокойно он переключает скорость, она вдруг вспомнила свою лондонскую подружку, которая говорила, что по тому, как мужчина ведет машину, можно предсказать, каков он в постели.
Биван носился на своем «порше» на бешеной скорости, резко дергая с места и ревя двигателем; он останавливался слишком близко к впереди стоящему автомобилю и то и дело выскакивал на встречную полосу, не думая о других. Дэниел был полной противоположностью, он даже притормозил, пропуская молодую маму.
Джон Бэлфор жил в доме для престарелых в нескольких милях от города. В парке сидели или прогуливались пожилые люди, кутаясь в плащи от ветра, а внутри дома через открытую дверь она увидела большую комнату, где несколько человек играли в карты, болтали или смотрели телевизор.
— У Джона есть инвалидная коляска, и он вполне мог бы присоединиться к остальным, но он слишком упрям и не хочет понять, как много теряет, отказываясь от общения.
— Может, ему больше нравится собственное общество? — предположила Шарлотта, вдруг почувствовав потребность встать на защиту Джона.
