— Да. Это будет самое верное. Но поймите, товарищ полковник, товарищи…
— Не волнуйтесь, — перебил его Ивичев. — Мы вам верим.
Ивичев, опершись на стол руками, обвел взглядом лица сотрудников. Многие одобрительно закивали головами.
Возбуждение Бахтиарова несколько поулеглось, щеки его порозовели.
— Как вы думаете, товарищ Бахтиаров, если мы поручим это дело майору Гаврилову? — спросил Ивичев.
Бахтиаров отыскал, глазами крупную фигуру Гаврилова, увидел его приветливый взгляд и убеждённо проговорил:
— Выбор правильный, товарищ полковник!
— Так и решим, — с видимым облегчением произнес Ивичев. — А теперь, товарищи, в связи с тем, что по показаниям «Гофра» в город должен пожаловать второй гость, я ознакомлю вас с планом оперативных мероприятий, который мы согласовали с областным комитетом партии…
— Мне можно идти, товарищ полковник? — сдерживая вновь вспыхнувшее волнение, спросил Бахтиаров.
— Если хотите, оставайтесь.
Бахтиаров вздохнул, но твердо проговорил:
— Я пойду готовить дела к передаче.
— Смотрите сами.
Бахтиаров повернулся и, сопровождаемый взглядами, вышел из кабинета. Но, очутившись в длинном и пустынном коридоре, он понял, что с этой минуты оторван от коллектива и любимого дела. Стало тоскливо: Было совершенно ясно: куда бы он ни уехал, мысли его неудержимо будут рваться сюда, к товарищам, занятым розысками врага.
* * *
Майору Ивану Герасимовичу Гаврилову тридцать пять лет. Он высок ростом и моложав. Его нельзя назвать красивым, но пышные светлые волосы и голубые глаза придавали правильным чертам его лица удивительную приятность. Зрелый возраст и опыт удерживали его от скороспелых выводов в служебных делах, избавляли от необдуманных решений. Выбирая тот или иной оперативный ход, Гаврилов отдавался глубоким раздумьям, стараясь всесторонне представить себе, к чему это приведет. Серьезный в деловых вопросах, он умел быть хорошим товарищем и несмотря на то, что минуло всего полгода, как его перевели сюда из Ленинграда, успел завоевать симпатии коллектива. Когда проходили довыборы партийного бюро управления, волей коммунистов он был единогласно избран членом партийного бюро.
Совершеннолетие Гаврилова совпало с началом войны. Кроме того, оно ознаменовалось печальным событием — гибелью его родителей, ставших жертвой зверского налета фашистских бомбардировщиков на один из смоленских колхозов. На второй год войны Гаврилов попал на службу в контрразведку, где прослужил все последующие годы. Эта служба для Гаврилова была большой школой. Участвуя в ответственных операциях по ликвидации фашистской агентуры, он трижды был ранен. После войны, продолжая службу, Гаврилов учился. Завершил сначала среднее образование, а затем получил высшее. Но и после того Гаврилов не успокоился, а продолжал систематически пополнять свои знания, понимая, что работа в органах госбезопасности в современных условиях требует от чекиста максимума знаний.
Как и капитан Бахтиаров, Гаврилов был холостяком.
Неприятная история с Бахтиаровым, взволновавшая весь коллектив чекистов, заставила глубоко задуматься и Гаврилова. Размышляя, он исключал какое-либо нечестное отношение Бахтиарова к своему партийному и чекистскому долгу.
Возвращаясь с совещания от начальника отдела, он был несколько смущен возложенной на него задачей. Он не торопился войти к Бахтиарову, ломая голову над тем, как бы ему не обидеть капитана. Но, открыв дверь кабинета, Гаврилов облегченно вздохнул: капитан был спокоен и даже приветливо улыбался.
— Входите, входите, товарищ майор! — сказал он. — Я все подготовил.
Гаврилов с легким сердцем переступил порог.
Они занимались делами больше часа. Документы были убраны в сейф. Бахтиаров вручил Гаврилову ключ и, взяв его под руку, подвел к дивану:
— Не знаю, о каких мероприятиях говорилось на совещании, но мой план развертывания расследования вы видели. Попрошу, покажите его полковнику. Возможно, что-нибудь и окажется в нем полезным…
— Непременно! На мой взгляд, Вадим Николаевич, вы в свой план вложили много ценного…
Они сели.
— А вы куда поедете? — поинтересовался Гаврилов.
— Началась охотничья страда. Возьму ружье и подамся в лесную сторонку. Впрочем, трудно пока сказать…
— Была бы семья, все проще решалось…
— Семья, — усмехнулся Бахтиаров. — Если бы у меня была семья, то не было бы и ситуации такой. А почему вы тоже один?
Гаврилов улыбнулся виновато-детской, быстро исчезнувшей улыбкой. Затем ответил:
— Совсем незаметно пробежали годы. Теперь вроде и не найдешь человека. А надо было бы. Откровенно вам скажу, Вадим Николаевич, иногда, при виде старого человека, у меня появляются мысли об одинокой старости…
— Ну, ну! Вам еще рановато о таких вещах думать! — воскликнул Бахтиаров и похлопал майора по плечу.
— Задумываться над этим — да, несомненно, рановато. Но в будущее смотреть надо. Это — истина!
— Вот как печально кончилась моя любовь, — вздохнув, проговорил Бахтиаров. Лицо его опять сделалось напряженным.
— Это еще не конец, Вадим Николаевич, — просто сказал Гаврилов. — Все может разрешиться в лучшую сторону…
— Вы правы.
Они закурили и несколько минут сидели молча, как хорошие друзья перед разлукой.
— У меня тоже была история, — начал Гаврилов.
— Расскажите, — думая о своем, попросил Бахтиаров.
Наступила пауза. Гаврилов встал, положил окурок в пепельницу и, задумавшись, постоял у стола. Видимо, он не знал, с чего начать.
— Если трудно, то не надо, — сказал Бахтиаров, видя, что Гаврилов потирает лоб пальцем. — Потом как-нибудь…
— Нет, отчего же, — садясь на диван, проговорил Гаврилов и, сложив на коленях свои большие руки, устремив взгляд на окно, начал:
— Незадолго до окончания войны, с третьим ранением, самым тяжелым, я лежал в госпитале в Горьком. И вот, прикованный болезнью к койке, полюбил девушку… медсестру. Но не только я, многие из находившихся в палате думали о ней. Все мы просто называли ее «Голубушка». Была она со всеми нами одинаково обходительна, нежна и добра. Я каждое утро собирался сказать ей о своих чувствах, но смелости не хватало. Думал: на что ей такое слышать от полуживого человека. Однажды утром я твердо решил: как только «Голубушка» наклонится над моей койкой и спросит, как я себя чувствую, скажу ей о самом главном. Было это в конце зимы. За окнами палаты, как сейчас помню, сияло яркое солнце, на замерзших стеклах играли радуги. Я ждал. Но вот открылась дверь, и в палату вошла-другая сестра. Она ласково поздоровалась с нами, назвала себя и сказала, что «Голубушку» перевели в другой город… Будто и не было яркого солнечного утра. Я уткнулся в подушку и весь день пролежал так. Не только один я переживал. Целый день в палате висела тишина. Долго мы не могли забыть «Голубушку». Чтобы не обидеть новую сестру, при ней мы не говорили о «Голубушке». И вот помню я эту «Голубушку» до сих пор… Словно светлую мечту. Сколько лет прошло, а она как живая стоит перед глазами… Смешно, правда…
— Смешного ничего не вижу. И вы не пытались ее найти? — участливо спросил Бахтиаров.
Взволнованный воспоминаниями, Гаврилов наклонил голову, лицо его раскраснелось. Он закурил новую папиросу, сделал несколько затяжек и ответил:
— Пытался, но бесполезно. Иногда строю предположения: жива она или ее уже нет среди нас…
Гаврилов замолчал.
Бахтиаров посмотрел на часы и поднялся.
— Пожелаю вам, Иван Герасимович, успеха. Мне пора.
Гаврилов встал. Вдруг он почувствовал, что, увлекшись своим, не сказал Бахтиарову главного: товарищеского теплого слова. В нем поднялось щемящее беспокойство за Бахтиарова, который оставался сейчас с самим собой.
— Послушайте, Вадим Николаевич! — тревожно вырвалось у него, когда Бахтиаров уже взялся за ручку двери.
Бахтиаров обернулся. Лицо его выражало спокойствие, и Гаврилов сразу как бы потерял замах, тоже улыбнулся, сказал просто и задушевно: — Ну и будь здоров тогда…
Нет сердцу покоя
Уехал Бахтиаров из города в тот же день.
Прошла неделя. Наступил сентябрь. Кое-где с деревьев уже слетали желтые листья, но погода все еще была по-летнему теплая.
Бахтиаров, одетый в коричневую кожаную куртку, синие брюки и высокие сапоги, с ружьем и рюкзаком за спиной, бродил по лесам, в нескольких километрах от санатория «Отрада». Он оброс бородой, похудел и казался еще смуглее. Почему он приехал сюда? Неужели его привлекли красоты местной природы, очаровавшие во время недавней поездки в «Отраду»? Нет! Цель найти Жаворонкову владела им. Только ради этого он появился тут: как-никак, а путь ее бегства вначале пролегал по этим местам.
Каждое утро Бахтиаров собирался заглянуть в санаторий к Нине Ивановне. Но проходило утро, день, наступал вечер, а намерение оставалось неосуществленным. Не будет ли теперь его разговор с Ниной Ивановной вмешательством в оперативные мероприятия? Как на это посмотрят в управлении?
