— Поздравляю вас, я от вас ждал, всегда ждал, но вы меня обогнали… Вы смотрите на натуру своими глазами!
Глаза Павла Андреевича Федотова впервые увидели в «натуре» правдивую и простую картину того, «как люди на свете живут».
* * *
Жизнь самого Федотова оставалась в тени грязных окраинных улочек, тяжкой нищеты, полного отречения от себя. Если бы не его верный денщик Коршунов — живой пушкинский Савельич из «Капитанской дочки», — Федотов, может быть, не прожил бы я тех немногих тридцати семи лет, которыми отмерена его удивительная, полная горения и страданий жизнь.
Постоянная нужда, лишения, непосильный труд — все это подтачивало силы художника. В довершение ко всему пришла страшная, неизлечимая душевная болезнь.
Художник явился к своим добрым знакомым и неожиданно объяснился дочери семейства в любви. Это повторилось и в доме других его друзей. Федотов ходил по городу, одержимый, несчастный, со счастливой улыбкой на лице, и говорил о любви, которую он принес в жертву искусству. В своей лучшей картине он рассказал о безлюбовном торге, о сделке за спиной подлинного чувства. Теперь, утратив рассудок, он без умолку говорил о настоящей любви — и это становилось признаком безумия!.. Вскоре в безнадежном состоянии он оказался в лечебнице для умалишенных на руках верного Коршунова.
Перед смертью, придя ненадолго в себя, художник попросил позвать ближайших друзей, чтобы проститься. По злой иронии судьбы, посланный, завернув по дороге в трактир, неторопливо пропивал данные ему вперед за труды деньги. Друзья, приехав в больницу, нашли Федотова мертвым.
* * *
Павел Андреевич Федотов вернулся в Михайловский дворец, в Русский музей. Прощелыга-майор по-прежнему крутит ус, напоминая о временах, которые ушли бы бесследно, если 6 не великие художники и их большие, все видящие глаза, если бы не их гений, способный обобщить увиденное и превратить его в примету эпохи.
Репин. Бурлаки на Волге. ФрагментБурлаки во дворце
Как рождается картина?
В Русском музее — сотни полотен. Но они предстают перед нами в законченном виде, когда высохли краски, когда процесс творчества давно завершился.
Как же рождается картина? Что предшествует тому радостному мгновению, когда художник, натянув на подрамник новый холст и взяв в руки кисти, остается наедине со своими замыслами?
Вдохновение — Синяя птица искусства — не живет в клетках самых просторных и роскошных мастерских. Брюллов ловил ее среди остывших развалин Помпеи, на голой, умерщвленной пеплом земле, Федотов — в петербургских переулках, в гостинодворских трактирах, в пестрой городской толпе. Вдохновение не рождается в клетках мастерских. Оно появляется, когда художник обращается к жизни.
Пройдем же по следам этой Синей птицы, по следам одного замысла. Взвесим признания самого художника. Взглянем на них со стороны. Это путешествие вдоль верстовых столбов творчества приведет нас ко всемирно известной картине, одной из жемчужин Русского музея.
* * *
— А, Репин, я тебя давно ловлю! — воскликнул молодой вольнослушатель Академии художеств Константин Савицкий. — Поедем завтра на этюды по Неве, до Усть-Ижоры!
Репин отнекивался, но Савицкий уговорил его.
Наутро веселая молодая компания погрузилась на пароход. Гнилое дыхание сырых дворов сменилось запахами водорослей, рыбы, смоленых канатов. Летний полдень будто брызнул из ведерка чистых и ярких красок на блеклую панораму невских берегов. Когда пароход причалил к берегу, среди деревьев замелькали пестрые платья девушек, цветные зонтики, мундиры офицеров.
Вдруг Репин заметил вдали, на берегу, какое-то темное пятно. Оно приближалось и странно наползало на яркую радугу безмятежной картины. Репин обратился с вопросом к Савицкому.
— А, это бурлаки бечевой тянут барку. Какие типы! Сейчас подойдут поближе — увидишь.
Обросшие волосами бородатые мужики тяжело ступали босыми ногами и налегали на лямки. У некоторых из них грудь была в кровоподтеках. Руки устало раскачивались в медленном ритме шагов. Потные, загорелые лица блестели на солнце. Одежда бурлаков давно истлела и превратилась в жалкие, грязные лохмотья, свисавшие на плечах и бедрах. Трудно было узнать в этом тряпье одежду, ее цвет, ее первоначальный вид. Бурлаки двигались молча. Глаза смотрели тяжело, хмуро, будто вовсе не примечая легкой прелести летнего дня.
Вьючная ватага приблизилась к лестнице, по которой спускалась к реке беззаботная стайка нарядно одетых девушек. Бурлак, шедший первым, неторопливо оглядел их с ног до головы, потом своей сильной черной ручищей приподнял бечеву, чтобы барышни могли пробежать вниз, и, провожая их взглядом, улыбнулся.
— Вот невероятная картина, никто не поверит! — возбужденно заговорил Репин, обращаясь к Савицкому. — Какой, однако, это ужас, люди вместо скота впряжены! Неужели нельзя как-нибудь более прилично перевозить барки, например, буксирными пароходами?!
— Буксиры дороги, — объяснил Савицкий, — а главное, бурлаки и нагрузят баржу и разгрузят се на месте. Поди-ка там, поищи рабочих-крючников, чего бы это стоило!.. А ты посмотрел бы, как на верховьях Волги в лямке бечевой тянут!..
Увиденное на Неве глубоко взволновало Репина. Бурлаки не шли из головы. И вскоре, в сопровождении нескольких друзей, Репин уже стоял на палубе волжского парохода компании «Самолет», который медленно полз от Твери к Сызрани.
Если 6 можно было сжать неподатливое время, сдвинуть годы и взглянуть вместе с художником на картину, развернувшуюся перед ним тогда, в 1870 году! Смешной тихоходный колесный пароходик, сбегающие к воде убогие деревушки, глубокие следы бурлаков, вдавленные в сыром, прибрежном песке…
Репин подолгу простаивал на палубе. «Отдай чалку!»-кричал капитан на глухих ночных стоянках, и пароходик понятливо принимался шлепать колесами по воде. Над высокими обрывами то и дело силуэтами обрисовывались группы бурлаков. «Это похоже на запев „Камаринской“ Глинки», — думал Репин. В то время он любил музыку даже больше, чем живопись.
* * *
Среди друзей Репина особенное место занимал Федор Александрович Васильев. Он рано умер — чахотка сожгла его на двадцать третьем году жизни, — но оставил глубокий след в истории русского пейзажа, явившись в нем поэтом и романтиком.
Ф. Васильев. Вид на Волге. БаржиРепин называл друга «феноменальным юношей» и сравнивал его живую, кипучую натуру с пушкинской. Крамской и Шишкин, чьими советами пользовался Васильев, не могли нахвалиться, нарадоваться им. Бросив должность почтальона в шестнадцать лет и окончив Рисовальную школу Общества поощрения художеств в Петербурге, Федор Васильев за каких-нибудь три с небольшим года создал замечательные пейзажи, — вы увидите их в Русском музее.
«Вид на Волге. Баржи» был написан в ту самую поездку, когда вместе с Репиным молодые художники кочевали по берегам великой русской реки. Пейзажи Васильева стали своего рода живописными поэмами, посвященными скромной и прекрасной природе.
Васильев выразил слияние человека с природой. Репин разглядел разобщенность среди людей, страдания народа, перед которыми меркнет вся красота мира…
* * *
Днем молодые художники подолгу рисовали. Но, удивительная вещь! волжские пространства и дали никак не укладывались в рамку альбомного листа. Академические навыки тут не помогали, и молодые люди учились у самой природы, смотрели жадными глазами на неведомую им жизнь.
Они поселились в Ширяеве, принадлежавшем Сызранскому уезду Симбирской губернии. А располагалось Ширяево неподалеку от Самары — верстах в пятнадцати. С утра, после чая, четверо товарищей расходились — кто куда. Репин мчался на берег, к своим бурлакам. Вот и они — бредут, увязая в прибрежном песке. Художник старается пристроиться к ним в ногу и с восторгом смотрит на них, особенно — на одного, высокого, сильного, с умным лбом, с красивой курчавой головой, повязанной тряпицей; бурлак этот шел в рубахе без пояса и в портах, которые внизу превратились в лохмотья.
Это — Канин, богатырь, человек, сразу и навсегда покоривший Репина. Очарование личности этого человека так сильно действовало на художника, что он стал просить разрешения списать с Канина портрет.
— Чего с меня писать? — спокойно, но несколько обиженно возразил Канин, — я, брат, в волостном правлении прописан, я не беспаспортный какой!
Наконец, сговорились: использовать для работы обеденное время, короткое время бурлацкого отдыха.
Репин влюбился в нового натурщика, каких в Академии никогда и не видывали. Он бредил им на этюдах и в избе, где художники жили все это лето. Новые впечатления жизни, новые люди, их тяжкий, нечеловеческий труд потрясли Репина, и теперь он ни о чем не мог думать, как только о бурлаках. А работа над этюдом с Канина стала вершиной всей этой летней «волжской эпопеи».
