– Да ладно тебе уже возбухать… – пробормотал Серега, заводя мотоцикл. – Держи вон лучше Пиню, поехали. Только время зря потратили…
– Ничего не зря! – отрезала Натэла. – Я хотя бы этому Егорке промывание желудка сделала! И посуду хорошему человеку помыла! Было бы время – еще и борщ бы сварила! Дел на полтора часа, а есть можно дня четыре… если, конечно, бельевую кастрюлю взять! А ты смотри не забудь тете Тане позвонить, чтобы яблоки для Отешецкой на проходной пропустили! Прямо сейчас и позвони! А потом поедем к Шампоровскому!
Возразить у Сереги не хватило храбрости, и он послушно вытащил мобильный телефон.
Через полчаса они с Натэлой уже входили в квартиру на Пятницкой, где находилась мастерская Соломона Борисовича Шампоровского. Дверь им открыла Белка: хозяин чем-то воодушевленно гремел на кухне. В заваленной старинными вещами и книгами комнате сидели Полундра и Батон. Последний яростно ругался по мобильному телефону:
– Бабуль, какие еще клумбы?! Не буду я ничего копать! Я вам не трактор! Там при вашей церкви стадо бабок каждый день пасется – и цветы в землю повтыкать некому?! Не бабок? А кого?!. Ах, прихожанок… Вот пусть эти прихожанки сами тот подвал и разбирают! Вместе с отцом Димитрием! Похудеет, может, наконец! А то пузо скоро впереди него на тачке возить будут! Чего-чего – средств нет?! На новый джип у него средства, видите ли, есть! А на то, чтоб храмовую территорию разгрести, – фигушки! Десяток таджиков нанять – всего-то в пять тыщ обойдется, а ему жалко! Жулик он, твой отец Димитрий, вот и все! Ну и что, что духовное лицо, все равно жулик! А у меня… контроша по алгебре скоро, вот! Так что сами ройте как хотите, а мне еще в Михееве у деда картоху сажать через неделю! – Батон выругался и отключился.
– Чего бабке-то надо? – сочувственно спросил Атаманов.
– Да ну ее! – Батон сердито сунул телефон в карман джинсов. – Она в церковь ходит на Крутицком подворье, напротив поликлиники, – так там, видите ли, в подвале все хламом забито! И клумбу перед ним цветами усадить некому! А поп ихний только указания раздает, а сам пальцем не пошевелит! Одни бабки… в смысле прихожанки… и пашут!
– Может, сходим да посадим эти цветы? – осторожно предложила Натэла. – А то у Надежды Никитишны радикулит…
– Радикулит у нее… Как службы по три часа выстаивать – так никакого радикулита нет! Вы лучше расскажите, что там, в Котельническом?
Атаманов едва успел поведать о том, что версия с Отешецкими полностью провалилась, как из коридора появился Шампоровский. В его руках была пятилитровая банка с какой-то розовато-красной жидкостью.
– Шантрапа, хотите компоту? Мне тут отдали на растерзание квартиру скончавшейся старушки-букинистки! Невероятно редкие книги удалось обнаружить! Многие еще из восемнадцатого века! Так хозяева-раздолбаи сказали, что я могу забирать все что хочу, только поскорее! Они, видите ли, евроремонт хотят до лета сделать! Я, когда такие слова слышу, прямо-таки пугаюсь за судьбу страны! А если бы я там нашел царские монеты в чулке или письма Пушкина к Смирновой-Россет?! Удивительные тайны иногда попадаются в комодиках у московских старушек… Так что я и компот на всякий случай прихватил! Двадцать четыре банки!
– Компот тоже восемнадцатого века? – подозрительно спросила Натэла.
– Не беспокойся, Натэлочка, – этого года! – заверил Соломон Борисович. – Бабулька сама варила на даче из какого-то редчайшего сорта яблок. Ну посмотри, там на крышке стоит дата! И возьми в буфете чашки… нет, не эти, это богемское стекло, эпоха Марии-Терезии!.. Вон те, синие. Поповский фарфор, если раскокаете – не страшно… Серега!!! Если я сказал «не страшно», это не значит, что надо ею жонглировать! Вообще слетай лучше на кухню, там есть солдатские кружки! Обнинский алюминиевый завод, ими в футбол можно играть без последствий!
Компот в самом деле оказался вкусным – ароматным, сладким, со смородиновой кислинкой. Белка и Натэла пили, держа в пальцах тонкие голубые чашки, с таким выражением лица, будто сидели на приеме у той самой Марии-Терезии. Полундра рисковать с фарфором не стала и принесла из кухни для себя и пацанов алюминиевые «солдатки». Атаманов опрокинул в себя одну за другой три кружки и уже потянулся налить четвертую, но Натэла придержала его за руку:
– Успокойся… неприлично!
– Ты что, не слышала – там двадцать четыре банки! Куда ему одному столько?!
– Натэла, оставь его в покое, пусть пьет на здоровье! – отозвался Шампоровский из соседней комнаты. – Ну вот, братва, я, кажется, нашел то, что вы просили! Все книги из дома Скобина, в целости и сохранности. Идите сюда!
Все вскочили и кинулись на зов. Их взору открылся уже знакомый книжный шкаф – восстановленный, отчищенный, с заново вставленными стеклами и обновленной деревянной инкрустацией.
– Это называется «маркетри»[5], – пояснил Соломон Борисович, любовно поглаживая узор из кусочков дерева, выложенный на дверцах шкафа. – Потрясающее мастерство… я две недели возился, пока не сделал, как было! Надо же было вам вот так, с мясом, все отодрать!
– Сол Борисыч, ничего мы не отдирали! – в который раз принялась оправдываться Полундра. – Наоборот, меня этой вашей маркетри чуть насмерть не пришибло! А книжки здесь – это те, которые были?
– Все до одной! И, я вам скажу, весьма странная попалась библиотека! – Шампоровский открыл шкаф и показал на кое-где мелькающие поблекшие позолотой корешки. – Почти сплошь философы-мистики! Даже масоны екатерининских времен – Новиков, например! А из новых – очень много книг по иконописи, особенно старообрядческого письма. И научные труды по истории Москвы – Миллер, академик Сперанский, Щелкунов, Щербатов… Очень редкие вещи! Какое счастье, что удалось спасти! Вообще, всех этих наследников московских старушек я бы лично сажал в тюрьму! За крайне легкомысленное отношение к старинным вещам! И еще бог с ней, с мебелью, – хотя, когда волокут на помойку Гамбса или Тура[6] с маркетри или наборной мозаикой из уральских самоцветов… Но книги! Картины!!! Неужели лень хотя бы до антикварного магазина проехаться?! У-у, в-варвары… А какие бумаги, какая переписка иногда попадается в этих пыльных ящиках! Мне один раз отдали чемодан с ранними рукописями Боборыкина![7] К сожалению, испорчены были безнадежно…
– А клад настоящий вы находили когда-нибудь, Сол Борисыч? – жадно спросил Атаманов.
– Клады меня не интересуют. – отмахнулся Шампоровский. – Во-первых, по закону почти весь клад уходит государству. Во-вторых… ну что в этих кладах интересного? Царские червонцы в банках из-под монпансье… Червонцы – они и есть червонцы, все на одно лицо! А вот книги…
В это время в соседней комнате зазвонил телефон, и Шампоровский, извинившись, вышел. Хозяина не было долго: сначала он отвечал на звонок по телефону, затем звонил куда-то сам. За это время Полундра с друзьями сумели рассмотреть и перетрясти все книги из особняка на Солянке. К их разочарованию, ни бумаг, ни писем, ни карт среди пыльных страниц не нашлось.
– Просто обычные книжки, – грустно сказала Натэла. – Поэтому Артур и не пошел к Солу Борисовичу, а пошел к Полторецким на Восточную. Те бумаги в папке наверняка ему нужнее были, права Соня. Что же в них такого оказалось?
– Надо все-таки выяснять, кто такой был этот Отешецкий, – уверенно сказала Белка. – Вдруг какой-то известный человек…
– Как ты это теперь узнаешь, Гринберг? – хмыкнул Атаманов. – Он помер в прошлом веке, Отешецкий твой!
– Пушкин еще в позапрошлом веке помер, а ты его знаешь, как ни странно! – съязвила в ответ Белка. – Даже в твоей пустой тыкве почему-то задержался! Может быть, и этот Отешецкий… ой, да мы сейчас у дяди Шлемы спросим, вон он идет! Дядя Шлема, вы знаете такого И.Я. Отешецкого? Пашка пробивал по Интернету, нашел только одного метростроевца, но не тот оказался! Может, это кто-то засекреченный? Шпион, может?
– Отешецкого?.. – Шампоровский, входящий в комнату с очередной банкой компота, задумался. – Нет… кажется, не слыхал. Фамилия явно польская. А вам он зачем понадобился, махновцы?
Друзья молча переглянулись. Затем Полундра извлекла из кармана джинсов конверт, открытку и письмо, найденное в кармане камуфляжной куртки.
– Вот, посмотрите. Это вор у нас в квартире потерял. И у Пашки в офисе. Открытка тридцать пятого года, Пашка выяснял.
– Та-ак, – сказал Шампоровский, повертев в руках письмо. И решительно потянулся за увеличительным стеклом. Несколько минут он изучал старые бумаги, то морщась, то улыбаясь, то неопределенно покрякивая. С письмом дела явно были плохи: стертые буквы было не разобрать даже под лупой. Вскоре Соломон Борисович отложил бумагу и взялся за конверт с адресом. Друзьям уже слегка прискучило ждать, когда антиквар опустил лупу и спросил:
– Простите, а при чем тут какой-то Отешецкий?
